Дмитрий Воденников

Туман

Об авторе: Родился 22 декабря 1968 года в Москве. Окончил филологический факультет Московского педагогического государственного университета.Свои первые настоящие стихи написал в 25 лет. Отнесен критиками к направлению «новая искренность». Переводился на английский, немецкий, французский, польский, чешский языки. С 2011 года как поэт замолчал («звук ушел»), тогда и начал заниматься эссеистикой. В 2021 году «звук» вернулся, и на сайте Colta.ru вышла подборка «После перерыва». Автор и ведущий программ о литературе на «Радио России» и радио «Культура»: «Записки неофита», «Своя колокольня», «Свободный вход», «Воскресная лапша», а также «Поэтический минимум», которая выходит на радио «Культура» и в настоящее время. Эссе публиковались в журна Gazeta.ru, millionaire.ru, Sovlit, Storytel. Ведет поэтические мастер-классы и семинары в школах литературного мастерства: «Хороший текст» Татьяны Толстой и Марии Голованивской и «Пишем на крыше» при редакции журнала «Вопросы литературы». Живет в Москве.

Туман

* * *
Из строчки предыдущего цикла жизни
вырастает туман.
Стихи кромешного времени.
Глотая кусками этот кислый туман,
«кушая» его невозможной ложкой,
я говорю:

– Я здесь живу: это мой дом, это мой возраст,
это обстоятельства моего времени и только моего места.
Это моя шариковая неразборчивая хвастливая синяя ручка,
которую я отправляю стоймя в канцелярский стакан из сетки.
Этой ручкой, которая не должна теперь потеряться,
я и пишу:

Всё.
Это всё моё.
И будет моим навсегда.
Моя родина,
Мой цветок,
Моя смерть,
Мое «неизбежно».

И этот эпиграф перед Набоковым тоже мой.

Время опускает мне все ниже мягкие ткани лица.
Время меня убивает.

Вещи, разные вещи собираются в дальний поход,
они машут мне краешком наволочки, латунной ручкой на дверце,
говорят: мы никогда не вернёмся.
(Не больно-то и хотелось.)
Одеяло из предыдущего цикла было слишком квадратным
для прямоугольного пододеяльника. Теперь ты, одеяло, свободно.
Слово «латунное» казалось серебряным,
а оказалось вдруг золотым.

Ты подделка, мой друг,
ты просто подделка.

А я не подделка,
я сверкаю, как пьяный алмаз,
слишком долгий, слишком тягучий,
его пекут там, в глубине Земли
и выплевывают наружу.
Я подделка в другую сторону:
задумывался похуже, а стал вот таким.

…Мы постарели с тобой за один вечер,
когда вдруг отказались бороться.

* * *
У меня завелась то ли мышь где-то в трубах,
то ли змея.
Я закрываю на ночь все двери:
дверь с подаренным разноцветным витражом на кухню,
дверь в комнату закладываю бумажным черновиком,
чтоб расшатавшаяся дверь от ночного сквозняка не открылась.
Утром проснулся – черновик лежит на полу,
дверь на узкую щель приоткрыта:
значит, мышь и змея
побывали тут.

Подбегали-подползали к кровати,
смотрели снизу на край одеяла моего сквозь туман.

Чтоб обнулиться,
чтобы в ангелов превратиться,
чтоб напиться –
по воздуху кровью напиться
из разных моих ран.

* * *
А туман все ближе и ближе.

* * *
Да кто ж там все время идет за спиной?
То ли вор, то ли пьяный, то ли парень больной,
куда ни свернешь – он в трех метрах за мной.
Кто там все время идет за спиной?

– Кто по сугробам идет за тобой,
размытою тенью идет за тобой,
в надвинутой шапке идет за тобой,
в расстегнутой куртке идет за тобой?

– Кто там все время идет за спиной?
Просроченной жизнью идет за спиной,
суровою ниткой за зимней иглой,
кто там идет за незрячей спиной,
курьер или дворник,
в двух метрах за мной?

– А может быть, ангел идет за тобой?
Выпивший ангел идет за тобой,
измученный службой, твоею судьбой,
след оставляя, идет за тобой.

А, может быть, имя идет за тобой?
Уставшее имя идет за тобой?
С налипшею глиной идет за тобой?
С малиновой глиной идет за тобой,
с бессмертником ссыльным идет за тобой?

А вдруг это смерть идет за тобой?
Легкая смерть идет за тобой?
Нелёгкая смерть идет за тобой?
Аптекарь с уколом идет за тобой?
Аптекарь из Блока идет за тобой?

– Бог непонятный, чего тебе надо?
Звук непонятный, чего ты идешь,
черным ботинком скрипишь, не поешь,
не понимаю, чего тебе надо.
Но ты уже в метре идешь.

– А может быть, в опять окаменелом
сугробном городом, в котором ты живешь,
как белая сирень, как одуванчик белый,
ты в двух шагах сам за собой идешь?

Скрип всё ближе и ближе,
пятно за спиной всё ярче и ярче.

Обогнал.

* * *
[а туман всё ближе и ближе]

* * *
Но сперва я переплету нити новой судьбы,
аккуратно, непригодными для этого толстыми неуклюжими пальцами
(именно с такими пальцами я и узнал, что такое магия и ворожба).
Вот тут зеленая нитка тесно обнимется с золотой,
вот тут сиреневая ляжет темной нитке на грудь,
сюда же вплету водопроводную змейку
и твой хвост, глуповатая синяя мышь.

И пусть за одну кромешную ночь ухнули вниз все накопленья –
в разделе «Инвестиции», а именно «Фонд смешанный с выплатой сумеречного дохода»
и «Агрессивный портфель» –
пусть тени сизые смесилися, так сказать,
нам есть еще у кого спросить:
«Сестра моя память, сколько мне еще деньги терять?
Мать моя память, сколько мне ничего в мире этом не понимать?
Отчество-память, сколько мне жить?»

Долго, отвечает отец мой, отечество,
к счастью, еще очень долго.

* * *
Выпил мертвой воды, съел молодильное яблочко,
лег посреди травы, закинул лицо в небо:
по небу плывут облака, только нету неба того,
и в небе того нету,
чтоб унять мою вековую усталость.
Так и остался лежать там, в траве,
мертвый, с молодым незнакомым лицом.

Выпил горькой воды, лег посреди снегов,
лежу в шапке-ушанке, в ватнике, в сапогах,
в толстых ватных штанах:
я построил тебе, высокое небо,
свой Комсомольск-на-Амуре.

Выпил живой воды, лег на краю, лежу,
жду, когда страх придет, а он не приходит,
наконец слышу шаги (ватные такие шаги),
пришел волчок-серый-бочок, стоит с прозрачным таким лицом,
неимоверно прекрасным лицом,
с уставшим таким лицом,
как Христос,
говорит: «Подвинься».

* * *
Мне снилось что кто-то рядом со мной сидел,
а никого не сидело.
Возможно, это сидело пространство, будущее, судьба.
Будущее розовело, слегка серебрилось, звенело,
что-то мне голосом пело,
пепельным голосом пело,
прядь убирало со лба.

Мне снилось, что кто-то со мной сидел,
градусник ставил, ложкой гремел,
надо мной чудословник читал.
Чудословник пускал в небеса непонятные словеса,
чудословник творил сквозь меня темно-розовые чудеса:
в землю корни пускал, сквозь меня, сквозь мою неприятную плоть,
как иначе спасти меня не понимал,
но не мог мою смерть побороть.

И вот выпорхнула моя смерть из меня, полетела,
так же у нее бок болел и так же сердце болело,
но зато теперь она была свободная от меня:
с той же прядью, намокшей на лбу, но ничейная, но своя.
Будет сама теперь по себе: чудотворничать, чудолгать.
Будет теперь чудословник в Сочельник через нее прорастать.

* * *
A tuman vsjo blizhe i blizhe.

* * *
Заказал с курьером:
хлеба,
воды,
сок.
А главное, несколько упаковок
кофе для кофемашины –
разноцветные капсулы,
синие, красные, золотые.
«Ваш заказ принят».
Потом написали «курьер в пути»,
потом я заснул (я болел),
проснулся, смотрю в телефон:
«Ваш заказ доставлен»,
а нет никакого заказа.
Я даже за дверь в каком-то тряпье вышел,
посмотрел,
вдруг курьер мне звонил (а курьер не звонил, я б услышал)
в домофон, в подъездную дверь,
не дождался,
вошел с выходящим,
поднялся на лифте,
оставил пакеты за дверью, ушел.

Я позвонил в техподдержку, там мне сказали:
сейчас все проверим.
Потом перезвонили, сказали: вы правы, курьер исчез, на звонки не подходит,
мы вам скоро вернем все ваши деньги.

… а я вдруг подумал:
живет здесь без родины,
в какой-то клетушке, где семь человек.
Ходит по снегу; боится милиции, всех раздражает.
И вот сегодня
когда повез тяжелую сумку,
остановился где-то в снегах,
в бесконечной жиже,
сказал: не могу больше.
Господи, я не могу.
Поставил сумку в темный снег и исчез.
Исчез без возврата.

Или сидит где-то там в параллельной Вселенной,
пьет мой сок,
ест мой хлеб,
разламывает сухие кофейные капсулы,
синие, красные, золотые,
просто дует их прах
в белоснежный снег параллельной реальности, не понимает:
зачем эта чушь и зачем этой чуши так много.

И откуда этот закадровый смех? Тоже не понимает.
Он возникает время от времени, хотя ничего смешного не происходит.
Может, мой курьер попал в сериал?
В самый глупый, но когда-то модный ситком?
И там искры – красные, синие, золотые?

И вдруг я подумал –
вот уже десять лет раз в год я пересматриваю один сериал:
могу заснуть под него и проснуться,
по сцене могу определить, на каком сезоне проснулся –
и везде этот закадровый смех.

И пусть так все люди твои родные, как этот курьер, в тишину уйдут –
но каждый из твоих человеков
видел этот твой сериал,
забавный ситком с закадровым смехом –
с глупыми ситуациями,
с присвоенными теперь тобой фразами:
«О, мой дарлинг. Плохие вещи иногда случаются с хорошими людьми.
Но иногда они случаются – и с тобой».

Этот сериал пережил всех.

Все его смотрели – хоть кусочками, хоть засыпая,
и вот этих людей рядом с тобой больше нет,
но закадровый смех раздается.
Сериал ты пересматриваешь раз или два раза в год –
и он длится и длится, как будто бессмертный,
синий словно туман,
красный словно аркан,
золотой, как твой бесценный карман,
но вместе с тобою умрет.

* * *
А туман все гуще и ближе.

…Каждый раз, когда я приезжаю в другой город
я изучаю папку, лежащую в отеле на тумбе
(в роскошных отелях ее иногда не найти,
а в небольших гостиницах она там лежит всегда).

Вот и на этот раз.

Я приехал в какой-то город – пестрая жизнь
мне не оставила ни узелка, ни зацепки,
ни сучка, ни задоринки, ни, самое страшное, память, –
и вечером эту папку открыл.

Я, как обычно, ожидал там прочесть про удобное расположенье отеля и место,
дополнительное спальное место за полтысячи на человека –
но я заблудился в тумане.

Инженер по охране труда и пожарной безопасности Фокин
написал там целую песнь о Гайавате.

Он как индеец, Овидий, Гомер и Шекспир предсказал, на мой взгляд,
практически все варианты.

Например, под пунктом номер шесть я сновижу: «И вот вы в завале».
И две возможности, намеченные пифией Фокиным,
две, так сказать, параллельных вселенных, два пункта.
«Первый: 6.1. Завалило само помещение.
Второй: 6.2. Завалило вас».

И внизу всё, в подробных и обстоятельных двух абзацах,
что нам делать придется, если все-таки именно нас завалило.

(Теперь иногда я ночами вижу,
как я ползу в темноте и пыли,
к тумбочке,
в злую минуту,
к доброму писчебумажному Фокину, чтоб почитать.

Доползаю с телефоном в руке – а там газета,
и вот я, подсветив экраном, читаю:
«В Ленобласти ищут собаку-поисковика,
которая потерялась во время поисков человека».

И в моем угасающем, вспыхивающем на прощанье сознанье
это вдруг кажется мне – прекрасным.)

…И вот уже в смерти, на тоненьком перешейке
то ли виденья, то ли новой осмысленной жизни
мне снится, как ищет меня поисковик-собака, которая сама потерялась,
как инженер по охране труда и пожарной безопасности Фокин
идет по туманным дорожкам смутного моего сна,
с фонарем –
ищет меня, человека.

Но туман все гуще, дорожки уже не видать,
Фокину кажется, что он ее ногой потерял –
уже идет по мягкой земле, в каких-то мертвых полях.
Вдруг натолкнулся на что-то живое, даже отпрянул.
Мягкое заскулило.
Это собака.

– Ну как же ты потерялась, дура ты моя луковая?

Треплет в тумане, присев на корточки, поисковика-собаку,
которая потерялась при поисках человека, спрашивает: – Ты что,
не читала
мою памятку в папке?

Собака, видимо, не читала.

Но лижет Фокину благодарно сильно пахнущую мужскую руку в тумане.
А туман, он всё гуще:
уже и морду собаки не видно, и сам Фокин только по локоть.
– Ви-ви-ви, – говорит собака.
И вдруг шорох – шаги по земле:
кто-то идет через осенние кочки.

– Кто там? – охрипшим голосом спрашивает инженер по охране труда и пожарник, испуганный Фокин,
глядя в туманное серое молоко.

Из пелены вырастает сперва пятно.
После пятно нагрубает всё ближе, всё гуще.
Наконец они со скулящей собакой
видят смутные очертания крупного человека.

– Это я, – отвечаю я. –
Пришел из этого тумана-сна,
брат, и сестра, и – самое страшное – память,
Фокин и императрица Елизавета Петровна, собака,
вас выводить.