Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(27)-2021

Роман Смирнов

Стихотворения

Об авторе: Родился в 1979 г. Живёт в гор. Электросталь. Учился в МИСиС, бывший участник ЛитО «Электростальские огни». Работает предпринимателем. Публикации в журналах и электронных изданиях «HomoLegens», «Prosodia», «Дружба народов», «Твоя Глава», «45 параллель», «Топос», «Образ», «Поэтоград», «Графит», «Сетевая Словесность», «Идель», «Казань», «Formasloff», «Фабрика Литературы», «Textura», «Чайка», «Гостиная» и др. Лонг-лист Международного поэтического конкурса имени Николая Гумилёва «Заблудившийся трамвай» – 2020 и 2021 гг. Шорт-лист Международного литературного конкурса имени Гавриила Каменева «Хижицы» – 2020 и 2021 гг.

* * *
Время разбрасывать камни,
и время собирать книги.
Миссия велика мне.
Кажется, помоги мне.

Те или эти тени,
в шапке, кепи, цилиндре.
Время разменивать стены.
Времени нет, простите.

В левой руке булыжник,
В правой руке анамнез.
Посередине жизни,
словно весы, ломаюсь.

* * *
Приходит время и не застаёт
тебя на месте. По небу идёт.
Дожди дождями. Люди говорят:
«Уходит время». Лампочки горят.

Окно наружу воздухом стоит.
Сухое горло комната таит.
В проёме память медью на груди.
И не уходит. И не уходи.

Застенчив свет. Бумага, как судьба,
и худоба её, и стыдоба,
и раздражённых строк впервые ложь,
когда приходишь, но не застаёшь.

* * *
спал киоск любитель блока
гас фонарь а звезды нет
шла собака однобого
чёрный цвет неся на свет

гнили мусорные клетки
разделяя свой удел
семенил прохожий редкий
силуэт его худел

клал на вторник понедельник
словно руку на плечо
нету братец нету денег
и среда здесь ни при чем

всё тянулось утомимо
будь то вечность алкоголь
части речи мимо мимо
был единственный глагол

* * *
На столе открыта книга.
Не дочитана она.
Птица-голубь, словно Ника,
отлетает от окна,
возвращается в рисунок
Нади Рушевой, и снег,
тоже вечный, тоже юный,
заметает этот след.
Ничего не остаётся,
только книга, только он,
снег на след. Довольно просто,
потому что за окном;
потому что в чае сладком
или омут, или мреть,
и у книги две закладки.
Разве можно умереть?

* * *
Старый дом, из глубин деревянных зовя,
ты меня возвращаешь на круги своя,
в эти трещины пола, неровности стен,
к этой радиоточке душевных систем,
к голубому окну, где в царапинах стол
разделяет пространство фигурой простой,
и зелёная скатерть, края с бахромой,
и картона кусочек для ножки хромой.

Ты зовёшь, старый дом, ты врастаешь в мой сон,
не забыт, не разбит, не сожжен, не снесён,
мужичьём не растащен на доски,
не обгажен бомжом и подростком.
И когда просыпаюсь, когда не могу
я принять настоящего грубую мглу,
знаю я, что меня отделяло,
и тяну на себя одеяло.

* * *
В таком-то городе, такого-то бря, бря, бря,
дома и домики то врозь, то в ряд.
Обратным светом, мерцающим молоком
маяк здоровается с маяком.
Собак чипованных всё реже вой.
Луне до убыли подать звездой.

В таком-то времени, в такой-то год
у слов значения наоборот,
у эха вырасти нет причин,
никто не ищет и не кричит.
А что до радости, то вот окно,
но и оно удалено.

Ты скажешь, было всё, бывало всё.
Кивну, оставлю тебе твой сон
такой-то памяти. Пока, пока.
Ты слышишь музыку? Издалека…

* * *
Жизнь тонка, ушная перепонка.
Память – звонкий в отдаленье смех.
Поднимись до уровня ребёнка,
рядом с ним на корточки присев.

Память, жизнь – простые сочетанья,
символов банальный перегляд.
Из Бориса что-то прочитай мне,
наугад, конечно, наугад.

Защемит, как будто и с тобою
тоже было, будто это ты
выцветаешь лентой голубою
и мараешь в клеточку листы.

И во все края почти что лето.
И за край уходят налегке.
Вон стоят, мерцая, силуэты.
Улыбаясь, машут вдалеке…

* * *
Был отец его второго ранга.
Всё менял Москву на Колыму.
«Самолёты – это бумеранги»
почему-то вспомнилось ему;

почему-то вспомнились подарки,
шум в прихожей, легкий перегар;
что отца зарезали под аркой,
высоты, шептались, не набрал;

вспомнил, как в диспетчеры подался,
тоже грезя о других мирах,
чтобы в этот раз поймать скитальца –
мимо рук летящий бумеранг.

* * *
Я раньше жил на первом этаже,
где окна выходили на помойку,
где в глубине двора, настороже,
ругали бабки время потихоньку.

Бывало, крыса сядет на карниз.
Пугалась мать. Отец бежал за шваброй.
Удар, ещё, и всё летело вниз,
а я отцом своим гордился храбрым.

Мы, ребятня, сбегали допоздна,
кто на говнючку-речку, кто на стройку
играть в войну, одно в игре познав,
что не умрёшь, экзамен сдав на тройку…

Короче, что об этом вспоминать.
У нас в глуши не много изменилось.
Вот только друга в камне не узнать.
Кто набивал портрет, скажи на милость?

* * *
Из окна ТЦ я вижу баки,
школу и заборную дыру.
Бегают голодные собаки
по пустому школьному двору.

На сухой березё чаша веток,
то есть просто галочье гнездо.
Что-то есть рождественское в этом,
или так уложено крестом.

А ещё мне видно часть дороги.
То такси проедет, то какой
частник, не выдерживая долгий
праздник и безвыходный покой.

Может где-то на краю Нью-Йорка,
кто-то так же смотрит из окна.
У него одно окно в каморке.
В полной мере улица видна.

* * *
Когда давным-давно переболел
войной, виной, ещё каким-то видом
чумы, не умирая, словно лев,
придуманный для этого Майн Ридом,
тогда вдруг начинают мучить сны,
из тех, что до испарины реальны,
повтор болезни, бойни и вины,
где ты бежишь, расчёсывая раны.

Ничто не исчезает без следа,
подумаешь, и сморщишься от штампа,
и снова прикроватная вода
в стакане. Снова стену держит лампа.
Плафон заполнен мёртвым мотыльком.
Стакан стоит не по\на половину.
Засни уже, видением влеком.
Проснись уже, избегнув доли львиной.

* * *
Есть девушка с косой,
и есть мужик с лопатой.
Она идёт босой.
И он теперь горбатый.

Всё в мире сведено
к утрате и работе,
как чёрное вино
и белый хлеб субботы.

И ты иди, иди.
Пусть кто-нибудь заметит,
и вновь соединит
себя с глубокой метой.