Владимир Козлов

Все ушли, а я осталось

Об авторе: Владимир Иванович Козлов (1980 г.р.) – поэт, прозаик, литературовед, медиаменеджер. Доктор филологических наук, автор книги «Русская элегия неканонического периода» (М., 2013). Поэтические книги – «Самостояние» (М., 2012), «Опыты на себе» (М., 2015), «Красивый добрый страшный лживый смелый человек-невидимка» (М., 2020), «Техники длинного дыхания» (СПб., 2022). Роман «Рассекающий поле» вошел в длинный список премии «Большая книга» (2018). Возглавляет Аналитический центр «Эксперт ЮГ» и АНО «ИНГУП»; в 2014 году создал журнал Prosodia. Лауреат премии фонда А. Вознесенского «Парабола» (2017). Живёт в Ростове-на-Дону.

[память]

Не вытравляется страх.
Кто-то невидимый наблюдает.
Он котёнок, он прах, он в кустах
слабость мою выжидает.

Он отнимет моё молодое,
желтороторое моё я.
И разбудит меня для удоя,
чтобы помнил конец бытия…

Помнит про этот страх
результат его, вечно помнит.
Как встаёт, собирается прах,
первый делает шаг в поле.

[око]

Мы населяли и выселяли,
засеивали и стреляли,
клацали костью в кость,
выпускали заботу, злость.

Не уставало оно, смотрело,
доедало остатки, тлело,
не различая в существ цепи
особого нам пути.

Что ты видело, древнее око,
не рассказывай, тихого вздоха
ходит по полю волна,
а на поле идет война.

[личность]

Унижена, уязвлена
более или менее, но всегда,
личность зачем дана
ищущему, где еда?

Очарована, соблазнена,
пьяная, стыдно, пойдём,
для того ли ты, личность, дана,
чтобы не проходить в проём?

Нет, подобрана, подключена
через другого к другим,
таким образом уравновешена
с миром – и смотрит за ним.

[вина]

А от запаха вины
я дрожит внизу спины.
Догорают города.
Не признает никогда.

А при приступах вины
я особенно страшны.
Но глаза и лона их
не наполнит уж родник.

Обрекаются на смерть
те, кто вышел посмотреть,
те, кто вовремя не стих,
их невинность не постиг.

[красота]

Все ушли, а я осталось.
Все торопятся вперёд.
Если просто, веры мало.
А вперед – наоборот.

За вниманье не боролось
и осталось я одно.
И вокруг осталось поле, с
поврежденьями оно.

Когда станет колоситься,
я признает: красота.
Только к ней я и стремится,
грея гиблые места.

[воспоминание]

Я вспомнил, почему не помню
ничего: очень хотелось жить,
а память приравнивалась к иконе,
за поклонение – на ножи.

Я уничтожил все знаки отличий,
сделался неотличим,
и ходил по земле в ряде обличий,
и бросал их уже без причин.

И теперь я оглядываю поле битвы,
и те знаки мерцают в ночи,
и за каждым мерещится мне убитый,
знакомый до боли такой, хоть кричи.

[символ]

Особо высокая мысль посещает,
если долга работа черна.
Чёрные лица, чёрные совещанья,
чёрная ночь без сна.

Пальцы чёрные белыми силы
сделать нет, в будущем потому
нужен столь мощный символ,
чтоб сегодня развеивал тьму.

И не знает никто, так ли нужен,
вспомнился б он, если б кровь
не сделала мир сильно хуже,
не подтопила б кров.

[первоматерия]

Те, кто после я, будут из плоти,
а само я из персти и пыли.
Им для счастья достаточен ломтик,
а к самому я и на хромой кобыле

всуе не помышляй подьехать:
чтобы инертные матерьялы
встали в обличии человека,
человека усилий мало.

Те, кто после я, делят наследство
опыта, утвари, чувства и язвы.
А само я чуть что распадается в тесто
первоматерии, просто грязи.

[позабытые]

Поле впитывает поколенья,
кровью полное до ядра.
От него отрываешь колени –
из него набегает орда.

Его дикие злые посланцы
насквозь, наотмашь пройдут
стены картонной цивилизации,
позабывшей их тут.

Позабытых искать в чистом поле.
Поле могло бы вернуть.
Если вытерпеть, вспомнить
однажды проделанный путь.

[кровь]

Слова порхают, жужжат,
стрекочут, звенят, пищат
и замолкают, когда
садятся пить мою кровь.

Когда оно пьёт, руки
не подниму на него,
пускай наберётся, ему
прежним уже не быть.

Значения жизнь и смерть
всегда имеют лицо,
порхать можно только о них,
мне нужно вернуть слова.

[любовь]

Ни один не способен один.
Я – это просто деталь.
То у ясеня спросит, чей сын,
спросит саму сталь.

То стремится вобрать предмет
любви, то решится себя в него
вставить, чтоб запустить обмен,
стать двуспинное существо.

Так оно любит; я
давно уж не только я,
не умеет замкнуть кольцо,
всё вбирает в своё лицо.

[преображение]

Только человеку дано
быть сегодня одно,
быть животное, быть скотом
и стать другое потом.

Но не обязательно стать:
лежащий может не встать,
стоящий – не полететь,
а лететь можно и в смерть.

Очень хочется быть живым.
Это можно каким-то иным
способом, нежели тот,
с коим выпущен на живот.

[торжество]

Я стремилось куда-то с воли –
утомило жестокое поле,
но есть еще большая воля,
ему нужно обратно в поле.

Затянувшаяся пирушка.
Личный фундаментализм.
Не надо играть в игрушки,
они забирают жизнь.

Поле, дикое поле,
безьязыкое естество.
Поле ожидает слова
и становится торжество.

[тишина]

Если говорит душа, что блажна,
не забывай о душе и блажен
будь иногда, не проси рожна,
она же расплескивается уже.

Скажет душа – и страх опоздать,
пока слышишь её, отпустить
должен, разменную благодать
приоткрывая, чтоб прикурить.

Боже, в моей ты молись душе,
а душа моя, ты молись во мне.
Я моё, умались вообще,
чтобы слышать в твоей тишине.