Александр Балтин

Тайна Арсения Тарковского

1
Оптика Арсения Тарковского – помимо особых, присущих только ей свойств – укрупняет каждый кадр бытия, заставляя всматриваться в него, внимательнее относиться к естественному процессу жизни…

Обстановка кухни вырисовывается за толстым плечом кухарки, костерящей побирушку: два полюса жизни обнажаются безжалостно, и туго и ярко, сочно и смачно нарисованная картина заставляет лишний раз задуматься о несправедливости такого роскошного мироустройства…
К тому же:

Умеренная – необходимая не только, чтобы существовать, но и чтоб работать, не говоря – творить…
Ярый голод, готовый жрать сам себя; и бледная худоба молодого поэта, который:

Сравнения Тарковского алогичны и феноменальны: они рисуют мир контрастными красками, заставляя по-иному видеть предметы…
Эта видимость – сквозящая: сквозь плотное тело скрипки проступают небесные лучи, несущие совершенные слова стихотворения.
…поэт сквозит рыбачьей сетью, и может висеть над землёй: словесно дана ситуация голодной молодости, но в ней, как в капле воды – вселенная, отражается предназначение поэта: парить…
Совершать полёт и оставлять наследие, которое позволит сделать это другим…
Финал стихотворения высок, как всё оно: он примиряет с жизнью, какой бы она ни была, и он поёт жизнь, дарующую возможности подобной поэзии.

2
КОМАНДИРОВАННЫЕ БЕЗДНОЙ
Владимир Маяковский громоздил лестницы в небо: шумно, яро, взрывая привычный поэтический мир изнутри… Арсений Тарковский, бесконечно вглядываясь во время и пространство, добывал тайны тишины, и, свидетельствуя о хрустальном мозге воды, словно раскрывал сакральные секреты, не познанные в иные времена.
Весомость была характерна для обоих поэтов: тут слова крупны, и они – одновременно и строительный материал, и тайна тайн, сосуд, изнутри исходящий розоватым свечением:

Жаль, у Маяковского нет стихотворения, наименованного «Слово», но его слова – сильно вброшенные в мир, подразумевающие изменения оного, тоже связаны с мерой метафизики поэзии, где всё держится на воздушных нитях, сколь бы ни грохотали бури: в сердце ли поэта, в окрестном пространстве…
Маяковский исходит нежностью, болью и состраданием: возьмите мальчика из «Про это»:

Или – печёнка, которую готов достать из себя ради собачонки, которая – сплошная плешь…
Маяковский очень сострадателен: в сознанье горит страшный стигмат, выжженный огромностью дара.
Тарковский бесконечно нежен к миру: к кузнечикам его, воде, листве…
Он писал так, будто овладел праязыком, на котором говорили деревья…
Он будто слышал ирреальную речь почвы, руды…
И общий горизонт немыслимо не похожих поэтов – именно в этом: в бездне, командировавшей на землю и того, и другого, чтобы открыли частично тайны её…

3
Читая, перечитывая стихи Арсения Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи – в сочетание с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер.

Особая оптика сочетается с уверенностью говоримого, и голос обретает властную сдержанность: своя правота не исключает чужие мнения, которыми впрочем, стоит пренебречь, зная свою правоту.
Речь густа, речь закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов.

О да!
Непременно, ибо жизнь хороша, несмотря на войны и кошмар онтологической бездны, ибо мы в ней чего-нибудь стоим, как утверждает мастер, а он не может врать.
Или не знать.

Пусть даже ощущение «измогильности», депрессивное, вероятно – но свет же! И не простой: сиятельный, сизокрылый, роскошно данный.
Всё от света, всё замешано на нём, из тьмы нельзя строить.
Кактус равен Карловым Варам – имея в виду феноменальность любого явления жизни, его неповторимость, его вмещённость в собственную особую ауру; но строгость и чёткость мастерства Тарковского не равно никому, ибо любой поэт – наособицу, хотя и ясны его корни.
Небесное и земное совмещены в самих пластах языка – и звёзды сияют так ярко, как славно работают кузнечики, а мощь новоселья с массою предметов обещает простую, сытную жизнь.
И что первозданный рай малинов – верится, ибо, как не верить такому огромному поэту.

4
А. Тарковский словно давал новые имена явлениям и предметам, перевосстанавливая их в совершенно необычном, густом, гудящем, малиновом, разноцветном звуке; и эмоции словно становились выше, и запредельность обнажалась непререкаемой величиной:

Орган звучит, античность выстраивает свои панорамы: всё смешано, как будто в шаровой бесконечной бездне: в культурном космосе, где стихи должны быть питательны, как млеко, высоки, как звёзды.
Звёздные мерцания – неуловимые, предельно-таинственные – часто ощущаются от соприкосновения с миром Арсения Тарковского: миром богатым, предметным, и вместе – словно волновым, зыбким: но эта зыбкость волокон, определяющих реальность, и нету в нашем мире ничего, что обладало бы такой же плотностью.

Вот каково слово, вот в чём суть его, его наполненность – и из розового огня вьются свитки и хроники времён, возникают колоссы эпосов…
Не из слова ли рождаются века существующие империи, чтобы, обветшав и пав, оставить с наследство другим свою неимоверную, такую разную культуру?
Чудо жизни высветляется, чётко, немного печально:

Речь будет необыкновенно высока, и, поднимаясь в совсем уж неизведанные пределы, не затихает, но расходится новыми стихами: от которых идут лучи, озаряющие души.

5
АХ, ВОСТОЧНЫЕ ПЕРЕВОДЫ…
Языковая мощь раскрывается с первой строки:

Вы видите шаха, его ужасный взгляд, вы ощущаете его душную тираническую скуку, понимая, что от подобной можно избавиться только глобальным кровопусканием, произведённым народу; вы понимаете – насколько «Самарканд – на шахской ладони…» – великолепный, таинственно-торжественный, с пышными и сияющими бирюзой мечетями Самарканд – весь распростёрт на державной, страшной, в рубцах хиромантии ладони; и то, что «У подножья лиса чалме…» нисколько не смягчает ситуацию…
Но дальше – нить перебрасывается в современность, и раскрывается «я» грандиозного поэта и переводчика, и сожаления, текущие кипарисовым ароматом из строфы: Ах, восточные переводы, как болит от вас голова! – опровергаются историей поэзии, равно ею самой, столь роскошно обогащённой переводами Арсения Тарковского из щедрот восточного словесного неистовства.
И розы сахаринной породы и соловьиная пахлава входят в реальность вовсе не сусальностью, или пустыми орнаментами – но фрагментами жизни, открываемой выдающимся мастером для соотечественников.
И снова мерцает канал, который легко перемещает поэта по временам и пространства, и снова ярко горят картины:

И вам становится так, будто это на вас таращит круглые, налитые кровью, бессмысленно-жестокие зенки огромный палач, уже не задумывающийся над чьей-то болью, как над пустяком…
Ленты стихотворения разворачиваются мощно и ярко, и постоянный рефрен, свидетельство усталости, вспыхивает солью надежд на обилие грядущего творчество, и вместе играет роль баланса – точно определённого между различными реальностями.

6
ЗА ЧТО АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ ПРИГОВОРИЛ Е. МОЛОХОВЕЦ
Она – классик русской кулинарной литературы, автор когда-то знаменитой, длинно названной книги: «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве», содержащей более 1500 рецептов, вариантов приготовления пищи, описаний способов едового священнодействия…
…за что приговорил её Арсений Тарковский в своём стихотворение?
А ведь он приговорил: утверждая с лепной мощью великолепных, тщательно выделанных строк:

Жутковата нарисованная картина: отдаёт неистовыми видения Босха; жутковата – и круто выписана, чувствуется масло каждого слова, положенного на полотно.
За что же Молоховец такая участь?
Что плохого в особом отношение к кухне, к еде, столько значащей в жизни человека…
Молоховец писала в своём знаменитом пищевом трактате:
„Кухня есть также в своём роде наука, которая без руководства и если нельзя исключительно посвятить ей несколько времени, приобретается не годами, но десятками лет опытности, а этот десяток лет неопытности иногда очень дорого обходится, в особенности молодым супругам…“
Ведь замечательно – правда?
Молодые хозяйки будут довольны, дом – имея в виду метафизический аспект бытования – словно потечёт плавным, волшебным кораблём супружества, будут кушать много и сытно, отдуваться, сыто чмокать, жиреть, тупеть, наращивать животы…
Мир Молоховец противостоит – очевидно, с точки зрения поэта – всему высокому, что есть: тому, что, в частности, рождает поэзию.
Еда необходима.
Простая, сытная, не отнимающая избыточно много времени.
Но еда, превращённая в церковь, что сделала Молоховец – порочна: по отношению к человеческому духу, подразумевающему воспарения, художественные свершения, научное дерзновение…
Страшно звучит начало короткого – а будто огромного! – стихотворения, бьёт набатом:

Вот они собираются – десятипудовые туши: их много, они наползают на вас, ничего не зная о творчестве: но всё – о деньгах и еде: материях, сжирающих жизни миллионов…
Миллиардов – если брать историю.
…роскошь эпитетов и перечислений последуют дальше:

Фатальное золото определено бесконечно точно:…как миллион.
Омары, соперничающие с Крезом, избыток смака, жуткие потусторонние раки, скрещенные со скорпионами, топорщащие хищные клешни…
Тарковский приговорил отношение к жизни: сытое, потребительское, исключительно едовое: такое, как у нас сейчас…
…а книга Молоховец долго оставалась популярной.

7
(Молоховец, рассмотренная с литературной точки зрения; знаменитый её пищевой трактат, как вариант языка, иногда довольно изощрённого, порой – простого; кухня, превращённая в церковь, жратва, становящаяся культом.
В принципе – не плохо написано: для подобного рода литературы.
А что?
Есть определённые стилистические красоты, все эти омары крез, роскошные раки, или способ опрозрачить парадный бульон: стерляжьими отжимками…
Вкусные описания.
Разные.
Нагромождения – или переогромленность: блюд, всего, всего…
Но прекрасно написал о Молоховец Арсений Тарковский – одним стихотворением приговорив её: за создание церкви кухни, культа готовки.)

Примечание:

Александр Балтин родился в Москве, в 1967 г. Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг.