Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(21)-2019

Юлия Белохвостова

Утешь меня

Об авторе: Поэт, филолог. Член союза писателей Москвы. Окончила МГУ им. Ломоносова, филологический факультет, специализация – древнерусская литература. Публиковалась в журналах «Арион», «Новый берег», «Урал», «Интерпоэзия», «Кольцо А», «Аврора», «Крещатик» и др., альманахе­навигаторе Союза Российских писателей «Паровозъ». Автор трех поэтических сборников: «Мне не идет весна» (2012г., изд­во «Тровант», г.Троицк), «Ближний круг» (2015г., изд­во «Перо», г.Москва), «Яблоко от яблони» (2018г., изд­во «Алетейя», г.Санкт­Петербург). Организатор цикла поэтических вечеров «У Красного рояля» в Третьяковской галерее (2009­2012). Дипломант Международного Волошинского конкурса 2015г. Призер конкурса им.Гумилева «Заблудившийся трамвай» 2016г. Победитель V Международного поэтического интернет­конкурса «Эмигрантская лира» 2016/2017 гг. Победитель конкурса «Неоставленная страна» IX Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира­2017». Публикации в 3­2014 и 3­2016 номерах журнала «Плавучий мост».

* * *
Утешь меня – я плакала во сне
по поводу ничтожному как будто,
а просто потому, что выпал снег,
по-зимнему засвечивая утро,

застигнутые холодом врасплох,
цветы замёрзли в ящиках балконных,
устроили такой переполох,
такую драку с голубем вороны.

Мне голубя заклёванного жаль,
цветов, покрытых коркой ледяною.
Каких ещё причин тебе, печаль,
чтоб измываться вдоволь надо мною?

Я плакала о том, что все пройдёт,
и даже сон живёт до пробужденья,
забыв, что так бывает каждый год,
что снег идёт на каждый день рожденья.

* * *
Выходишь на балкон не покурить,
не ради тишины минутной даже,
а чтобы непременно воспарить
в просвете типовых многоэтажек,

скользить по небу с именем твоим,
иначе для чего мы друг у друга?
не для того, чтоб сигаретный дым
делить в часы недолгого досуга,

не для того, чтоб стать в чужом глазу
и не соринкой даже, а занозой,
и ждать, когда по сплетням разнесут
последствия сезонного невроза.

Нет, мы-то знаем – разними сейчас
объятия, и сгинешь одиноко,
и мы взлетаем, падать не учась,
я с юго-запада, а ты ко мне – с востока.

* * *
Выбираясь за пределы МКАДа,
выбирай любую из сторон:
вон, Париж каштаны жарит рядом
и в тумане виден Альбион.

До Стамбула ближе и дешевле,
чем обратно ехать на Арбат.
Эти кольца как круги мишени,
и когда ты выстрелишь за МКАД,

тут же поплывешь в молочных реках
вдоль чужих кисельных берегов.
Может, попадёшь к веселым грекам
на один из южных островов,

или, может, вынырнешь восточней,
где-нибудь на пляже Фукуок
будешь вымывать водой проточной
из волос серебряный песок.

Добирайся до аэропорта
– самолет быстрее, чем трамвай –
и страну, где не был до сих пор ты,
словно Марко Поло открывай.

Из последней страсти снегопада,
из его подтаявших оков
выбирайся за пределы МКАДа
и лети за тридевять кругов.

* * *
Засыпаю по времени Лиссабона,
просыпаюсь по времени Красноярска,
потому весь день хожу полусонно,
на людей поглядывая с опаской:

что у них на уме, разбери, попробуй,
отчего их лица полны тревоги?
Может, просто надели узкую обувь,
до кровавых мозолей натерли ноги.

Что теперь в Лиссабоне, жара, плюс тридцать,
океан вылизывает побережье?
Я бы рада в рай, но, как говорится,
нас туда с грехами берут всё реже.

В Красноярск берут, не в анкету глядя,
а по линии культуры и спорта.
Девятнадцать рейсов летает за день,
не запутаться бы в аэропортах.

И опять не сплю часами ночными,
на груди сплетая руки крест накрест…
Ничего нет общего между ними,
разве только и тот, и другой – анапест.

На вилле Фарнезина

А сначала от храма к храму, от бога к богу,
выбираешь по росту яму, по дню дорогу,
примеряешь обновки – славу, надежду, веру,
на ногах переносишь пыль веков и холеру.

Привыкаешь к вину, к названию «Фарнезина»,
мимоходом в витрине модного магазина
узнаёшь плебея, патриция и туриста,
и сдаешься в кафе на милость жреца-бариста.

К ночи знаешь: a destra – вправо, diretto – прямо,
чёрный – кофе (и он же – горький), а белый – мрамор,
«Фарнезину» построил сам Бальдассар Перуцци,
а за всем остальным придется еще вернуться.

* * *
Я научилась жизни без отца,
без похвалы и даже без совета.
А как я научилась делать это?
Довольно простоты на мудреца.

Чего уж тут мудрить – сама живи,
расти детей по своему уменью,
по образу отца и вдохновенью,
в доверии, а главное – в любви.

Ещё – стихи, расти их, как детей
(он так и говорил – ни дня без строчки),
от образа неясного до точки,
не мудрствуя лукаво, без затей.

И в этой ежедневности простой
мне кажется, что памяти довольно,
чтобы самой подуть туда, где больно,
себя не ощущая сиротой.

Готовиться к зиме

Молоточки по височкам –
всё, что было на уме,
в круге замкнутом и прочном
мы готовимся к зиме.

Запасаемся терпеньем,
чтивом, куревом, мукой,
будем печь по воскресеньям
пироги, беречь покой,

рыбьим ртом молчать о важном,
о безделицах болтать,
и в стаканчике бумажном
ложкой чайною болтать.

Снег не прячет голых веток,
белизна не жжет глаза,
мы снежинки из салфеток
сядем вместе вырезать.

На безрыбье рак – не рыба,
на бесснежье пыль – не снег.
Мы друг друга за спасибо
прямиком ведем к весне.

Но пока еще не время,
молоточки – тук-тук-тук –
до утра вбивают в темя
всё, что выпало за круг.

* * *
Говорила – не буду спать, времени жалко,
но едва голова коснулась подушки – тут же
провалилась в лисью нору, задышала жарко,
с каждым вдохом-выдохом в осень падая глубже.

Этой прелой листвой, пряной душевной мукой
не надышишься впрок до следующего лета.
Эта осень начнётся радостью и разлукой,
вкусом горького кофе, сливочного щербета,

цветом яблочного варенья, таким же рыжим,
как щербет или лисий хвост, из норы торчащий.
И когда ты во сне ко мне притулился ближе,
не проснулась, а только вдруг задышала чаще.

* * *
В этом море-окияне
что ни лодка, то ковчег.
Кто тут будет окаянней,
чем непарный человек?

Подбирай себе второго,
без него ни вплавь, ни вброд,
до чего же, право слово,
компанейский мы народ:

птица к птице, рыба к рыбе,
на двоих одна блесна…
Что с того, что вместе – гибель,
на миру и смерть красна!

* * *
Ходит по комнате взад и вперёд,
меряет вечер шагами,
знака, намёка приметного ждёт,
мучается мелочами:

стул не на месте, стакан не помыт,
лампочка перегорела…
Как по-хозяйски вторгается быт
в действия бренного тела.

Вдруг покачнется, как будто упасть
может в любую минуту,
выдохнет: Господи, что за напасть? –
и по тому же маршруту

взад и вперёд, за собой по пятам
ходит по тёмной столовой,
под ноги смотрит, как будто и там
ищет забытое слово.

Будто важнее и нет мастерства,
что за досада такая? –
только записывать в столбик слова,
тщательно их подбирая.

Фома

Об этом все сегодня говорят –
тот будто сам сдвигал могильный камень,
а эти с Ним встречались после сами
у входа в храм, или в торговый ряд,

и говорили с Ним. И лишь рыбак,
распутывая старенькие сети,
не торопился разговоры эти
ни прекратить, ни поддержать никак.

Не поднимая взгляда от земли,
он спрашивал с сомнением у братьев:
Его ли сняли в пятницу с распятья?
Его ли гроб в субботу стерегли?

Не постигая силами ума
возможности чудесного обмана,
кровящие, разверзнутые раны
дрожащим пальцем трогает Фома.

И лишь тогда, порвав сомнений сеть,
не рыбаком становится – уловом,
вдыхает воздух, выдыхает слово
важнее воздуха: «Воистину, Ты есть»