Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(29)-2022

Игорь Караулов

Стихотворения

Об авторе: Родился в 1966 г. в Москве, где проживает и по сей день. Окончил географический факультет МГУ. Работает переводчиком. Автор поэтических книг «Перепад напряжения» (2003), «Продавцы пряностей» (2006), «Упорство маньяка» (2010), «Конец ночи» (2017), «Ау-ау» (2018), «День святого Валентина» (2021). Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «ШО», «Воздух», «Бельские просторы», «Плавучий мост», «Критическая масса» и др. Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011), победитель Волошинского конкурса (поэзия) (2017), дипломант премии «Московский счет» (2019).

* * *
Остаются стекло и щебёнка,
испарившейся крови следы.
Остаётся слезинка ребёнка —
неподъёмная капля воды.
Остаётся зелёная палочка,
муравейного братства секрет.
Остаётся азовского парубка
неопознанный труп на земле.
Позабытое заново пройдено.
Что задумался, рыцарь на час?
Не с того начинается Родина?
Но с чего-то же надо начать.
Наконец, остаются Каштанка
Белый Бим и собака Муму
и сидят у разбитого танка,
вопросительно глядя во тьму.

* * *
Я назвался твоим человеком
и уже не уйду никуда.
И вернусь не весною, так летом,
когда станет из снега вода.
Когда тлеющих звёзд сигареты
разгорятся в большие костры
и деревьями станут скелеты,
что на холоде машут костьми.
Не колеблем ни веком, ни ветром,
я для важного дела храним
с той минуты, как вороном, вепрем –
кем, не помню – назвался твоим.

* * *
Персефона спускается в ад,
верещит под ногами стекло,
и никто в этом не виноват,
просто время такое пришло.
Персефона спускается вниз,
её джинсы синей синевы.
Отступает весёлая жизнь,
выкинь музыку из головы.
Персефона нисходит туда,
где жужжит вагонетки пчела
и чугунное сердце труда
раскалилось, как меч, добела.
На дорожку присядь, не спеши.
Есть о чём потрепаться с тобой.
Серебристым платком помаши
перед тем, как спуститься в забой.
Будет время, из чрева земли
Персефона вернётся назад.
Разговоры, что с нею вели,
наши внуки договорят.

* * *
Я побывал в Новокузнецке,
где я ни разу не бывал,
и о нелепом человечке,
как о себе, переживал.
Во все века здесь были кузни
и до сих пор не снесены.
Отсюда можно место казни
увидеть через полстраны.
И от Семёновского плаца
дорога долгая лежит
туда, где доменное пламя
сжигает кокс и антрацит.
На свете есть ли что смешнее,
чем этот вывих головы,
чем человечек с хрупкой шеей,
твердящий о своей любви?
И что для унтер-офицера
нетрудно прокормить семью.
И что всего важнее вера
в судьбу и в избранность свою.
Как это жалко и убого:
провинциальный город К.
встречает тайного пророка
как пожилого жениха.
Неумолима эта чаша,
отрава в свадебном вине.
Но этот мир и эта Маша
почти на нашей стороне.

* * *
Я очень скучаю по городу,
который ничем не хорош,
зато его жители гордые
и каждый второй – молодёжь.
Сплошные панельки да сталинки,
и очень большая река,
и плотные снежные валики
у каждого парадняка.
И снега, как тёплого хлебушка,
хочу я от белого дня.
В том городе ждёт меня девушка,
а может быть, ждёт не меня.
А может быть, старая женщина
стоит у хмельного ларька
и с небом беседует жестами,
как очень большая река.

* * *
Русская литература, ласковая жена,
в городе Николаеве нынче запрещена.
Разрешены аборты, пытки и кокаин.
Русской литературы нету для украин.
Разрешены Макдональдс, Будда и Сатана.
Русская литература нынче запрещена.
В городе Кропивницком, бывший Кировоград
русской литературе больше никто не рад.
В Екатеринославе, на берегу Днепра.
знать не желают росчерк пушкинского пера.
Прокляли в Конотопе нашу „Войну и мир“.
Будете как в Европе, каждый себе Шекспир.
Видно за океаном пламя от русских книг.
Не дописав романа, празднует Стивен Кинг.
Было в семье три брата, нынче осталось два.
Сами ли виноваты, карма ли такова?
Горькие ли берёзы? Жёсткий ли алфавит?
Карцер для русской прозы будет битком набит.
Но как слеза ребёнка или кислотный тест,
русская запрещёнка стены насквозь проест.

* * *
Меня интересует современность,
вся эта мутность, временность и бренность,
сиюминутность, шаткость, суета,
на шестерной законных два виста.
Конечно, есть и вечные красоты,
сияющие горние высоты,
невозмутимый звёздный небосвод,
но вновь поручик карты раздаёт.
Вот современность в лермонтовском духе:
летают пули, глупые свистухи,
а офицеры разливают грог,
пока судьба им отмеряет срок.
Любуюсь тем, что завтра станет прахом,
викторией, что обернётся крахом
и вновь восстанет, где её не ждут,
благословляя лёгкий бег минут.

* * *
Я русский – это значит «рашен»,
и ход событий мне не страшен.
Не унесёт река времён
меня во вражеский полон.
Я смесь кровей из анекдота:
и немец, и поляк, и кто-то
ещё, кого здесь больше нет –
обычный русский винегрет.
Я думал о себе так много:
и бог, и царь, и шут, и вор.
А оказалось, вот дорога
и вот дорожный разговор.
У нас с собой запасы браги,
мои попутчики – варяги,
бритоголовый Едигей,
поэт из бывших хиппарей.
И важный чин из Петербурга,
и кандидаты всех наук.
И нас уносит Сивка-бурка,
переходя на гиперзвук.

* * *
Война не будет длиться вечно,
конечен счёт её скорбей.
Задумчиво и человечно
ползёт по кухне муравей.
Вот он спустился с ножки стула
и на полу продолжил путь.
Он крана глянцевое дуло
обходит, чтоб не утонуть.
Посмотрим, что у них в пенале:
крупа и сахар, соль и мёд.
Что ожидает нас в финале?
Кто проиграет, чья возьмёт?
Война не будет длиться годы –
и он сквозь щёлочку в окне
выходит в вольный мир природы,
стремясь к покинутой родне.
Песчаный холмик не могила,
а дом, в котором все свои.
«Приятель, где тебя носило?»-
воскликнут братья-муравьи.
И он расскажет им про доты,
про долгий штурм пчелиных сот,
про стрекозиные налёты
и не стемнит, и не соврёт.
Про то, как он бродил по кухне,
отбившись ночью от полка,
как он мечтал, что мир не рухнет,
а только сдвинется слегка,
лишь понарошку и в уме лишь.
Но муравейника сыны
ему ответят: что ты мелешь?
Здесь нет и не было войны.

* * *
На войне убивают.
Раз, и нету бойца.
А в тылу умирают
просто так, без конца.
От какой-то истомы,
от предвестья беды.
От лимфомы, саркомы,
в общем, от ерунды.
Умирают нагими
на соседской жене.
На войне только гибель,
смерти нет на войне.
Смерть заводится в тёмных
и прохладных местах.
Обитателя комнат
соблазняет в мечтах.
Заползает по-змейски
обречённому в рот.
И бывает, от смерти
убегают на фронт.
Где стальные богини,
огневая страда.
Где зерно, что погибнет,
не умрёт никогда.