Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 4(16)-2017

Нина Габриэлян

В продуваемом мире

С Надеждой Адольфовной Григорьевой я познакомилась в конце 70-х годов прошлого века в Центральном Доме литераторов в Москве, на одном из заседаний «Лаборатории первой книги». Конкретных обстоятельств самого знакомства уже не помню. Полагаю, это произошло на обсуждении рукописи стихов Ольги Постниковой, замечательного поэта, ученицы Николая Панченко, с которым Григорьева дружила. Старшие писатели посещали «Лабораторию» не часто. Хотя заглядывали туда и маститые литераторы, и менее известные… Как правило, они появлялись в тех случаях, когда надо было поддержать кого-то из своих протеже. Но Надежда Адольфовна стала ходить регулярно.
Думаю, она тоже нуждалась в общении. Хотя на момент нашего знакомства она, по тогдашним меркам, могла считаться вполне успешным литератором: многим писателям приходилось ждать выхода своих книг годами, кому-то вообще не удавалось прорваться в печать, а у Григорьевой всё же время от времени выходили сборники, была солидная литературная репутация… Кстати, в последнем я не раз имела случай убедиться. Хорошо помню презентацию одной из очередных ее книг. Это было где-то в начале восьмидесятых в ЦДЛ. На вечере собрался почти весь цвет переводческой секции Союза писателей Москвы. Это были люди высокообразованные, владевшие иностранными языками, хорошо знавшие не только русскую, но и зарубежную литературу, переводившие поэзию и прозу с французского, английского, немецкого, китайского, фарси… Надежду хвалили, причем не какими-то дежурными фразами, а со знанием дела, квалифицированно, с обстоятельным разбором ее стихов… Вечер вёл известный поэт-переводчик Морис Николаевич Ваксмахер…
И всё же, всё же… Праздники случаются не часто, а внимания и тепла хочется ежедневно. Вот и пригрелась Надежда Адольфовна около «Лаборатории».
Постепенно образовался у нее и свой круг из тогдашних молодых. Они бывали у нее дома, а теперь бывают на вечерах ее памяти. Правда, их теперь стало меньше: «иных уж нет, а те далече», а с кем-то отношения не сложились – характер у Надежды Адольфовны был непростой. Наверно, она чувствовала себя среди нас литературным мэтром, но ведь она и вправду была существенно старше нас и некоторым по возрасту вполне годилась в матери. У нее за плечами был трагический житейский опыт – арест и расстрел отца в тридцать седьмом году (Наде тогда было восемь лет), война, эвакуация, во время которой семья «врага народа» – три беспомощные женщины: девчонка-подросток, старуха бабушка (в прошлом врач-стоматолог) и мать (специалист по античности) – прошли через множество мытарств, перемещаясь из одного временного пристанища в другое… Впрочем, обо всём этом я узнала гораздо позже, когда в 1992 году вышла в свет ее проза – автобиографическая книга «Кураж», где с беспощадной по отношению к самой себе откровенностью она описала свою жизнь. Вот тогда-то я и стала что-то понимать относительно некоторых черт ее характера, которые порой повергали меня в недоумение. Понятнее стала ее обидчивость, которая могла вспыхнуть абсолютно на ровном месте. Ее страхи: «У людей такие беспочвенные страхи бывают! – жаловалась она. – Вот у меня страхи реальные. Если Лёшка (сын) говорит, что вернется домой в восемь вечера, а в пять минут девятого его ещё нет, я вся холодею, у меня тахикардия начинается». Так ее догоняла память о тридцать седьмом годе, когда ее отец ушел – и не вернулся.
Сына она любила безумно. Он был талантливым скульптором, и на него уже обращали внимание серьёзные искусствоведы. Гордилась его успехами: «Лёшка сказал… Лёшка считает… У Лёшки скоро выставка!» Впоследствии Алексей Григорьев (1949-2002) станет известным скульптором. Он ненадолго переживет мать, и в результате тяжелой болезни уйдет из жизни вскоре после ее смерти.
Пожалуй, сын и литература – это были два основных смысла её жизни. Поэтический дар у неё был несомненный, настоящий – от Бога. Если когда-нибудь выйдет в свет сборник её избранных – «по гамбургскому счёту» – стихотворений, это будет значительная книга. Пронзительная, горькая, мудрая…
Как-то само собой получилось, что я довольно быстро сблизилась с Надеждой Адольфовной, хотя взгляды на литературу у нас с ней зачастую не совпадали. Возможно, сказывалась и разница в возрасте (целая четверть века), и принадлежность к разным поколениям.
Боюсь чрезмерно обобщать, но у меня сложилось впечатление, что многим поэтам её поколения было присуще несколько настороженное отношение к «красоте» в поэзии – ярким эпитетам, сравнениям, метафорам. Они, больше тяготели к «суровому стилю», чурались пафоса. У Надежды Адольфовны «красота» тоже находилась под подозрением. Помню, однажды я показала ей свой цикл стихов, написанный под впечатлением от поездки в Грузию.
– Неплохо, – прокомментировала она. – Но слишком красиво.
– Что слишком красиво?
– Ну, горы там у Вас, ящерицы…
– Надежда Адольфовна, это же Закавказье! Там, действительно, горы.
– Ну, не знаю, не знаю… – с сомнением качала она головой.
Впрочем, «красота» контрабандой проникала и в её стихи – то яркой цветовой вспышкой, то праздничной метафорой, то ликующим звуком. Как правило, это были воспоминания о счастливом детстве, которое резко оборвалось арестом отца.
О детстве она писала часто, это был её утраченный рай:

Гоголь-моголь… Руки мамины…
Брызжет ложка о стакан…
Мы пока еще не ранены
Ни одной из смертных ран.Мама – девочка с веснушками
На ритмичном локотке.
Губы сочные прикушены,
Сахаринка в уголке.

– Мама, нам дают по яблоку! –
Я бегу к ней через сад.
Будет маминому правнуку
Сниться этот листопад…
(«Перед войной»)

Через многие ее стихи проходит тема – плач об утраченном доме:

И мы не знали, и не знали,
Что, угасая, как звезда,
Уже срывалась в никуда
Та комната в полуподвале.

Дом в ее стихах – не обязательно конкретное жилище. Скорее, это образ, а точнее, символ – устойчивости, защищенности… Своего рода, ковчег спасения: «И дом наш Ноевым ковчегом // Вдоль мокрой улицы плывет…»
Большая нагрузка в стихах Григорьевой падает на деталь, как правило, бытовую, но подаваемую крупным планом, отчего бытовая подробность обретает значимость, чуть ли не фатальную:

В авоське свекла, и кефир, и булочка,
Хрипит дыханье, ноги, как столбы.
Веселая, видать, была прогулочка
До гастронома, до своей судьбы.
(«Фигурой скорби женщина на лестнице…»)

Окруженная деталями этого мира, она настойчиво пыталась понять, в чем же их совокупный смысл и какова цель ее собственного пребывания на этом «коротком празднике» бытия. И тогда за конкретностью и определенностью деталей мира сего начинало проступать нечто иное. Войдя в мир стихов Н. Григорьевой, порой обнаруживаешь, что оказался в большой игровой комнате, где «пятидесятилетние акселератки // Играют в теннис и бадминтон»; лирическая героиня играет с чертом в кости (и хотя выигрывает у него, но, как выясняется, ее противнику « нынче такой… был удобен расклад»)… Игровое начало обнаруживает себя и в любви мужчины и женщины: «Играем с тобою в игру. // В веселую, древнюю, злую…» И в других сферах человеческой жизни: «Играют мальчики в войну, // Играют девочки в обеды…» Приглядевшись, замечаешь, что игры эти далеко не всегда невинны:

Стреляют мальчики в упор
В седых ровесников своих,
Роняют девочки топор
На шеи бывших щеголих.
…………………………….
Они – чтоб лучше всех салат,
Они – чтоб громче всех салют.
О сколько тысяч лет подряд
Стать миру взрослым не дают!

Более того, выясняется, что эта игровая комната, вместе со всеми ее обитателями, предающимися играм, то жалким, то веселым, то жестоким, болтается в пустоте: «Бесконечен, быстротечен, // Мир подвешен на ветру».
Это ощущение пребывания в раскачивающемся, насквозь продуваемом мире характерно для многих стихов Надежды Адольфовны. У нее есть такие строчки: «Как страшно мир возненавидеть, // Миры не возлюбив взамен…» В ее стихах были и горечь, и боль, и радость, и гнев, но ненависти к миру не было. Она любила жизнь, сохраняла вкус к бытию, к емким мгновениям этого «короткого праздника»: «Я медленно дышу. Как вкусен воздух крепкий. // Я воду пью. Как холодна вода…» Старалась найти опору в простых вещах:

Постыдно вечно жить во прахе!
Картошку чистить над ведром –
Куда разумнее, чем страхи
О неземном, и о земном.

Можно было бы еще написать о ее любовной лирике, о стихах на тему истории и культуры, проанализировать женские образы в ее поэзии (это большой и интересный пласт ее творчества)… Наверно, я об этом когда-нибудь еще напишу.

Примечание:
Нина Габриэлян – поэт, прозаик, переводчик поэзии, художник, культуролог. Род. в 1953 г. в Москве, окончила Московский Гос. Педагогический институт иностр. языков им. М.Тореза. Автор поэтических сборников «Тростниковая дудка» (Ереван, 1987), «Зерно граната» (Москва,1992), «Поющее дерево» (Москва, 2010) и сборника прозы «Хозяин травы» (Москва, 2001), а также статей о литературе и искусстве, опубликованных в журнальной периодике и научных сборниках. Занималась переводами зарубежной поэзии. Член Союза писателей Москвы и Международного Художественного Фонда.