Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(28)-2021

Магомед Ахмедов

Стихотворения

Об авторе: Магомед Ахмедович Ахмедов – народный поэт Дагестана, Председатель Союза писателей Дагестана, переводчик, критик, публицист, общественный деятель. Родился в 1955 году в селении Гонода Гунибского района Дагестанской АССР. Окончил Литературный институт имени М. Горького. Автор многих книг. Лауреат Государственной премии Республики Дагестан, премии им. А. Дельвига, Большой Литературной премии России, литературной премии Международного фонда Расула Гамзатова и многих других. Награжден орденом «За заслуги перед Республикой Дагестан». Живет в Махачкале.

Перевод с аварского Анатолия Аврутина

Плач слепого охотника

Я – старый охотник… Я выбился просто из сил,
Бродя по ущельям, одежду стирая в отрепья.
Последнего тура я нынче в горах застрелил,
А пуля вернулась… Попала в меня… И ослеп я…

В глазах потемнело… И сделались дали пусты.
И солнце шепнуло: «Тебя я навеки покину…»
За годы скитаний я столько убил красоты,
Что не отличить мне теперь от низины вершину.

Был взгляд мой намётан… В стрельбе я не знал неудач.
И падали туры, склоняя пронзённые выи.
И только ослепнув, вдруг понял – я только палач…
А где эти души, а где эти души живые?

На шелест, на шорох умел я мгновенно стрелять,
Мой выстрел являлся предвестником смертного часа.
Куда всё девалось? Я это не в силах понять,
А сердце похоже на турье сгоревшее мясо…

Я так ликовал, если выстрелом сбитый моим,
Катился подстреленный тур вдоль глухого ущелья.
И кровь закипала… И был я Аллахом храним,
Но кровь моя сделалась черной, как мутное зелье.

Тяжелое солнце стекало в межгорный провал,
И скалы пугались вот этого лютого смеха,
Когда я, убивший, от радости долго скакал,
И сердце гудело в груди, будто горное эхо.

А нынче Всевышний забрал мой прищуренный взгляд.
Во тьме засыпаю… Во тьме просыпаюсь и каюсь…
И только в мозгу моем выстрелы снова звучат –
От них просыпаюсь… От выстрелов я просыпаюсь.

Последний мой выстрел… Тур падает, громко храпя,
А сердце опять наполняет шальное веселье.
Я снова стреляю… И вновь попадаю в себя,
Подстреленным туром летя в грозовое ущелье.

Есть в ночи…

Есть час в ночи, длиной в одно мгновенье,
Когда ты просыпаешься в поту,
Грехи тебя зовут, зовет прозренье,
Вопросы задают сквозь немоту.
Как ты живёшь и что другим оставишь?..
Не покривить душой, не промолчать…
И музыка в душе… А из-под клавиш
Спешит строка, чтоб мучить и звучать.

Есть час в ночи… Ты робким подмастерьем
Стоишь… Ты свой не выучил урок.
Ты всё забыл, во что недавно верил,
А что запомнил – то тебе не впрок.
И всё гадаешь – что решит Всевышний?
Позволит ли он думать и дышать?
Всё остальное лишним будет, лишним…
Спешит строка, чтоб мучить и звучать.

Есть час в ночи… Его, как мост Сиратский,
Лишь одолеет чистая душа.
Грехи же вниз потянут… В пламень адски,
Но как пройти по жизни, не греша
И ты идёшь, гонимый чёрным веом,
На лбу сомнений горькая печат.
Но если ты остался человеком
Придёт строка, чтоб мучить и звучать.

Набоков

Владимиру Павловичу Смирнову
«Россия… Звёзды… Ночь расстрела…
И весь в черёмухе овраг…»
Владимир Набоков

Был он болен и слаб… И признался красавице Белле,*
Провожая глазами её восхитительный стан,
Что устал от всего… И что нервы давно на пределе:
«Так в Россию хочу!.. Без России мечты оскудели…
Мне б куда-нибудь в горы… Безвестным… В седой Дагестан»

Я об этом узнал…
И вдруг понял – откуда высокий
Этот росчерк пера, это чудо набоковских строк.
До того, как прочёл, я уже полюбил эти строки –
Был, как горы в Гунибе, полёт его мысли высок.

И я стал его ждать …
И я стал его ждать непрестанно.
Но душа его взмыла, невинной снежинки белей,
Выше хмурых небес, выше горных вершин Дагестана,
Выше русских берез и отлётной тоски журавлей…

Я, как мог, сохранял
Этот дух – озорной и бунтарский,
Отпуская с ладони ранимую бабочку-стих.
И гордился, что можно теперь прочитать по-аварски
Оголенные строки, что бьют тебя будто под дых…

Значит, нет у стихов
Ни границ, ни пределов, ни сроков.
Мне всё снится ночами – истерзан, измучен и наг,
Прикрываю его… А меня прикрывает Набоков…
И мы падаем оба в набитый телами овраг…

*Белла – поэтесса Белла Ахмадулина

Гумилёв

Мы дрались там…
Ах, да! Я был убит…
Н. Гумилёв

Брожу по Петербургу… Ночь темна.
Мелькнула тень… Ушла… Мелькнула снова.
Неверный свет из тусклого окна…
Чья это тень? Неужто Гумилёва?

Остановился… Начал свой рассказ.
Холодный вечер обжигал метелью:
«Для русских стихотворцев стал Кавказ,
Как для тебя мой Питер, – колыбелью!»

Я помолчал… Потом сказал в ответ,
Боясь – растает этот образ милый,
Что Питер сам – и город, и поэт,
Поэтам ставший братскою могилой.

Вот Пушкин умирает на снегу,
Вот гибнет Блок без воздуха и звука.
Есенин в «Англетере» … Не могу
Иначе думать – вот какая штука.

На небе Петербурга столько звёзд!
И каждая звезда – душа поэта.
В мой Дагестан стремится звёздный мост.
И здесь свинец – мне помнится про это.

Лишь горы знают тайны их смертей:
Друг застрелил Махмуда – кровь кипела,
Хан ослепил Саида без затей,
Анхил Марин с зашитым ртом запела.

В Сибири побывал Казак Ирчи,
Петь песни запретили Батараю.
Судьба поэта… Сколько ни кричи,
Иной судьбы для гения не знаю.

И снова темень… Узкий двор тюрьмы,
Выводят на расстрел приговорённых.
Сто лет прошло… Тесней прижались мы –
Стоим среди Всевышним не спасённых.

– Кто здесь поэт известный Гумилёв?
Вас отпускает наша власть Советов…
… Он будто бы не слышит этих слов:
«Я – офицер, не вижу здесь поэтов!»

Переспросил я: «Вправду было так
Иль кто-то фантазирует без меры?»
Он усмехнулся: «Жизнь – такой пустяк!
Я был поэт, да вышел в офицеры!»

И снова по Гунибу мы бредём,
Как только что брели по Петербургу.
И снова с Гумилёвым мы вдвоём
По-братски делим тёплую тужурку.

И снова понимаю я – Поэт
Весь шар земной своим спасает словом.
А, значит, в этом мире смерти нет,
Пока шагаешь рядом с Гумилёвым!

Рубцов

Зелёные звезды порою мне светят с небес,
Зелёные травы мне дарят зеленые тайны.
И в зелени луга мне чудится столько чудес,
Хотя я всего лишь – растерянный путник случайный.

Здесь всё неподдельно и всё пробирает до слез,
И сердце поэта зелёное марево лечит.
Зелёные косы раскидистых русских берёз
В Гунибе ласкают мои утомлённые плечи.

Стою у надгробья и что-то боюсь говорить.
Земля вологодская… Скромная эта могила.
Любимая только способна поэта убить…
Ты просто любил… А любимая просто убила…

Зелёные звезды с собой ты неслышно унёс.
Стою у могилы… Какие здесь могут быть речи?
Зелёные косы родимых гунибских берёз
Мне в Вологде молча ласкают усталые плечи.

Ушёл ты не понятым… Не понимают меня —
Вовек не сойти нам с того бесконечного круга.
Но токи земли через нас проникают, звеня,
В высокое слово… И мы понимаем друг друга.

Я горского хлеба принес тебе щедрый кусок,
Голодные птицы на хлеб напустились оравой.
Ты был одиноким… Я тоже давно одинок.
Бог видит – сочтемся с тобою посмертною славой.

Боюсь обмануться и что-то промолвить не то…
Могила твоя не забыта в краю богоданном.
Есть памятник даже… Ты в чёрном немодном пальто.
И в шарфике чёрном… С нелепым своим чемоданом.

Собрался в дорогу…Последний готов пароход…
Вечернее эхо неспешно парит над рекою.
Минута-другая – и твой пароход уплывёт…
Последним поэтам ты нервно помашешь рукою.

Букетик к букету… Торжественный траурный ряд.
Стихи подступают… И нет у поэзии края.
Стихов твоих звёзды давно над Гунибом парят,
Цветы из Гуниба у ног твоих чуть озаряя.

* * *
Чья-то старая мать сиротиной живет,
Одиночество в детских глазёнках несмелых…
Одинаково страшно и в доме сирот,
И в постройке с табличкою «Дом престарелых»!

Как похожи они в одинокости дней –
И дитя, и старуха с обугленным взором!
Сны им чёрные снятся… И нету черней
Одинокой тоски за казённым забором.

К ним не ходит никто… И никто не придёт.
Позабыли старуху и бросили сына…
Ничего нет печальнее этих сирот:
Там и мать-сирота, и дитя– сиротина…

Ну а люди? А людям не снится беда…
Не считая себя за сиротство в ответе,
Всё бегут по делам, поспешая туда,
Где их бросят когда-нибудь взрослые дети.

Поэт и имам

Бой затих…И скалы понемногу
Озарялись отсветом луны…
«Выхожу один я на дорогу…», —
Доносилось с русской стороны.

И печально делалось и больно,
Отступали смерть и неуют.
И Шамиль заслушался невольно:
«Что за песню русские поют?»

И толмач, имама знавший лучше,
Чем любой отважнейший мюрид,
Рассказал, что Лермонтов… Поручик…
Написал слова… Он здесь убит…

– А о чём она? – Да о герое,
Не жалевшем прошлого ничуть —

Он искал свободы и покоя,
Он хотел забыться и заснуть…

– Ну а как погиб? Из-за наветов?
Или горец выстрелил в висок?

– Русские… Они своих поэтов
Часто убивают. Видит Бог…
Всё у них поэты виноваты,
Им ценить поэтов Бог не дал…

– Если б мне он встретился когда-то,
Я бы свой не вытащил кинжал.
Что не наши – это слава Богу, –
Закивал имам… Шагнул к реке.

«Выхожу один я на дорогу…», –
Затихало где-то вдалеке.