Феликс Гойхман

Стихотворения

Об авторе: Родился в Одессе в 1958 г., с 1984-го по 1990-й г. состоял в известном одесском литературном клубе «Вольный Город». С 1987 по 1990 учился в Литинституте, в Москве. C 1990 г. – гражданин Израиля. Публиковался в коллективных сборниках «Вольный город» (Одесса, 1991), «Глаголы настоящего времени» (Одесса, Киев. 1991, 2013), «Одесса в русской поэзии» (Москва, 2009, 2012), сборнике стихов «Оазис» ( Тель- Авив, 1999), публиковал стихи и эссеистику в журналах и альманахах: «22» (Тель-Авив), «Южное Сияние» (Одесса), «45-я параллель» (сеть) и ряде других изданий.

Стрелочник

В мареве жаркой ночи
спать не могу, горю.
Выйду из спальни молча,
тихо дверь притворю,

Скупо пахнув прохладой,
свежесть сойдёт на нет.
Лучше бы было правдой
то, что грядёт рассвет.

Мне темнота постыла,
как нищета и страх,
и тишина застыла
стрелками на часах.

Сдвиги едва заметны
времени колеса,
памяти злые ветры
пробуют голоса.

Где-то плывут зарницы –
тысячи мегаватт.
В том, что душа – не птица,
Стрелочник виноват.

Он никому не виден,
и неисповедим,
и не сидит он сиднем,
времени господин.

Ходит и ходит по небу
и не находит приют.
Это ему на потребу
чёрные ветры поют.

Это ему пристало
плыть в ледяном огне,
где-то поверх астрала,
это ему, не мне.

Где-то вступают тучи
в траурный хоровод.
Жизнь – это частный случай,
вечности поворот.

В этой игре навылет
Стрелочник ходит вспять:
то ли петлю намылит,
то ли отправит спать.

Увертюра

Этот дом на последний,
да и на первый
взгляд:
мебельный,
заповедный,
нерукотворный
сад.

Не под небом суровым –
сырая земля,
на узоре ковровом
росли мебеля.

Как сюжет гобелена,
замерев на виду,
Мать, Отец и Елена
жили в этом саду.

В этой зоне покоя,
не боясь сквозняка,
обживал каланхое
свой горшок у окна.

Как ни странно, растенье
цвело взаперти,
словно ложь во спасенье,
словно блажь во плоти.

На одной пуповине,
выбиваясь из сил,
телепался в камине
огонёк Негасим.

На обоях зелёных,
как морская волна,
череда галеонов
и земля не видна.

Это – тема покоя,
так что дуй-негодуй
на затишье морское,
голубой Ветродуй.

и орнамент по стенке
плыл на всех парусах,
только пятились стрелки
в зеркалах
на часах,

да полотна темнели
в неподвижной тоске,
словно сон о Тюмени,
словно дом на песке.

Золото и хрусталь

От мамы у меня остался хрусталь, несколько резных бокалов, скорее всего поддельных, штампованных – наследие нищей, но величественной эпохи. Драгоценности оставшиеся от неё – тоже вызывают сомнения. И уж во всяком случае, не восхищают. Жена моя их не надевает, пылятся в коробке.
Некоторое время назад, когда мы наконец поселились вместе, мама частенько пеняла мне, что в междоусобных стычках я брал сторону жены.
Подкаблучник, кричала она, и в голосе её слышалось разочарование. Ничего удивительного, ее принц, её ставленник, её избранник тоже оказался фальшивкой, и предавал её в самых ничтожных вопросах.
Я не знал, как её урезонить, и сейчас не знал бы, если бы всё повторилось.
Недавно, протирая пыль, я уронил бокал из её наследства, и он разбился, вдребезги, уже не склеить. Подумал, что родителей можно сравнить с золотым изделием самой высокой пробы, которое не бьется и не ржавеет. Подумал тогда ещё, что жена моя, моя половина, моё солнце, всё-таки больше похожа на хрусталь: выпустишь из рук и лишишься. Утратится связь, склеить не получится.
Так я думаю и сейчас,
а мамы больше нет.

Музыка

1
Среди книжной апатии время катится вспять.
Как плебей среди знати, там застряла тетрадь.

В недрах этой тетрадки, убранной в переплет,
в жертвенном беспорядке – нерестилище нот.

И похоже на диво, что до нынешних дней
только
духи
архива
колыхались над ней.

Но когда-нибудь
все же
покачнется звезда.
Полагаю, что позже – лучше, чем никогда.

И забвению в пику музыкант-звездочет
неземную музЫку, словно меч, извлечет

из распахнутых ножен.
И тогда ты поймешь: хэппи-энд невозможен,
если это – не ложь.

Что же это,
дремавший,
смертоносный клинок,
или попросту нашей глухоты эпилог?

2
Это – не колумбарий,
музыки компромат,
а мистерия арий
и мираж серенад.

Их волшебные звуки,
что стройны и легки,
словно тянут к нам руки
и берут за грудки.

Сотрясается воздух,
звуковой окоем,
зарождается отзвук
в тихом сердце моем.

Этот отзвук по нотам,
словно мысль о былом,
обернется полетом,
развернувшись крылом.

Не крылом, так обузой,
на позор иль фавор.
Меж фортуной и музой –
непростой разговор.

…не грошовой подачкой
из ошметков и брызг,
а бедовой раскачкой,
где горенье и риск,

не укромным соседством,
что теснит и грозит,
а несметным наследством,
что связуя, разит,

не война после драки,
соловьи –
се ля ви,
то ли нотные знаки,
то ль родство на крови.

Язык молчания

Ты закрываешь глаза, отдыхая.
Немного погодя я прикасаюсь к тебе, и вижу, как светлая тень промелькнула по твоему лицу.
Вероятно, ты думаешь обо мне.
Не торопись говорить, с меня довольно и этой тени.
Думаю, за долгие годы я научился различать многие грани твоего молчания. Их сотни, возможно, это даже целый язык.
Мне кажется, я освоил этот язык, язык молчания.
Молчание – согласия, крайне редко, в виде исключения.
Молчание – несогласия, намного чаще, если не постоянно.
Молчание – возражения, возражения тихого, мотылькового, или – нарастающего, как ураган, или на грани срыва.
Молчание – ожидания, с большим запасом и на исходе.
Молчание – любопытства, едва шевельнувшегося и пожирающего.
Молчание – вопроса, в том числе немого.
Молчание – ответа, уклончивого и прямого, без права на апелляцию.
Молчание – предвкушения, детского и слегка разочарованного.
Молчание – удаленности, когда нужно кричать, шепотом или во все горло.
Молчание – отсутствия, когда не докричаться.
Молчание пробуждения, когда не хватает кого-то рядом в самый первый момент, или напротив, моё присутствие неотступно.
Молчание – нежности, несказанной, испытующей, невзначай.
Молчание – истомы, благодарной, настороже, через не хочу…

Я бы продолжал, но ты подаешь голос. Спрашиваешь: Ты спишь? И открываешь глаза.

Шепот

Поэзия,
если представить её говорящей,
обходится шепотом.
У неё нет голосовых связок,
речевого аппарата,
грудной клетки –
это сложно представить.
Вот почему ничего не стоит её
перекричать,
заглушить,
не заметить в упор,
проще простого.
Куда сложнее её расслышать,
обнаружить,
уловить –
повсюду,
даже во сне,
даже там,
куда не ступала
нога человека,
не залетала его мысль,
и выразить
этот шорох,
шепот,
лепет
своими словами.