Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 4(24)-2019

Сергей Ивкин

Черновики и чистовики (три книги)

1. Поэтическая артель
М. Артамонов, Н. Семенов. Воздух и звезды. В поиске стихотворений. – М. , 2018. – 48 с.

Первое, что ставит в ступор, когда дочитываешь книгу, – список благодарностей. Перечисленные люди не общаются между собой, но каким-то фантастическим образом все оказались причастны к общему проекту. Второе – у книги стихов, действительно, два автора: один набросал черновики, второй выправил чистовики (по официальному предисловию, даже одно стихотворение дано в разделённом виде). Но так ли это? Третье – оба автора не вхожи ни в один литературный круг, они иконописцы, а к поэзии обратились через допущение: при отказе от существующего опыта говорения стихами – всё-таки вырастить стихотворения из быта, далёкого от писательской среды.
На ледяном паркете \ уборщица зимы, \ за капремонт в ответе, \ готова мир отмыть. \\ То падая, то стоя \ творишь неровный ход. \ И речь твою достойной \ безбожник не зовёт.
Возвращаешься к списку благодарностей и предполагаешь, что это стихи одного из указанных поэтов. Но тогда любой другой его не поддержал бы. Значит, авторы с каждым из них общались независимо, бродили между противоборствующих поэтик.
Когда темнота давит искры, \ играя, борясь, не любя, \ братва собирается быстро, \ впечатываясь за тебя, \\ их крылья метут злую землю, \ врагам проповедуя страх. \\ И встречные дьяволы емлют \ аминь в шепелявых зубах.
И тогда перестаёшь разделять и начинаешь вслушиваться. Перед тобой вариант современного фольклора, продукт поэтической артели, где авторство – общее, каждый вложился, все согласились.
Заклеены окна газетами, \ бумага темнеет просветами; \ и Ангелы видят меня \ там, где бы ни прятался я. \\ Тот самый – и голый и маленький \ на все дни и ночи оставлен, как \ вошёл я в таком-то году… \ И голый отсюда уйду.
Перечитывая книгу снова и снова, я всё больше убеждался в сходстве её текстов с народной песней, которая ничья и при этом может быть спета каждым. Особенно остро это ощущается не в молитвенных темах, а в (казалось бы глубоко индивидуальном) ёрничестве:
…ещё не рождён опарыш, \ что наши уды сожрёт вселенски \\ тщательно… (Злобу воздушную не удержит)
Да, профессиональные приметы также есть в книге: «на левкашеной новой доске», «живописные мази на матицы неба», «кисточки ветры из тюбиков туч», «смешанных красок один серый луч», но ими отмечены не самые сильные образы и тексты. Самое важное оказывается внепарадигмальным:
Проснёшься ночью где-нибудь: \ знакомый угол, всё, как надо, \ но лунный мяч летит на грудь \ для адского чемпионата. \\ Бежать и прятаться нельзя \ от повелительного сета – \ трибуны пустоты грозят \ забыть зимою наше лето. \\ Но, в руку тельный крестик взяв, \ ты чтишь луну. И горя нету.
И выносишь из этой тоненькой книги в результате не строки, а мировоззрение, в котором малое и высокое так просто меняются местами, что начинаешь стыдиться непрочности нашего мира:
Флуоресцентный жёлтый снег \ и фиолетовые тени \ негромко топчет человек \ недалеко подъездной сени, \\ и, в кулаке сжимая свет, \ едва заметен сам собою… \\ Трещит лучинкой сигарет, \ душа горчит во рту смолою.

2. С точки зрения водомерки
Александр Петрушкин. Стихотворения. – [б. м.] : Издательские решения, 2019. – 152 с.

Если в книге иконописцев соотношение черновика и чистовика даётся как диалог горизонтальный (между равными), то у Александра Петрушкина – редактора одного из крупнейших журнальных порталов – этот диалог вертикален:
и черновик уходит вверх / чтоб в чистовик вернуться снова (небрежный камешек [как слух])
Своё письмо он рассматривает как несовершенную модель высшей музыки, потому так тяжело читать его стихи с листа: они предназначены для произношения, для литургии, для вне-человеческой оценки происходящего. Потому так важны в его мире случайные предметы, мелочь, шелуха; всё это – составные части Божественного творения, все они равны перед вертикалью:
Возвышенность рыбы, взошедшей на землю, глаголет: / люблю я твоё, человече, зиянье ладоней – / кто тронет тебя – тот болит и сосчитан увечьем, / кто знает тебя – тот уже никогда не утонет…
Смерть в его мире – переход между черновиком и чистовиком, из тварного – в идеальное. Но смерть непроницаема, сколько бы не смотрели в неё – видим лишь себя. Потому она – зеркало, вода. И поэт, гуляющий по границе, у Петрушкина уже не звенящая цикада-цитата (хотя цитаты присутствуют в каждом тексте), а водомерка. И видит поэт совмещённо тварное и отражённое (с оттенком идеала):
Снится водомерке: сосны / из воды вокруг торчат – / вероятно, это осень, / а возможно Петроград…
Поэт Екатерина Боярских на встрече со студентами в городе Братск призналась, что когда она прочитала рассказ Александра Грина о женщине, ушедшей в Зазеркалье, её возмутило: вернувшаяся говорила речью живых. Её слова не были искажены или сломаны. И тогда она стала писать стихи от лица той, прошедшей сквозь зеркало, женщины, новой Алисы. Так и Александр Петрушкин порвал ткань и логику Мироздания и говорит антитезами: то никакого Бога нету, / то Он разделит твердь и тварь, / и дырочку в тебе просверлит / чтоб легче было умирать (То девять звёзд внутри собора)
Потому проще рассматривать его стихи не как набор реплик, а как набор иероглифов, перекладывание определённого набора понятий в новые рисунки, умноженные поэтической формой, словно стёклышки в калейдоскопе:
И смерть проступает, как вещий / акын в аневризме у тьмы – / и кто ей в ответной светит? / В венозном сплетенье одни / живые щеглы и морозы / щебечут, как будто они – / бессонницы белой полозья… (Морозный ли полдень июля)
Но перекладывание это не произвольно, Петрушкин – режиссёр своего языка, он точно знает, сколько времени движется его объект, где он совпадает с линией света или веером запаха:
и наблюдает: как быки / теряют листья в эту осень, / и на веревочке тоски / с собою пастбище уносят (Все дольше утро и туман)
Его водомерка-рассказчик не усложняет речь – так она пытается передать иное мировидение, привить его читателю-слушателю-молящемуся:
как молния впадает в небо / и зажигает там звезду, / ты понесёшь в себе вот эту / расслышанную высоту (Как молния впадает в воздух)
И если «заразиться» такой речью, то «Как Данте облако заглянет» в тебя, и «Ёж Моцарт» сядет рядом, и зима ляжет вокруг «как ложка длинная» – и «сотрутся случайные черты», и жизнь окажется не-случайной.

3. Вернувшаяся с неба
Анна Долгарева. Русский космос. Сборник стихотворений. – Москва: Издательство «СТиХИ», 2019 – 90 стр. с ил. – Серия «Срез». Книга восемнадцатая. Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт».

Анна Долгарева открывает свою книгу горизонтальным (на равных) разговором с Богом:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом, / нет внутри человека угасания никакого, / а только мороженое на площади на руках у папы, / запах травы да горячей железной подковы, / берёзовые серёжки, еловые лапы, / только вот это мы носим в себе… (Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе)
Создаётся впечатление, что, подобно «Распаду атома» Георгия Иванова, эти стихотворения принесены «с той стороны зеркального стекла», написаны уже умершим (не оглядывающимся на живых):
А в другой раз на ночной дороге под Гомелем / Меня вёз на скорости двести пьяный самоубийца, / И мы пили из одной бутылки, и леса осенние голые / Хохотали нам в нечеловечески белые лица. (Остается мешать антидепрессанты с шампанским)
Живущий в условиях войны – пребывает в смерти, описывает картины и события потустороннего мира. Черновиков уже быть не может, говорится набело: всякое слово – молитва или проклятие.
И святой Франциск открывает двери для кошек, / зайцев и лис, / Проходите, маленькие, не бойтесь, отныне навеки / теперь спаслись (Тили-тили-или-бом!)
И вот отсюда начинается различие стихов и публицистики, которой порой почти готовы сделаться некоторые тексты автора. В стихотворении всегда есть надежда, сопротивление, радость. В детали, в персонаже, в атмосфере.
Но выходит дворник, последний из тут живущих, / Каждым утром на улицы эти выходит дворник (И такая весна над городом. И такая)
И вроде бы читаешь про смерть, а приметы жизни всё острее:
Девочка ямку копает, чтобы в неё сажать / мёртвое тельце жука, котёнка, слонёнка, ежа, / вырастет белое дерево, белая кошка под ним / будет мурлыкать и петь, мамочка, обними (Девочка ловит жука. Солнце горит в ладонях)
Ужас заговаривается, стихи предлагают иной сценарий, который обязательно воплотится в жизни, и всё вернутся:
Солдатик идёт домой, он с войны возвращается в семь, / И мама его обнимет и старого мишку найдёт. / И заснёт солдатик с мишкой под головой (Ну вот и ещё одно лето растаяло на языке)
И сама Анна надеется вернуться:
О Господи, я так хочу домой, / И я иду над сморщенной водой, / И забываю: я вездешний гость, / И никакого дома у меня, / Но: солнце, лужи, ветер, малышня, / И над рекою изогнулся мост. / И если есть бессмертие, оно / Сейчас парит над площадью Сенной, / Течёт, как бесконечная река (Вот мёртвый кот, пускай он оживёт)
И с этой высоты, где с Богом говоришь напрямую, где любое слово – заклинание, где понимаешь каждого кота, каждую птицу, самыми близкими становятся брошенные в пустоту космоса Белка и Стрелка: «Почему это случилось с нами?» Потому именно нам довелось пересечь границу. Важно помнить, что ничто не напрасно:
Чёрные дыры в наши глаза глядели, / Теперь это наша Россия, наши владения (Белка и Стрелка перебирают лапами)
Стихи ничего не меняют, но возвращают силы, отводят отчаяние, позволяют дышать заново, когда казалось, что дышать больше нечем и незачем. И молящийся, и взыскующий, и плачущий – все получают ответ.

Примечание:
Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Живёт в Екатеринбурге.