Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 3(15)-2017

Эрве Базен

По следу радуги
Перевод с французского и вступительное слово Юлии Покровской

У Жана-Пьера-Мари-Эрве-Базена (1911 – 1996), Командора Ордена Почетного легиона Франции, больше известного читателю как Эрве Базен, была долгая и счастливая литературная жизнь.
Наверное, не будет преувеличением сказать, что в течение десятилетий, во второй половине прошлого столетия, он был одним из самых читаемых и почитаемых авторов не только в своей родной Франции, но и далеко за ее рубежами, и, конечно же, на одной шестой части суши – в Советском Союзе. Многочисленные написанные им романы (трилогия «Семья Резо», «Встань и иди», «Ради сына», «Масло в огонь», «Супружеская жизнь», «Счастливцы с острова отчаяния», «Крик совы», «Анатомия одного развода», «И огонь пожирает огонь» и др.) имели оглушительный успех. Эрве Базен покорил все вершины французского Олимпа – от лауреата Большой литературной премии Французской Академии (1957), затем члена Гонкуровской Академии (1958) – до ее Президента (1973 – 1996).
Гораздо менее известен, во всяком случае на русском языке, Базен-поэт. А ведь именно со стихов начиналась его литературная деятельность и именно стихи принесли ему первый заслуженный успех. Конечно, его поэтическое наследие по объему несопоставимо с его прозаическими произведениями, тем не менее это поэзия высокой пробы. Не случайно уже в 1947 году за поэтический сборник «День» он получил престижную премию Гийома Аполлинера. А в 1948 г. вышел в свет совсем маленький, но поражающий редким разнообразием и свободой владения словом романтический цикл стихотворений «По следу радуги», отмеченный философским созерцанием и размышлениями о тайнах Мироздания, вселенской Гармонии и Красоты. Этот цикл был четырежды переиздан при жизни автора.
Мне посчастливилось перевести эти семнадцать небольших, но таких емких стихотворений, каждое из которых выражает состояние, ассоциирующееся с определенным цветом или оттенком радуги. И теперь с моей интерпретацией поэтического творчества Эрве Базена впервые может познакомиться русскоязычный читатель.

Зелёное

Вся в ледяном стекле твоя карета. Вот
Её приблизила галопом ветра сила.
Под кружевом сейчас петрушки снизойдёт
Мать крестная земли, о Фея хлорофилла.

Пруд, где кувшинок нет с квакушкой посредине,
Трава, ноздрями кляч обритая давно.
Над ржавым лесом сеть – все небо в паутине,
И сойке ни одной прорваться не дано.

Сам воздух, где вздохнуть не хватит кислорода,
И этот бледный день, мучнистый, как крахмал –
Святого Гена ждёт в твоем лице природа,
Блекло-салатовый чтоб власть тебе отдал.

Волшебной палочкой любая ветка служит –
Взмахни, из почек чтоб зелёный брызнул сок!
Чтоб странники нашли планеты свой кусок,
Когда полет листву орешника закружит.

Пусть пятен солнечных здесь ящерки снуют,
Буравя твердый пласт всем купоросом света,
Пусть саранча живет в пшеничных волнах тут,
И водоросли пусть скользят в реке нагретой.

Пусть с горностаем здесь все будут наравне –
От огуречника до каменного дуба.
И рыцари Шатра Зелёного пусть грубо
Берут Тебя, чей взгляд под стать морской волне.

Бесцветное

Лед солнечный, и бриллиант, алмаз,
Слезой он тает на твоей реснице.
Замерзший алкоголь, пруд, и стекло, где глаз…
О прошлом память за стеклом хранится.

Вот скобку горизонт свою закрыл;
Любовью воздух здесь, как поцелуй, окислен.
В генезис призма веры вносит пыл,
И новый свет, и дух нездешних истин.

Я – это капля, и кристалл, и пар,
Я – пустота, я – мысль, и блеск идеи,
Мечта, фантом – все есть в моём музее.
Живу огнём, хоть гибелен пожар.

Из предпочтений: вечно полигамный,
На связь с одним цветком всегда запрет.
Через меня цвета проходят гаммой,
Я отвечаю всем и «да» и «нет».

Меня рождает то, что смерть несёт потом
Но радостно я снова в путь пускаюсь.
С зарёй я воскресаю, распускаясь,
Всей силой ветра только ввысь ведом.

Красное

Здесь нашпигуйте лань, а там – гиппопотама.
Ты, право на коне, из кольтов выплюнь жар.
Любовь, изранена тобой иначе Дама,
Как гром, её добьёт в сто десять вольт удар.

Культурный север пусть вблизи от макадама
Кровь белокурых льёт и мак приносит в дар,
Пусть на экваторе под бешенство тамтама
Вся Африка зажжёт убийственный пожар.

Чужая страсть – укол. Ты жив, восстань из праха.
А смерть – спектакль, она освободит от страха.
Ты брата научи, как голод свой избыть.

Сливайся с красным! Знай: пьяней вина артерий
Нет ничего. Сам Бог, толпу ведущий к вере,
Предполагает им своих убийц омыть.

Серое

Остаток я: огонь, живущий в пепле стылом,
Песок от ветра я и моря соль,
Железо, в порошок истёртое распилом,
Покой излучин, сохранённый илом.
Остатка и греха универсальна роль.

Остаток я: за колорит живой
Тень отвечать должна. Таить – ее забота.
В полёте птичьем он искрит над головой,
И тысячью мышей шуршит по мостовой.
Все через них пройдёт – от крошек до помёта.

Остаток я: тут, со снопами рядом,
Есть пыль с волос жнеца, забытый след.
Любовь пусть служит лупой! Лучшей нет.
Как сыплется гризайль, печальным взглядом
Увидишь в доме ты, где счастья брызжет свет.

Коричневое

Когда запретов нет и интерлюдий,
Приходит час, чтоб всё упало в круг:
Все юбки, лампы, груда слив на блюде…
Но, странно, все застегнуты вокруг.
Пусть сами разберутся в этом чуде.

Есть час другой… Час Волка – выйдя вон,
Он преданнейшим псом вернуться хочет.
Тень общая, но разный чтят закон:
На всё готов тот, чьё нутро клокочет,
Тот, кто уже любовью подкопчён.

А что сказать о небесах волос,
Куда отшельник свой не кажет нос,
На страхи, как каштан в кожурке, падкий?!
Но в моде на другое горе спрос:
У карих всех в коричневом нехватка.

Синее

Синь впадины морской и неба вертикаль,
Синь взгляда – вверх и вниз, в глубины и высоты.
Всё принимает он – падения и взлёты,
И цельность бытия, и выбора печаль.

Синь северного льна – сапфировая сталь.
Я плоть твою познал, но я не знаю, кто ты?
Дав наслажденье, вновь зовёшь в свои тенета
И в сокровенную меня впускаешь даль.

Да, я последний, кто развел твои колени,
Но первый верящий: до нас в любовном плене
Ты утешалась лишь соитием с собой,

Лишь цветом собственным. Теперь об узком месте:
Ребенком любящих способен стать любой.
Друг в друге возродясь, растём мы оба вместе.

Золотое

Слова просеял, как песок сквозь сито, –
Нетленных нет. Нетленное сокрыто.
И крик души фальшив, почти пустой –
Того ль хотел твой голос золотой?

Былое пробным камнем настигает,
Когда нас настоящее пугает.
И это смерть: придавит, как плитой –
Не существует эры золотой.

Тот, кто мотор крепит к своей гондоле,
Удачливей не будет на Пактоле.
Известен тихий омут чернотой,
А каждый мост над речкой – золотой.

Я правдою разоблачаю ухо,
Что верит каждому словечку слуха.
A на наречье сейфов счет простой:
Все унцией оценят золотой.

Найти бы талисман, чтоб от разбоя,
Спасал меня, как щит на поле боя.
А для начала, хоть и не святой,
Пометить сердце пробой золотой.

Розовое

Куст не горел огнём, он был хорош
Лишь долгой свежестью пылая, скромник.
Но слишком дерзкого царапнул все ж
Любителя своих цветов шиповник.

Жаль, коготь защитить тебя не мог
От прелести. А звезды так высоки, –
Жонглирует беспечно ими Бог,
Пока рассвет не подрумянит щеки.

Есть в дуновенье ветра бурь угроза,
И каждый раз, целуя камень, впредь
Ты будешь знать, застенчивая роза,
Что лепесток твой должен умереть.

Белое

Соль пресных вод из моря облаков
На мёртвых птиц упала вереницу.

Вдоль всех зимовок шерсть ягнячья для клубков
На прялках будет здесь под дикий норд крутиться.
Ночь-альбинос вокруг. Любовь, прокравшись в тыл,
Ощиплет ангела, мир голубиный кроткий.

Для нынешних жильцов – намёк на путь короткий,
Для тех, кто жил вчера, – стирание могил.

О бесконечный снег, тушующий фантомы,
Ты насухо протрёшь все щеточки соломы,

Готов перевязать, великий санитар,
Разбитых городов кирпич, еще кровящий.
На фабрике фату ткет женский хор парящий –
Обыденного счастья светлый дар.

Макет весны, грез яблоневых жар.

Для звездного ковша – сезонная Канада.

Билет, что на бегу лишь пишется, как надо,
Копируется после сотни раз,
Ногами парафирован для нас.

О снег спасительный с сиянием молочным!
Старинный карнавал, он сверху к нам идёт,
Где празднуется каждый год
Рождение Земли с Зачатьем непорочным.

Лиловое

Жизнь продолжается: конец поста, Мадам,
Сорвите со святых лиловые покровы.
Кайму ресниц всю распустите снова.
Лишь собственной вдовой быть впредь пристало вам.

Под небом кочевым, где каждый дом крылат,
Глицинии уже текут, как тени,
Где эхом сизарей полны кусты сирени,
Извольте воспарить, дыша с духами в лад.

И бутоньерка пусть разбудит младость в вас.
Вот перстень-поцелуй с печаткой Пармы Даме.
Лишь этот траур пусть всегда пребудет с вами –
Кайма ресниц, опушка ваших глаз.

Чёрное

Хоть красота влечёт любви голодный взгляд,
Мы поздно узнаёт, что драгоценней это:
Поникшей различить гвоздики аромат,
И в сердце девушки – росток добра и света.
Кто цветом пренебрёг, тот духом стал богат.

Когда ночная тьма всю нашу форму сгложет,
И равновесия законы рухнут враз,
Любого существа суть изменяться может.
Застывшее лицо – лишь видимость, каркас,
Суть – импульс, аромат, что миру в дар предложат.

Серебряное

Монетка и поднос, и ложка, и шандал,
И зеркала, что злить порой Аржину стали.
Хоть деньги, кажется, давно уж не металл,
Они чернеть в руках у нас не перестали.

Но свет оставить свой смогли в наследство сами:
В столовом серебре сорок и в лужах – блеск,
Приправлен солнцем, свет бежит вдоль рек прыжками,
И обесцветит рыб его подводный всплеск.

Жёлтое

Цветы все на сносях. Плоды растут. Тягучий
Сок в мякоть перетёк и в смазку для листвы.
В зубах козы застрял клочок травы колючей.
И горд фруктовый сад всей тяжестью айвы.

Стерня причёсана под ежик. Пруд. Жара.
Как в жидком янтаре, ольха купает крону
В расплаве солнечном. И всё сошлось. Пора,
Сестра Ксантина, петь гимн желтому сезону.

Оса укоротить спешит здесь копья света,
Летучей мышью уж задумал пренебречь.
И, как минута, прах, погибшая планета,
Лист за листом летит, чтоб на ковер прилечь.

И тыща пылких бонз решит, в лесах блуждая,
Что осень избрана, ей ветер так идёт,
Быть Императором шафранного Китая,
И царственно нести свой тыквенный живот.

Пегое

Он черным был,
Она была белой –
Любовь их пела всему вопреки
На расстоянии пальцев руки.

Но эта белая
Негритянок стоила двух
Для того, кто имел музыкальный слух,
Историю знал, метафизики дух.

Смерть черномазому!
Белая, сдохни!..
Ее изваляли в дегте,
Его мукой перемазали.

Она стала черной,
Он белым стал.
Так даже лучше – они решили,
Пока огонь еще не был в силе.

Он черным был,
Она была белой.
Какой за это воздастся мерой? –
От них остался лишь пепел серый.

Он черным был,
Она была белой.
И что им отдельно было невмочь? –
Хотели смешать они день и ночь.

Оранжевое

Мой первый слог – металл, и драгоценный.

С тех пор, как дорого я приобрел свой сад,
И Калифорнию, и Гесперид питаю.
К тому ж, какой обряд, я точно знаю,
Даст флердоранжу блеск, а злату – аромат.

Мой слог второй – жилец заоблачный, нетленный.

О небо! Я живу лишь в голубой дали,
Где вместо ангелов летают, правда, птицы.
Планета малая – вся пядь моей земли.
Как пояс часовой – любой квартал здесь длится.

А целое моё – плод, лучший во вселенной.

Планета! Но огонь снаружи лижет бок,
Вода – внутри. А я – Нофиль, что как дифтонги,
Согласий горечь льёт и солнца сладкий сок
В живые кружки, где напиток зреет долгий.

Невидимое

Мне плоть не разглядеть, на кожу вечно глядя,
Тем более ядро, что в миндале лежит,
Ростку послушном там, где власть принадлежит
Владельцу пустоты, слуг служащему ради.

И это может взгляд мой обесценить скоро,
Так много ультра здесь, где пчелы льнут к цветам,
И инфра, чтоб помочь охотиться ужам,
И волн, чтоб проложить полет ушану споро.

А тот провидец, кто смог втиснуть мир в окрестность,
Слепой в прозрачности, он в жмурках зряч как раз.
Я щурюсь: пыль летит микронов, пряча местность.
И расстояния, как стрелы, ранят глаз.

Вот почему, стремясь к проигранной свободе,
Я двадцать новых чувств хочу ввести в протез,
Чтоб знанье обогнав, все видеть в неком коде,
К чему сетчатки слаб и тщетен интерес.

Мне часть до целого восставить любопытно.
Бесформенную мощь и власть вне стран, эпох,
Энергию, вразброд текущую, но слитно –
Все это я назвать могу лишь кратко: Бог!

Разноцветное

Горечавка в спирту – для болящих отрада,
Анемона, чей взгляд вслед за ветром идёт,
Наперстянка, на вид за митенки сойдёт,
Гурт овечий гвоздик, по шерстинке – и стадо,

Рог аронника, мокнущий в зелени сада,
В День Крестителя он окропляет приход,
Лунник, чье серебро любит тщательный счёт,
Орфрис, с бабочкой кто схож фасоном наряда,

И капуста-звезда, и горошка окрас,
В общем радуга, где ливень льется пчелиный,
Шарф для солнца, такой легкий, пестрый и длинный, –

Все в приданое ты отдаёшь мне сейчас.
Дочку сделать готов я тебе или сына…
Ирис! Кто б на тебе не женился семь раз?!

Прмечание:
Юлия Покровская – поэт, переводчик. Родилась и живет в Москве. По образованию филолог, закончила МГУ им. М.В.Ломоносова. Автор двух стихотворных сборников: «Выбор» (1996) и «Солнечное сплетение» (2004), а также поэтического переложения книги французского писателя Пьера Луиса «Песни Билитис» (2010). В переводах Ю. Покровской печатались стихи Дю Белле, В. Гюго, А. Самена, П. Валери, П. Элюара, Л.Арагона, Ж. Кокто, М. Уэльбека, польских поэтов К.Ц. Норвида, К.И. Галчинского , Б. Лесьмяна, Ю.Тувима, В.Броневского и др.