Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(25)-2020

Евгений Каминский

Стихотворения

Об авторе:Евгений Юрьевич Каминский родился в 1957 г. Поэт, прозаик, переводчик. Автор девяти поэтических сборников и нескольких книг прозы. Публиковался в журналах «Октябрь», «Звезда», «Нева», «Дружба народов», «Юность», «Литературная учеба», «Волга», «Урал», «Дети Ра», «День и ночь», «Аврора», «Зинзивер» и др., в литературных альманахах, в том числе «День поэзии», «Поэзия», в «Литературной газете». Участник поэтических антологий «Поздние петербуржцы», «Строфы века», «Лучшие стихи года» и др. Лауреат премии им. Гоголя за 2007 г. Переводит якутскую поэзию и прозу. Публикация в ПМ – № 3-2016. Живет в Санкт-Петербурге.

* * *
Дай Бог нам жить в последних временах!
Милее доли нет, по крайней мере,
для тех, кто в четырех своих стенах,
во мраке затаившись, как в партере,

глядит, как люди гибнут за металл,
как вдохновенно губят жизнь друг друга…
Ты о таком, поди, и не мечтал,
язык свой проглотивший от испуга?

А крепко захватил тебя сюжет!
Смотреть на это с жаром негодяя,
признаться, стыд. Но слаще пытки нет,
сказал бы даже в бездну уходя я.

Какое вдохновенье – быть, когда
летит в отвал истории пустая
порода имяреков, как орда,
с лица земли живое все сметая.

Когда за каждой дверью – сущий ад:
то в спину – Брут, а то в уста – Предатель…
Ты думаешь, что спятил мир, комрад?
А он таким и был всегда, приятель.

А он всегда и был таким… Гляди
на это, ока жадная зеница!
Еще такое ждет нас впереди,
что в страшном сне, пожалуй, не приснится.

Плох человек, а пьеса хороша:
предательства, измены, святотатства…
И ты – ни жив, ни мертв, лишь чуть дыша.
Ну, разве этот ужас не богатство?!

* * *
Впереди уж черным-черно,
Так что липнет к спине рубаха.
Может, друг мой, открыть вино?
пьяным проще не ведать страха.

И потом, становясь синей
моря синего, легче, вроде,
не бояться своих теней,
говоря о путях к свободе.

Полагаться на вечность – вздор,
но хотелось бы очень, впрочем.
Только как отвести свой взор
от летящей навстречу ночи?

Как печали ее печать
и сургуч, что уста залепит,
улыбаясь, не замечать,
и нести этот жалкий лепет?

Жить, как будто ты вечен – как?
Утешаться мечтой какою,
чтоб, как дым сигаретный, мрак
отгонять от себя рукою?

* * *
Однажды в студеную зимнюю пору
я из дому вышел и двинул вперед,
пытаясь найти в этой жизни опору –
хоть что-то, что за душу тихо берет.

Такси предлагал азиат за баранкой,
железом скрипел по железу трамвай,
Васильевский остров привычной шарманкой
накручивал хрипло: скорее давай!

И толпы прохожих сновали, юлили,
крутясь под ногами, пытались скорей,
вдыхая бензин, выдыхая промилле,
мертвя все вокруг, как нещадный борей.

Но вот у метро я узрел человека:
просил он немного и даже не впрок,
весь в шрамах и, кажется, жуткий калека,
недавно тюремный закончивший срок.

Всю жизнь промышлявший карманною кражей,
а то и разбоем, вчерашний злодей,
сегодня он ждал не сочувствия даже,
не благ от собеса: «Бери и владей!»

Средь всех этих толп что искал он? Опору?
То, ради чего бы он?.. Бьюсь об заклад,
здесь было ему, как в Алжире – помору,
но только больней и тоскливей стократ.

Не знаю, о блудном он слышал ли сыне
и был ли готов, никого не виня….
Как глас вопиющего в этой пустыне
звучало молчанье его для меня.

А может, он ждал, ускользнувший от ада,
Того, кто, конечно, любя ни за что,
шепнет: «нынче ж будешь со мною, где надо»
и шарф твой тебе сам заправит в пальто.

* * *
На слово веривший вам,
ныне народ этот ражий
больше не верит словам,
кровью написанным даже,

врезанным даже в гранит,
даже отлитым в металле…
Слово для мира хранить,
чтоб его миром топтали?!

Чтоб, по-хорошему груб,
каждый второй для потехи
вывернуть мог, как тулуп,
пылкой души твоей мехи?!

Речи к мычанью сведя,
пара нужна лишь словечек,
чтоб изъяснить здесь себя
мог без труда человечек.

Больше не нужен поэт,
если в глазах этих пусто,
если не брезжит в них свет
даже от слов Златоуста,

даже святых, в простоте
кротких, как агнец на блюде…
Или слова уж – не те,
или уж люди – не люди?

* * *
Ничего из-за снега не видно,
и гробами – сугробов горбы…
Небо смотрит из неба, фригидно
отдаваясь пурге без борьбы.

Вроде, самый момент застрелиться
иль насыпать таблеток в вино.
Всюду те же звериные лица
и гнетущая тьма, как в кино.

Но ведь как-то живут и не тужат
по подвалам с котами бомжи,
и печаль их не шире, не уже,
чем твоя, так что брось, не блажи.

Надо глупое выкинуть это
и спускаться, забыв про наган,
прихватив полкило ките кета
да с бутылкой граненый стакан.

Хорошо тем, кто списан, – в подвале,
кто отбыл – под тряпьем среди труб.
Лишь бы только под дых не давали
и не гнали во двор, где ты – труп.

Эти, знаете ль, ведают жалость…
Вот и вам из-под груды тряпья
прохрипят: потерпеть надо малость,
потому как тут жить не терпя?!

Как не жить, горе лаптем хлебая?!
Потому что пока ты живой,
жизнь для жизни годится любая,
даже с раной в груди ножевой.

Жизнь, на смерть увозимая даже
караванами черных марусь…
Потому что не жить – это как же?
Нет, никто не расскажет, боюсь.

* * *
А если еще из пейзажа изъять каланчу,
то даже не знаю, за что мне душой зацепиться,
чтоб здесь задержаться… Я в вечность пока не хочу,
для вечности я не вполне еще райская птица.

Так вот каланча. Это нечто с душою среди
бетонного сплошь, где и можно лишь выпустить, скажем,
нелепое то, что дрожит и немеет в груди,
чему беспредельного свет в жизни только и важен.

Где можно вновь верить, что все впереди. Потому
там вам не помеха и склочной вороны тирада.
Поскольку счастливым не быть невозможно тому,
кому ничего кроме жизни от жизни не надо.

Но к маю, похоже, снесут каланчу. И тогда
мне все ж улетать, иль на всех становиться похожим –
прохожим, с которого всё здесь – как с гуся вода…
Хотя, быть со всеми не так и смертельно, положим.

Хотя и не каждый – сухим из воды здесь, как гусь.
Без грез и березок еще как-то здесь обойдусь я,
но без каланчи я совсем озверею, боюсь,
бродя по проспектам, как пес по холмам захолустья.

* * *
И ночь, и фонарь, и аптека…
Так пусто, что веришь, идя
по улице: нет человека
в галактике, кроме тебя.

Таксистов и тех, словно смыло.
Как людям теперь – на Луну?!
Теперь – три квартала уныло
нести в своем сердце вину,

словами в свой адрес терзаться…
(Как это, скажите, понять,
что нет в мире больше мерзавца,
чем ты, перепивший опять

и водкой кого-то обливший?!)
Легко ль ощущать каждый день,
что ты на земле уже лишний,
какое пальто ни надень?!

Что, сколь ни надейся на чудо,
сколь душу ни прячь под пальто,
в итоге попросят отсюда
туда, где ты больше никто.

Ведь душу, пускай и большую,
левши, что не мог быть правшой,
задвинуть куда-то ошуюю,
наверное, грех небольшой…

Ни зверя навстречу, ни птицы –
аптеки одни, фонари,
и, кажется, нечем гордиться…
А вот хорошо, хоть умри.

* * *
И мог бы заплакать от всех тех, несбывшихся… но
слезами горючими вряд ли заставишь их сбыться.
Здесь всё, что смогли мы, до нас еще там решено,
а что не смогли – романтический бред, небылица.

Судьбу, как и женщину, впрочем, ни в чем не виню.
И смотрит с любовью, но только ты в область Тверскую,
она тут же в дверь – подложить тебе с кем-то свинью…
Винить не могу, но и верить в нее не рискую.
.
Не Бог виноват в том, а род человечий таков:
ведь что возомнил о себе, в невозможное веря?!
что Тот, кто с любовью глядит на него с облаков,
всегда защитит человека от лютого зверя.

Да как защитить, если звери повсюду одне?!
Ни глянешь куда – рвут друг дружку иль гложут кого-то.
Что есть человек, даже там не понятно вполне,
где к вам неземная любовь – не каприз, а работа.

Нет, с той высоты человек уж едва ль различим,
как прошлого факт, искаженный ученою ложью…
хотя и без этого, в небе довольно причин
чтоб больше не числить тварь жалкую эту как Божью.

* * *
Ты когда-то был нужен тут каждому, веря
в то, что мир без тебя, золотого – с изъяном.
А теперь в целом мире не сыщется зверя,
что воскликнул бы: как не хватает тебя нам!

Ты, ходящий по краю, не знавший границы,
для любви мог добычей стать легкой когда-то…
Но теперь-то чего от нее хорониться,
как от снайперской пули в окопе солдату?!

Сивый мерин, не слишком ли много курсива
в личных письмах? Не прячь свое сердце в кармане!
Нет, не гибнуть уже от любви некрасиво,
даже если она, как цыганка, обманет.

Против жизни – не ждать больше встречи нежданной.
Даже выйдя в тираж, а не на Пикадилли,
ждешь ее на погибель свою ты, как манны,
ждешь, одною ногой уже стоя в могиле.