Мария Козлова

Ясный звук бытия

(О поэзии Игоря Болычева)

«…Игорь Болычев, прекрасный русский поэт восьмидесятых годов двадцатого столетия, не исключено, останется последним безукоризненным мастером русской силлабо-тоники, в которой, собственно, и состоялась великая русская поэзия…», – цитата из статьи о поэте, включенной им самим в книгу «Разговоры с собой» (Москва, 2019). Цитируемая статья ныне покойной Ольги Татариновой написана в 2003 году и входит в книгу в качестве «Послесловия», то есть выступает органической частью целого – вместе со стихотворениями, намеренно расположенными в книге в обратном порядке – из двухтысячных назад в восьмидесятые. Мне понятно, что и это, и сама структура книги (структура, подсказанная «Отплытием на остров Цитеру» Георгия Иванова, поэта, несомненно близкого Игорю Болычеву) – не столько какой-то надуманный литературный ход, сколько живой жест, в согласии с которым вырастает книга поэта. Понимаю, но всё-таки спотыкаюсь об эти слова о поэте «восьмидесятых годов двадцатого столетья» – слишком законченным кажется мне это определение, которое словно подводит итог традиции русской силлабо-тоники: а дальше придут другие и сделают по-другому («Другая же, новая русская поэзия, – только начинает оформляться, вырисовываться, и суждено ли ей стать великой?» – одна из загадок будущего» – заключительные слова «Послесловия» и всей книги).
Впрочем, откроем книгу в самом начале и прочитаем:

Стихотворение 2006 года словно бы вторит заключительным словам «Послесловия» – здесь и сейчас что-то закончилось, новое же – неведомо – и еще только ждет воплощения. Из слов ушла энергия, ушло дыхание и биение жизни (высказанный почти впрямую смысл поддерживается отсутствием рифмы тепла/города). Действительно, слов на сегодняшний день сказано достаточно, тепла (читай – жизни, то есть, собственно, поэзии) в этих словах – немного. Пришло время стихам отдохнуть («И ничего не говорить»). Но ведь можно (думаю, должно) прочитать эти строки иначе: человеку, для того чтобы сохранить своё высокое предназначение, следует заново научиться говорить, то есть вспомнить о том, что всякое подлинное говорение включает в себя слушание. Это и есть, как мне кажется, сквозная тема всей книги «Разговоры с собой»: слышание и вслушивание – в другого, в саму жизнь, в слово.
А вот – из последнего стихотворения в этой части (2016 год):

Простые предложения, не метафоры – констатации факта (кстати, в этом ряду – «ветер дует», «солнце светит» – «ветка времени» звучит не как метафора, а как фотографически точный образ). И разговор – о несостоявшемся разговоре, о молчании, о тишине.
На этой «тишине» заканчивается первая часть книги, вторая же, представляющая собой почти дословно перепечатанную книгу «Разговоры с собою», вышедшую в 1990, ведет читателя не то в прошлое, не то в какое-то «назад в будущее».
Если попытаться проследить структуру книги, получается интересная вещь: зачин из двухтысячных, где лейтмотивом звучит – тишина, причем, как мы поняли, эта тишина двоякая – та, которой заканчивается звучание, и та, из которой звучание, собственно, произрастает. Затем – 90е, основное настроение – надежда накануне катастрофы («и будет так как будто не бывало»), затем, собственно, катастрофа – сочинение под названием «Эпилог-1991»:

и близкие к нему стихи, относящиеся к тому же времени «свободы совести в бессовестной стране» («Кто вспомнит нас, когда не станет…»):

И наконец, четвертая часть – «Четыре на часах», стихи из так никогда и не вышедшей книги поэта, написанные в начале восьмидесятых, по настроению и звучанию – легкие, высокие, звонкие, как будто бы из другого мира:

Но и в этот, другой, мир вдруг врывается холодок явно из сегодняшнего времени– «Ничего не слышно над землею. /Страшная такая тишина. /Может быть, она перед зарею. /Может быть, посмертная она» (стихотворение без даты). И даже – редкое для Игоря Болычева проявление злой иронии (по отношению к себе самому) – перепевание на ироничный лад финальной строфы своего же стихотворения «Осенью всё кажется грустней…»: «Там потом высокопарный бред/Следовал о всякой ахинее. / «Ничего на свете больше нет» – /Может, было так сказать честнее?»
В финале книги – снова стихотворения из начала восьмидесятых, удивительно чистые и слово расчищающие пространство рядом с собой – «Осень, как тусклый бубенчик» и «Я всего лишь осина у русской реки»:

Кажется, структура книги воспроизводит парадоксальный, на первый взгляд, ход самой жизни – невидимое, но ощутимое её движение. Действительно, если вдуматься, жизнь течет не линейно из пункта А в пункт Б, а как-то так – зигзагообразно, через повторы и водовороты, через остановки и замирания. И вообще, она движется, скорее, назад, чем вперед, не в том смысле, что мы всё время возвращаемся в прошлое, а в том смысле, что проживая эту жизнь, как и положено человеку, то есть двигаясь от лучшего к худшему – мы всё-таки не теряем надежду на обретение изначальной полноты, утраченной цельности, детской чистоты («первоначальных, чистых дней» – это если по Пушкину). Той целостности и той чистоты, без которой слова мертвеют и холодеют:

И всё дело заключается как раз в том, что обретение изначальной цельности возможно только на пути вперед, а не назад, так что разговор с собой ведется не столько о прошлом и ради прошлого, сколько о будущем и ради будущего. Так строки «Вернуть? Догнать? Вопрос стоит не так. / Жизнь только в том, чего не быть не может» из стихотворения «И – никогда. И больше – никогда…» перекликаются со строфами из «Эпилога-1991»:

Наверное, для меня это и есть самое существенное в этой книге, существенное самой поэзии, которая не есть просто некоторое дополнение к жизни, её описание или отражение. Скорее, поэзия – это утверждение того, «чего не быть не может», того, что (наверное) есть. Жизнь не то что бы нуждается в повторении, нет, но жизнь утверждает себя ежесекундно – в слове и деле. А, как известно, слова поэта – суть его дела. В противном случае, чем была бы наша жизнь, как не постоянным исчезновением.
«Разговоры с собой» – не книга об утверждении жизни, но само это утверждение. В книге отчетливо ощущается центростремительная энергия, она поддерживается интонацией и звучанием, за словом всегда слышен ясный и чистый человеческий голос. При этом, чаще всего, стихи ничего не декларируют, не строятся вокруг идеи, хотя, конечно, тут есть и «тема», и «фон». Фон, например, зачастую – московский, осенний, предзимний. Тема – да всё та же, что и всегда в поэзии – человек, родина, любовь, земля и небо, невозможность поэзии. Есть здесь и цвет – чаще серый, с вкраплениями-вспышками красного и алого. Да, эти стихи написаны в лучших традициях русской лирической поэзии, они звучат грустно и серьезно, они, в принципе, – звучат.

В этом звучании – не реквием утраченному совершенству, и «грустная честность» этой книги заключается не в том, что «всё не сбывается» (другое, более точное имя для того, что мы прозаически называем «жизнью»), но в том, что «…всё на белом свете / Надеждой призрачной живет / На то, что никому «не светит», / На то, что не произойдет».
Книга Игоря Болычева в этом смысле являет собой подлинный человеческий опыт – не как факт биографии, а как факт истории – истории русского человека двадцатого века, русского человека двадцать первого века, факт русской поэзии – прошедшей и проходящей через катастрофы и испытания, забывающей, каково это – слушать и слышать, и заново обретающей, завоевывающей себе этот опыт говорения-слушания, утверждения жизни, которая и есть ни что иное, как «ясный звук бытия» – «поэзия в химически чистом виде».

После книги «Разговоры с собой» у Игоря Болычева выходит подборка новых стихотворений – в декабре 2021 года, в журнале «Новый мир». Название подборки – ANNO DOMINI 2021 прочитывается теперь не столько как напоминание о нашем далеком и близком прошлом, сколько как указание на день сегодняшний и – завтрашний.
Подборка, состоящая из пяти стихотворений, открывается подчеркнуто иронически и риторически – злым, но точным воспроизведением современных «тенденций» – вот, как надо («выходить пореже на дорогу/Одному…»), в противном случае, есть опасность «отстать» и (где опасность, там и спасение) стать («со страху») – человеком.
Но это всего лишь прелюдия – дальше тон стихотворений меняется, и даже ирония звучит иначе – хочется сказать, человечнее, но это не совсем точное слово:

Цитирую первую строфу стихотворения «Барабан», которому предпослан эпиграф из «Черной Мадонны» Поплавского («Запорхает белый, беспощадный, / Снег, идущий миллионы лет»).
Стихотворение Поплавского традиционно прочитывается как апокалиптическое, причем, апокалипсис Поплавского одновременно музыкален – «и еще раз, перед самым гробом, / издадут, родят волшебный звук», и амузыкален – вслед за последним звуком «безучастно» (читай, «беззвучно») проедет «артиллерия назад с парада», а за «кратким выстрелом счастья» – визг, крик, и тишина («снег, идущий миллионы лет»).
Стихотворение Игоря Болычева, кажется, помещает нас сразу в ситуацию пост-апокалипсиса. Вот и «русской лирики мундир парадный», и тут же порхает – всё тот же – снег – «белый беспощадный».
Тот же, да не тот – это «если жизнь представить наизнанку».
Действительно, в жизни «много разного», к примеру, есть у нее лицевая сторона и изнанка: «Лицевая сторона – конечно / Это: Пушкин, Тютчев, Фет и Блок». Это Гумилев. Это не названные по имени Лермонтов из предыдущего стихотворения и Анненский из стихотворения «Запруда над Жарями». Очень много имен – названных и не названных – в этой подборке. – «Русской лирики мундир парадный. /Золотые нити эполет!»
Основное движение в этих стихотворениях совершается как бы снаружи вовнутрь, «до самого до дна». Собственно, это как раз понятно – на первом плане в стихах – рыбалка. Точнее – «рыбалка и стихи»: «И не то чтоб пели херувимы. / Не поют. Из звуков – только скрип / Старых весел по сухой резине…».
Говорит поэт спокойно, уверенно и – одновременно – подчеркнуто самоиронично («Получилось как-то непонятно»; «Ну, «подробно» – это рифмы ради»; «Отчего-то вспомнил про Толстого – /Ни с чего, по правде, говоря» и т.д.). Однако ирония здесь вовсе не иносказание (говорю одно, подразумеваю другое – к примеру, пишу русское лирическое стихотворение, подразумевая, что в двадцать первом веке – это невозможно), а буквальная реализация метафоры про лицевую и изнаночную сторону жизни – указание на то, что «русской лирики мундир парадный» – не музейная реликвия, Аполлон – «не бог в Дубках и Озерках». «Золотые нити» держатся, разумеется, на честном слове, том самом, которым «в оный день» останавливали солнце и разрушали города. Держатся они на «прочных узелках» – как мы помним, есть у жизни изнанка, – «Это как бы те ж, но / И не те – то шов, то узелок».
Получается интересная история – во всех смыслах этого слова. На первом плане – «рыбалка и стихи», знакомый русский пейзаж – то летний, то зимний – «прорубь, пар и серая вода», неизменные поле и лес, Пушкин и Тютчев, Фет и Блок. На втором плане – «там же ж швы – там хокку или танку, / Или танки? Или там же ж вы?».
Причем второй план – не антитеза первому и не оксюморонный образ в духе Георгия Иванова («Сияет жизнь улыбкой изумлённой, / растит цветы, расстреливает пленных»). Это именно констатация факта – русская жизнь и это, и то, причем речь здесь не просто об обратной стороне медали – мол, есть в жизни прекрасное, но – увы и ах! – есть в ней и ужасное. «Изнанка» жизни – не оценочное понятие, «это» не существует (не может существовать) без «того», таков вселенский закон воплощения, и, в каком-то смысле, «это» и «то» – синонимы. Слова «русская лирика», «русская жизнь», «русский пейзаж» и «русская история» в этом контексте значат примерно одно и то же.

Кто знает, может быть, всё, действительно «могло бы быть иначе», и была бы у нас другая история – не такая трагическая – и другой пейзаж – потеплее, поизысканнее и, главное, почище. А значит, и стихи были бы другие (вернее, их бы попросту не было, за ненадобностью). Но «так само выходит – не нарочно», что именно в этой нашей истории и в этом нашем пейзаже «сам собой ты ощущаешь связь / Неба и земли, когда гребешь на / Надувной трехместной лодке «Язь». Ту самую связь, которая, казалось, была безвозвратно потеряна, навсегда разорвана, променяна на «свободу совести в бессовестной стране» (цитирую стихотворение 1997 года «Эпоха кончилась…» из книги «Разговоры с собой»).
Вспомним, что книга «Разговоры с собой» начиналась со строк «Зачем так много слов на свете. / Зачем так мало в них тепла». Теперь, в 2023 году, кажется, что время «смотреть и слушать / и ничего не говорить» подошло к концу.
Отчего-то вспоминаю про Толстого («ни к чему, по правде говоря»): «Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег».
В общем, тут есть над чем задуматься, но, как пишет поэт (на этих словах заканчивается подборка Anno Domini 2021):

Примечание:
Мария Козлова. Родилась в 1981 г. в Москве. Поэт, переводчик, к.ф.н., доцент Литературного института им. А.М. Горького. Автор книги стихов «Стихи брату» (Москва, 2017), переводов из П. Верлена («Проклятые поэты», М.: Эксмо, 2015) и Леконта де Лиля («Леконт де Лиль», М.: Водолей, 2016).