Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(17)-2018

Марина Кудимова

«Во многих снах, в душе одной…»

Об авторе: Марина Кудимова – поэт, прозаик, переводчик, публицист. Родилась в 1953 году в Тамбове. Окончила Тамбовский педагогический институт. Переводит поэтов Грузии и народов России. Произведения Марины Кудимовой переведены на английский, грузинский, датский языки. Лауреат премий им. Маяковского, журналов «Новый мир», «Дети Ра» и др.
Живет в Переделкине.

Капитуляция

Генерал Суслопаров не видел города
Реймса – и зрить его не желал.
Сидя в ставке безвылазно,
Он рубец от мундирного ворота
Потирал, из Центра депеши ждал.
Про войну не из тыла знал,

Что она подлавливает на смерть,
На стальную ее мормышку,
И насаживает, как багор на жердь…
А мундир пиявил его подмышку.

Генерал Эйзенхауэр, хитрый Айк,
Приказал холодильники загрузить,
Чтоб нашлось и выпить, и закусить…
Во дворе ординарец затрахал байк.

Зачищают в Курляндском котле траншеи
И со складов вынесли, что могли.
(И в подмышках жмет, и намин на шее…)
ВМБ Либавы не взять с земли.

Охладят шампанское – все как надо.
На монокле Кейтеля – пальца след.
Но победа растянется века на два –
Из войны не вывалился послед,

Пот, землею довешенный, сыплет градом –
Устоим, ребятушки, ничего!..
И министр обороны перед парадом
Оградит крестным знамением чело.

Покров на рву

Памяти Евгения Евтушенко

Что не так в копотливой России,
Знает всякий хожалый. Что так –
Знал московский блаженный Василий,
В лексиконе позднейшем – дурак.

Здесь, где лгут не себе, так другому,
И где каждый не пьян, так смешон,
Не откажут во вкусе нагому –
И юрод рассекал нагишом.

Лобным пляжем, январским курортом
Брел Василий Москвой моровой,
Где нельзя быть немножечко мертвым,
Но легко быть мишенью живой.

Еле-еле вдомек инородцу
Из досужей циклопой толпы,
Отчего на костях нагоходца
Устоялись шатры и столпы.

Так при снах, при любви и при родах
Выдувается радужный шар,
В перекрытьях буравится продух…
Мы бы рады прижиться в юродах,
Да куда – при таких-то погодах,
При свистках, разгоняющих пар!

Нищеты разодетые дети,
Пионеры модельных агентств,
Мы и сами забыли, что эти
Девять храмов – суть девять блаженств –
На едином крепятся подклете.

Сувенирен, попсов, узнаваем
На открытке с недвижной рекой…
Мы и сами здесь редко бываем,
Мы и сами недоумеваем,
Почему он веселый такой.

Почему изукрашен дикарски
В застарело последние дни…
Чтоб на нож не наткнуться лопарский,
На железный язык тарабарский,
От дохи отбоярься боярской,
От шинельки худой отдохни.

Если вдуматься в чудо о шубе,
В жмуровидную позу вора,
Если жизнь не смотреть на ютюбе,
А знобеть в ее лыке и лубе,
Может, впрямь прифрантиться пора.

Переладить неправильный прикус,
На аренах взывах и рыдах,
И в покосной рубахе навыпуск
Фертить в нижних торговых рядах.

Здесь, в господстве булыжного цвета,
Пританцовывая кикапу,
Был один, кто решился на это –
Нарядился и прыгнул в толпу.

Под ахиллов рефлекс сухожилий
Диагност подберет молоток,
На роток накопает платок
Шебутной мужичок-с-ноготок…
Был такой же шальной, как Василий, –
Лишь наружу сквозил кровоток.

Разноцветье его нагоходства
Нелюбимо в родной стороне,
Но заделывать долго придется
Щели-продухи в цельной стене.

И когда на Васильевском спуске,
В Шереметьево-3 мужики
Соберутся и врежут по-русски
Без инструкции и без закуски,
Сразу вспомнят его пиджаки.

Инстаграма бесцветные дети,
Мы постромки последние рвем,
Но стоим на едином подклете
Надо рвом, надо рвом, надо рвом.

А над нами, над нами, над нами
Богородицын дышит Покров,
И никем не разгадан орнамент
Пестролистых столпов и шатров,
И закрыт огнедышащий ров!

Кони Нарвских ворот

Нам бы всё о терзанье да о тиране,
О сражениях без тылов…
Деловые русские лютеране
На позор не бросали слов.

Как любой кумиротворец, безгласен
И потомок баронский Клодт.
На мосту аравийский скакун прекрасен,
Но меня влекут средь имперских басен
Кони Нарвских ворот.

Не клевание лебедем чресел Леды,
Не бомбошку за гнутый грош –
Самоучка лепит коня Победы,
Государь заценивает: «Хорош!»

Алебастр кваренговский архитравный
Пережил свой триумф – и в прах.
Но на конногвардейских воссел плечах
Молодой властитель – сильный, державный,
Разбирающийся в лошадях.

Молодца, измайловская пехота
И саперы верного Геруа!
Но всему кавалерия голова,
И эпоху выпишут не слова –
Меднолистые жаркие кони Клодта.

Слава царским неистовым самоучкам,
Рукавам, засученным для доброт
На забаву офисным белоручкам!
Кроме Ники, никто вам не даст окорот,
Кони Нарвских ворот.

Набукко

Набукко – интерпретация имени царя
Навуходоносора II, разрушившего Иерусалим

Вокзальный кафель привзвизгнул, то есть
Талант упал на рифленый гурт.
Афганский Раскольников входит в поезд,
Из Вюрцбурга следующий в Оксенфурт.

Топор в подмышку вдавился больно,
Данила Багров опилил обрез…
Тунисский Раскольников в белом Вольво
Въезжает на Променад Дʹанглез.

Глядит, как в зеркало перископа,
В дверной глазок уж который год
Алена Ивановна… Плачь, Европа:
Лежит на поверхности твой исход.

От ар-Рахмана до аль-Латифа,
От ат-Тавваба до аль-Мани…
Сдвигаются русские архетипы,
И Эльм бычкует свои огни.

А на руинах эсэсэсэра,
На всех пепелищах, что впереди,
Смерд призывает красного кхмера,
Народоволец зовет эсера,
Дроздовец – каппелевца: «Гряди!»

И, опрокинув Ковчег Завета,
Солдаты Набукко свистят плетьми…
Европа, бедная Лизавета,
Не возвращайся домой к семи!

Успение

На острове Кефалиния (Кефалония) у образа Пресвятой Богородицы Гравальётисса
в селе Пастра в Праздник Успения зацветают сухие стебли лилий.

На Кефалинии
В изгибе линии
Береговой
Волною квасима
Стопа Герасима
Да пихт конвой.

А на Успение
Землетрясение
Повалит ниц,
И руки нагие
Летят к Панагии
Под сердца блиц.

Об жизнь колотитесь,
Всего боитеся,
А днесь смелы
У Спелеотиссы,
У Портаитиссы,
У Сумелы.

Что ж, слёзы, льётеся
У Гравальётиссы?
Нетленен Свет!
И в изобилии
Плодятся лилии
Сквозь сухоцвет.

Пушкин и Даль

Авда – халд. раб, слуга Божий

Причастили Авду,
Ожил поутру:
«Даль, скажи мне правду,
Скоро я умру?»
Пасквили да ковы,
Бабы да долги…
За словарь толковый,
Даль, ему не лги.
За клистирной трубкой
Сломанный крестец…
Пот обтерли губкой,
Близится конец.
Потеряли Авду,
Божия слугу.
Даль, скажи нам правду,
Что ж ты ни гугу!

Выбор

Из двух выбирала зол –
Выпал горький подзол.

Из семи выбирала зол –
Стёк по стёклам тосол.

Дожидалась десяти зол –
Насидела мозоль.

Выбрала из одного зла –
И душу спасла.

* * *
Не называй своего имени, когда звонишь.
Или, если ты думаешь, что я могу обознаться
И спросить: «Кто это?», –
………………..тогда шалишь –
Дело плохо, и нам пора закругляться.

По тому же, что мы заострили, судя,
………………..пришла весна, –
Только ей в таком градусе
……….равноденствия не достигнуть.
И нетрезвая данность дана нам с тобой сполна –
Тут ни дать и ни взять. Тут не выскочить –
………………..только спрыгнуть.

Да и разве зовут по имени в этом бреду?
Лишь по уровню тайной влажности различают.
И прощения здесь не ждут, и души не чают,
Но бегут по-щенячьи, разлапясь на поводу.

Никогда, никогда не бери от меня кольцо
С моим знаком двухвостым, с сомнениями двойными!
От всего отпереться могу, не признать в лицо.
Но по голосу…
Больше не смей называть мне имя!

Редкие языки

На языке танема сегодня говорят 4 человека

Когда б меня в пединституте
Учили на инуктитуте,
На камикуро – вот те на!
Я говорила бы «кавали»,
«Полио» и «катуйкана»,
И вы меня б не узнавали,
Не понимали б ни хрена.

Но если бы родную школу
Изместь на остров Ваниколо,
В австронезийскую подветвь,
Где каракатицы и крабы,
Я предзаказов набрала бы,
Как блох в малиннике медведь.

А так – я говорю по-русски,
Уже считай что по-этрусски,
То с Лунтиком, то с Пикачу,
Мычу необратимо немо,
Как бы на языке танема
С тремя кентами лопочу.

* * *
Совпал с прямым обратный счет разлуки,
И вышло нам увидеться, когда
Истлели наши правнуки, а внуки –
На киселе десятая вода.

И так все происходит неотложно,
И так необратимо – оттого,
Что мир, где нам с тобою было можно,
Истек – мы не заметили его.

Но, вопреки эпохам тренировки,
Не сходят даром нам обиняки:
Ты жизнью платишь за мои шифровки,
Я – за твои эзоповы звонки.

Берсень

Мостом речное русло вышив,
Перепоясав, как ремнём,
Москва, ты помнишь ли о нём:
Иван Никитич Беклемишев,
За колкость прозван Берсенём?

Владел подворьем за восточной
Стеной Кремля
И над канавой водосточной
Ходил, внемля

Реки чуть слышимому току,
И на манер
Европский был от власти сбоку –
Оппозиционер.

Но что нам день позавчерашний,
Когда с моста наперехват
На Беклемишевскую башню
Видеокамеры глядят?

И там, где берег удлинённый,
Покатывается едва
Берсень, крыжовник отклонённый –
С плеч сорванная голова.

Зачем, вся в зарослях безостых,
Молчит земля?
Зачем калифа девяностых –
Вон из Кремля?

Поход окончен тохтамышев
Истленьем тел.
Он, как боярин Беклемишев,
Здесь жить хотел.

Но куш был вырван порционный
Из-под него
Залоговых аукционов
И ГКО.

Улегся смерч, и ангел мщенья
Ушел от дел.
Лишь тучный спонсор впал в смущенье,
Поохладел

Да созерцателей «Норд-оста»
Пустили в рост…
Зачем секс-символ девяностых
Взнесён на мост?

Матёрый Щусев-академик
Занёс перо…
Ах, нет, конечно, не для денег
Влез бес в ребро!

И я б в толкучке митинговой
Поверглась в рёв,
Когда б не косточки царёвы,
Не Ганин ров.

Мы всё простили б и забыли
Под сверк шутих,
Когда бы их не подменили,
Хотя бы – их…

Через канал Водоотводный –
Домой, под сень,
Когда б не он – скуловоротный
Кислень-берсень.

И подметальный монстр по встречной
Ведёт черту.
И вкус крыжовенный навечно
Теперь во рту.

Москва – работа и карьера,
Сорт первый, да второе дно…
На «Смерть оппозиционера»
Айда в кино!

* * *
На черт-те чём, как на черте
Судьба держалась, окорачивала.
А я спала на животе
И руку внутрь подворачивала.

Сперва каркасами скрипят
Со смехостоном истерическим,
Но пролюбившись, так и спят –
Шахтерским сном доисторическим.

И я любила как могла –
Что ты возьмешь с меня, что выручишь?..
Спят, распуская удила,
Во льду выдышивая дырочку.

И я хочу себя такой
Забыть во вдовости соломенной –
С объятьем выгнутой рукой,
Впоследствии нелепо сломанной.

Прощай, останься, будь со мной
В чужих постелях, в новых бедствиях,
Во многих снах, в душе одной,
Не помышляя о последствиях.