Полина Кондратенко

На беззубье

Об авторе: Полина Игоревна Кондратенко родилась в 1996 году в Санкт-Петербурге.Лингвист, переводчик, автор-исполнитель песен. Выпускник Санкт-Петербургского государственного университета, преподаватель кафедры немецкой филологии СПбГУ. Лауреат международного молодежного поэтического конкурса им. К. Р., Санкт-Петербургского конкурса молодых переводчиков «Sensum de Sensu», международного фестиваля-конкурса поэзии и поэтических переводов «Берега дружбы», межрегионального фестиваля-конкурса им. Евгения Гусева «Яблочный Спас», литературного конкурса журнала «Север» «Северная звезда». Участник литературных форумов и арт-резиденций: всероссийского семинара-совещания «Мы выросли в России», Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки», «Лаборатории русской песни» Центра «Глубинка». Переводы и стихотворения опубликованы в журналах «Перископ», «Нева», на портале Prosōdia и в «Литературной газете». Живет в Гатчине.

* * *
На беззубье, жаль, не панацея
свой, чужой, какой-нибудь язык.
Да, когда мне выбивали клык,

премоляр,

моляр,

резец,

в лице я
не менялся. Бьют себе и бьют,
но зато язык не прикушу я.
А теперь сижу и кипишую:
зуб за зуб давно не отдают.

«Отрасти мне, Господи, зубёхи!» –

запрокину вверх пустой оскал, –
«чтоб хоть раз зуб на зуб попадал
в зябкой повседневной суматохе».

* * *
Двойного дна нестройное мерцание
раскладывать на волны не берусь.
На языке двойное отрицание:
два минуса рассасываю в плюс.

Беру с крючка спасительную кружицу:
свисток с плиты – польётся кипяток.
Двойное дно тяжёлых дней закружится:
держи меня, щербатый ободок!

Пущу на дно узбекского лимончика,
морскую зелень крепко заварив.
Плыви, обломок yellow submarine,
оскомина языкового кончика!

* * *
Жужжи, жестококрылая харизма!
Измаявшись, себя не выношу,
ношусь – тяжёлый жук. Зелёный шум,
брожение июньского туризма
сопровождает мой тревожный лёт,
китайскими премудростями свищет,
а в небе туч резвится тусовище
и светится ночами напролёт
то розовым, то бледно-виноватым.
Не спится им, не дремлется и мне.
Жужжу – в жестококрылой трескотне
жалею, что когда-то стал крылатым.
Мне жалобы свои не описать –
мыслителям речистым не чета я,
ни строчки не черкну – но всё читает
полночный молчаливый Адресат.

* * *
«Всякое слушай, не всяких слушайся», –
лекция для упрямца.
Курс продолжается, трут до ужаса
лямки пузана-ранца:
мучится, бедный, жуёт потерянно
макулатур безвкусье.
Спрячу сутулость – спина потерпит, но
разве не надорвусь я,
всяких наслушавшись, всё не выслушав,
главного не осилив?
Выйду на воздух: Дворцовый выстужен.
Ладно, бывай, Василий!
Вот уже площадь, где domus Domini.
В окна гляжу я вослеп.

Слово моё рождается до меня
и погибает после.

* * *
Здания дежурно-провожатые,
штукатурный форменный покрой.
Вскидывают мостики горбатые
вечно вопрошающую бровь.

Взгляд речной поймаю: велико число
капелек – зеркалинок битьё.
На меня посмотрит одиночество –
недоотражение моё,

суженное, тянутое, чуждое:
не рука помашет, но флажок,
и нога стальная, неуклюжая
судорожный сделает шажок.

То не флажолеты ли? Не трели ли?
Странно слушать скрежет старых чувств.
На реке-игле чужого времени
сиротливым флюгером верчусь.

* * *
Как страшно зевали провалы
в моём недосмотренном сне!
И пасти их были кровавы,
и лунки всходили в десне.

Мне снились истлевшие латки
на чёрных прорехах земли:
волокна от хлопковой ватки
по краю провалов цвели,

белели, редели бородкой,
как будто бы тополь летал.
И кто-то знакомой походкой
края навсегда обметал.

Кривились в рыдании губы:
«Постой! Не ходи в черноту!»

И резались мудрые зубы
в моём непроснувшемся рту.