Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(29)-2022

Сергей Ивкин

Октаэдры

Об авторе: Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Автор 11 книг стихотворений.
Лауреат конкурса переводчиков «Военный дневник» (2020) и турнира
поэтов на кубок Ирины Евсы (2021). Живёт в Екатеринбурге.

Дикая сцена

1.
Здесь по субботам было кабаре,
плохое, но родное – не ценили.
Приятно очи поднимать горе
при всякой поэтической ванили,
юродствовать: «репертуар убог,
томимся, как наложницы в гареме,
и производим радостный лубок,
сказать по-русски, убиваем время».

2.
Отдельные, кто уходили в ночь,
порой встречались на чужих афишах,
но мы держались вместе: хлеб, вино,
гитара, локоть, одеяло, крыша.
Мы воплощали декаденства дух
и тешили себя идеей братства,
красиво умирая на виду
у тех, кто успевал с утра набраться.

3.
Вот как оно кончается? Моргнул –
железный мост над сонною рекою.
Мгновение назад я слушал гул
и клянчил у Спасителя покоя.
Да, расписался… Торжествуй, лопух:
в свободной жизни не осталось цели.
Всё лучшее, что прозвучало вслух,
я выплакал тогда на «Дикой сцене».

4.
Не было смысла у наших песен.
Розы и грёзы. Пароль и отзыв.
То, что поётся сегодня, бесит.
Я научусь рифмовать эмодзи
и сочиню пятый том Катулла
на языке марсианской слизи…
Белая блузка на спинке стула.
Ноты бетховенской «К Элоизе».

5.
Может быть нет никакого завтра?
Может и вправду живём по кругу?
Половозрелому динозавру
необходимо привлечь подругу,
в бой поднимает товарищ Песня,
боль заглушает ведунья Слово.
Раньше мы здесь собирались вместе.
Больше нам здесь не собраться снова.

6.
Морось. Зима. Я смотрю на окна.
«Не возвращайтесь,» – мы пели в школе.
Пара минут – я совсем промокну.
Возле стены подниму осколок –
семечко горькой моей богемы
брошу за стойку в бистро случайном.
Кем обернёмся, сойдёмся где мы,
аристократы Святой Печали?

7.
Когда мы будем ржать, как дураки,
орать до хрипоты в соседский космос
на берегу промасленной реки,
изысканы, болтливы и раскосы,
сгрызая золотистый маникюр,
отстаивать дурачество сплошное,
я вспомню всё, пойду на перекур
и захлебнусь блаженною виною.

8.
Спасибо, драгоценный человек,
со мною разделивший этот вечер.
Люблю вдвоём ловить губами снег.
За это счастье расплатиться нечем.
Не так уж страшно в тёплом декабре
почувствовать границы интервала.
Как будто выхожу из кабаре
и напеваю: «Ла-ла-ла… Ла-ла… Ла.»

Поле

…побереги Валгаллище своё,
не заходи ко мне на Рагнарёк.
Алексей Остудин

1.
Полная амуниция, всей толпой,
думали, выкатим в поле на Смертный час.
Все, кто хоть что-то чувствуют, – за тобой,

следом – бесчувственная санчасть.

Гневом сочась, потрясая, чтоб не тряслись,
между бахвальством и ужасом самый смак,
через минуту мы все превратились в слизь.

Следом санчасть пустила своих собак.

2.
Музыка выживших на ветру.
Пойте Осанну, гадатели по нутру.

В каждом раскрытом чреве готов прогноз
альтернативы – слабоумие и цирроз.

Войско уходит в небо – зачем вам я?
Черви и вороны стали моя семья.

Но, провинившись, очнулся и пру насквозь.
Нет никакой души – только плоть и кость.

3.
А если есть, то чем ценна для тех,
кто мяли нас, как розовую глину,
какому Злу я подставляю спину,
на чьих устах изображаю смех?
Из наших душ устроив фейерверк,
какие двери отворили твари?

Протяжный вой и рвотный запах гари.
Пришёл Хозяин. Горизонт померк.

4.
Как для слепого палка глагол «Посметь».
Делает горечь обиды звенящей медь.
Новую жизнь открывает чужая смерть.

Кто я такой? Я, похоже, дышу с нуля.
Более живы мимоидущие тополя.
Лёг на припёке, ссадины оголя.

Высшею властью повелеваю: «Вот!
Есть человек. И не важно, зачем живёт».

5.
Себя заставить встать… Я вспоминал
те времена, когда грибы пинал
и жил мечтой кому-нибудь присунуть.

Валяясь в копошащейся траве
с кровавым колтуном на голове,
я жизнь свою увидел как рисунок

ребёнка: ничего не разберёшь
и в самом центре дырка или ёж.

6.
Пройти через Ничто… А что за ним?
Дальнейшее ничтожество людское?
Итак, я должен превратиться в гимн
и возжелать Любви, а не Покоя.
Сам стать трубой, не вылетев в трубу.

Кто клапаны на мне перебирает?
Какое слово выдавил на лбу?
Куда выводит обещаньем Рая?

7.
Вполне возможно, Ты – нечеловечен.
С башкой пробитой много напророчишь…
И наши души – это мех овечий.
Мне кажется, что слышу, как хохочешь.
Я вырастил себе вторую душу,
и третью отращу, чешу и холю.

Я больше не испытываю ужас.
Всего себя я выпустил на волю.

8.
Всех, кто стоял со мной, унесли в Вальхаллу.
Там им – коньяк и сиськи, а мне – нахалу –

мир за стеной Асгарда: гуляй, рванина.
Мёртвою плотью пропитанная равнина.

Подозревал, Рагнарёк – одинокий праздник.
Время окончилось. Что меня дальше дразнит?

За облаками придурки гремят посудой.
Лучшее небо начну возводить отсюда.

Рождество

1.
На Рождество сидящие вдвоём
мы без гитары «Summertime» поём,
и в зеркале комода отраженье
подыгрывает левою рукой
по воздуху, и сам я там такой,
готовый к постоянным отношеньям.
А ты неотразима, избежав
на Здесь и Там пустого дележа.

2.
Святая ночь: вертеп, волхвы, пастух,
животные склонились ко Христу,
их шеи превратились в своды храма,
родители в заботах о рубле,
господский страх, ползущий по земле,
замёрзших пальм седая панорама,
прохожие, кидающие вскользь
взгляд на источник всевозможных польз.

3.
Лежим, обнявшись, в полной тишине.
Мне ногтем что-то пишешь на спине –
наивная любовная защита.
Любовь не защищает, но ведёт.
И всякий жест неразберих её
вперёд угрюмым ангелом рассчитан.
Кто мы друг другу для стальных небес
не так уж важно, дорогая Бесс.

4.
Неверный свет бегущих мимо фар,
несущий службу кухонный тефаль,
такие несуразные одежды –
дешёвая смешная мишура.
Есть только Бог родившийся – пора
абсурдной и беспомощной надежды
на то, что ты любим, не одинок,
Бог завершит всё то, что ты не смог.

5.
Пускай я – прах и в прах сойду, сейчас
я тихо счастлив, у меня сончас,
любимая уснула, вся планета
остановила бег тяжёлых плит,
душа не ноет, сердце не болит,
ум не страшится чёрта и Скайнета,
и Михаил с мечом наперевес
мне говорит: «Мы победили, Лес.

6.
Ещё до битвы, до грядущей мглы
мы победили, верую, смогли,
и дальше Бог нас проведёт, взрослея,
через руины будущих мытарств,
и мы смахнём с земли песчинки царств,
не становясь ни чопорней, ни злее,
под пляску несвятого Бахтина
бессмысленна дальнейшая война».

7.
Тоска людей кусает по утрам.
Открыв глаза, ты зришь холодный храм,
пока твоим дыханьем не согретый.
Огромен мир, ты мал, обиды воз,
и в голове всего один вопрос:
«Где взять горячий кофе к сигаретам?»
И сам же отвечаешь январю:
«Сейчас я встану и его сварю».

8.
Земля в смешной дешёвой мишуре.
Я разливаю кофе на заре.
Я улыбаюсь тусклому рассвету.
Я не один. А там, где двое, – к нам
снисходит ангел на стакан вина
и поджигает Бесси сигарету.
Включает джаз. Уходит в зеркала,
взяв пару мандаринов со стола.

Покаяние

1.
Словно зубы вырываю сам себе
пальцами, поскольку больше нечем.
Как всё просто было в сентябре.
Но упрямо плакал человечек:
«Господи, пусть будет всё не так».
И «не так» я достаю осколки
пальцами из собственного рта.
Шает шерсть, кровоточат наколки.

2.
Господь сверх меры не возложит.
Я, значит, к худшему готов.
Я был слабей, а не моложе,
источник сплетен и понтов.
Дрожат колени, тянет спину,
опустошён резерв души.
Очередную пуповину
отрезали: учись – дыши.

3.
Я же учился по Дао Дэ Цзин:
слабому – вечность, а сильному – косность.
Оптимистичный, как апельсин,
я выходил в отмороженный космос.
Втулка, стянувшая множество спиц,
крутит бочонок Екатеринбурга –
мудрый Симург, состоящий из птиц,
стаей летящих за тенью Симурга.

4.
Большая ёлка. Пары вальс
танцуют, словно шестерёнки.
А я уже ушёл от вас
по следу гофманской сестрёнки
к Щелкунчику на камелёк,
подальше от мышей трёхглавых.
Мерцай, каминный уголёк,
о снах, о подвигах, о славе…

5.
Что делал я? Рубил дрова,
чинил навес, берёг посевы.
Кому-то предъявлял права.
Боролся с приступами гнева.
Ну, а сейчас? Рублю дрова,
чиню навес, лущу горошек.
Не беспокоит голова
в кругу друзей, детей и кошек.

6.
Приходит мышь и долбится в окно,
мол я живу в зацикленном кино,
а тут шиздец, погром и заваруха,
и всё как я люблю – метанья духа.
Немедленно взял шашку, на коня,
Будённому тоскливо без меня,
кого ему поставить для примера?
А там, глядишь, подъедут тамплиеры.

7.
Всё было тихо – и опять война.
И никому не важно, чья вина.
Какие крысы, брат Щелкунчик, – бесы!
Историк скажет: бесы – это мы,
обглоданные мальчики зимы,
не шарящие в счастье ни бель меса,
в ушанках с перевёрнутой звездой,
и каждый первый – гений и изгой.

8.
Прости, библиотекарь Лао-Цзы,
что не ценили нашего упадка.
Нам не хватало пашни и лозы,
мы заполняли почерком тетрадки,
заглядывали в бельма красоты,
мизерные выигрывали битвы,
и наш Господь с незримой высоты
прилежно отвечал на все молитвы.