* * *
Что такое ностальгия?..
Тот же самый месяц май,
те же вроде мостовые,
так же грохает трамвай.

А рука к клавиатуре
припадает, как всегда,
и де факто, и де юре
в кухне капает вода.

Так же утром лучик ясный
прорывается сквозь мглу,
светофор – зелёный с красным
точно так же на углу…

Лишь порой Покровка снится
или памятный мотив,
да ещё родные лица,
тех, кто умер, тех, кто жив…

* * *
Прошли анекдотов и басен
и праздничных встреч времена,
мир дисгармоничен, ужасен,
на психику давит война.
Обстрелы, бомбёжки, разлуки,
повестки, военная часть…
В России с оружием руки
в обнимку – безумная страсть!
Что толку: фетишь или фетиш?..
Шум листьев, как вздох между строк.
Трамвай ожидая, заметишь,
как с ветки сорвётся листок
от легкого ветра порыва
и ляжет в траву на ребро…
Так в парке осеннем красиво,
что хочется верить в добро.

* * *
Как по крышам, как по облаку,
не планируя маршрут,
мы, рука с тобою об руку,
проходили летом тут.

Стороною левой, правою,
где свободно и где «стоп»,
над сияющею Влтавою
обжигало солнцем лоб.

Вот и дОжили до осени,
до туманов и дождей…
Липы в парке листья сбросили,
ждут последних новостей.

А они всё болше страшные –
им внимаем, трепеща…
Но красивы листья красные
в плотной зелени плюща.

* * *
Что вспомнится порой о прошлом веке,
средь жалких тех нескладиц и забот:
о рыцаре Айвенго и Реббеке,
и Конан Дойль – не только Вальтер Скотт.

Про чёрный хлеб с половою ржаною,
когда входу и примус, и безмен,
и в каждом доме – с линзой выносною
ещё был телевизор КВН.

Без занавесок окна были голы,
а занавески не из чего сшить,
две остановки топали до школы,
чтоб за автобус деньги не платить.

Мы об ином тогда и не мечтали
средь подросткОвых споров и затей,
и, подписав указ расстрельный, Сталин
по праздникам всходил на мавзолей…

* * *
Что цари умирают, не ново,
всем известно без вещих Кассандр:
вдруг удар поразил Годунова,
и бесследно исчез Александр.

В ручейке утонул Барбаросса,
а кого-то похитил Сварог,
Пётр Первый, спаситель матроса,
пневмонию осилить не смог.

Нам известно немало конфузов,
где властителей рок не щадил –
Фридрих третий объелся арбузов
и на радость врагам опочил…

Свой стишок, вдохновлённый намёком,
беззаботно слагает пиит,
а тиран пред неведомым роком
днём и ночью от страха дрожит!

* * *
Время радостям противится,
всё чего-то не пора –
так спешу с тобой увидеться,
не видались со вчера!

Где ты, умница, красавица,
полюбуйся, день каков –
в дымке солнце поднимается
из-за крыш особняков.

Вдоль дороги кашка белая,
как на даче под Москвой.
Ожиданье… Вечность целая.
Где застрял сузуки твой?

* * *
Такой сегодня гадкий день –
дай бог, не испытать другому,
и наплевав на эту хрень,
устало возвращаюсь к дому.

И думаю, как скучен мир,
как надоедлив спор с судьбою,
а Смихов-центр и банк «Аir»
уже остались за спиною.

Потом тащусь по этажу,
но миг – и вновь в удачу верю,
когда в квартиру захожу –
и наши тапочки у двери…

* * *
Листвою засыпаны скверы,
на землю летящей с высот,
а в память Надежды и Веры
цветы раскупает народ.

В осенней причудливой гамме
всё золото клёнов, и вновь
нечаянно вспомнишь о маме,
которую звали Любовь.

Берёзы как те примадонны,
к лицу им осенний наряд,
и в парке Лефортовском клёны
цветными шатрами стоят.

А листья летят вдоль обочин,
пестреют в остывшем пруду,
ведь осень красивая очень
нам выдалась в этом году…

* * *
Арбат включал период жизни важный,
здесь на углу так часто я бывал
и помню магазин писчебумажный,
где ресторан сегодня «Тадж Махал».

Причудливо тут жизнь струилась наша,
вверху, почти что с небом наравне,
здесь, помнится, жила тогда Наташа,
огонь светился у неё в окне.
Прогуливалась кошка по карнизу,
под ним троллейбус штангой шелестел,
машин сигналы доносились снизу,
не громче допустимых децибел.

Троллейбус номер два, окно с луною,
катились в горку весело года…
Арбат, Арбат, что сделалось с тобою?
И что со мной?
Вернуться бы туда!

* * *

За столиком – стареющий мужчина
и с ним другой – в уютном ресторане…
Вдруг вспомнидось сегодня, в чём причина?
И видится всё это, как в тумане.

Сорила осень яркою листвою,
но речь велась совсем не о погоде –
ведь это ты да я да мы с тобою
вдвоём сидели, помнится, Володя.

О том рядили, что творится в мире,
о чём долдонят радио и пресса,
и после рюмки водки под сациви
ты заказал по чашечке эспрессо.

Официанточки мелькали в зале,
лохматый шпиц привязан был у входа,
а мы сидели и не представляли,
что ожидает нас через полгода.

День за окном был сумрачным и мглистым,
ты закурил, прощаясь, сигарету…
Та встреча в ресторане «Монте Кристо» –
и нет тебя, и ресторана нету.

* * *
Мы каждый день на волос от беды –
кто коньяком страхуется, кто водкой –
войди на Патриаршие пруды,
где этот сквер с чугунною решёткой.

Тут где-то рядом Аннушка жила,
о роковом бессмертье не мечтая,
она не здесь ли масло пролила
на рельсы ныне снятого трамвая?

В аллее двух прохожих разговор
(очки, портфель) булгаковского типа,
и на углу трёхглазый светофор
опасно веткой заслоняет липа…

* * *
Что, деньки погожие, пока?
Тучи за окном – не облака,
у окна сижу себе в тепле,
капли дождевые на стекле.
Сигареты стелющийся дым,
в общем, ничего себе сидим:
я и на моих коленях кот —
вот такой сюжетный поворот.
Вечереет быстро в октябре…
Думаю всё время о тебе.

* * *
Если был восход багровым,
полным будет беспредел –
то-то высохший кленовый
листик в форточку влетел.

Это осень догорает –
так, что в окнах меркнет свет,
лист последний облетает,
как с мундира эполет.

Мэри происки, арфистки,
вспомнил вдруг – и в горле ком.
Пастернак… Бутылка виски
застоялась за стеклом.

Ни к чему мне лёд и тоник –
только виски тратить зря…
Лист упал на подоконник
в день последний октября.