«Анна как поэт выросла вне московской школы, вне новомодных влияний, и это не может не радовать — именно поэтому её голос звучит чище и ярче. При этом — что сегодня вообще большая редкость — ей хватает обычных слов, чтобы сказать всё, что необходимо…»

* * *
Зверею и орфею до безумия,
до головокружения кружусь
по комнате, где высохшая мумия
рассвета сны читает наизусть.

Как нестерпимо это бормотание
и не заткнешь аминем пустоту,
как вывернутое на испод сияние –
молчание шевелится во рту.

Я вызову на бой тебя Иаковом,
как Дон Кихот пущу в тебя копьё,
но ты все крутишь лаковыми лапами,
в муку и пыль дробишь зерно моё.

Казалось бы – ты исцелен прогулками
и воздух в дозах пьёшь, как аспирин,
и жар утих, и где-то переулками
поспела речь каштановых корзин.

Но ты же знаешь, как фальшивят кроны,
как даровой заплесневеет плод,
когда луна очертит, что икона,
бессонницей беременный живот.

* * *
нет я не нахожу ни музыки ни слова
жизнь сколота в звенящее ведро
и запах льда сухого
козырную бутыль слагает на бедро
здесь голуби цветут и маргаритки врут
бокала тонкий рот подернулся ухмылкой
рифлёные ножи спелёнатые с вилкой
вспотевшие лежат и пробужденья ждут
здесь всё что я могу пощупать и услышать
мелодия и свет слегка приглушены
как будто нас сейчас возьмёт да и напишет
ленивый сумасброд мазками тишины
так мы пригвождены молчанием неловким
и перспектива вбок как будто смещена
ты врёшь ты не живой ты тоже в сервировке
и контуром рука твоя обведена
…………………….

плетёный кошелёк нащупаю в кармане
и яростью своею захлебнусь
прощай прощай я больше не вернусь
к твоим застольям плоским пиросмани

* * *
Неужели – поблекшие снимки –
это было когда-то со мной?
Я из садика в белой косынке
возвращалась за ручку домой.
Неужели смешная собака,
этот маленький умный Байкал,
затевал бесконечные драки
и конфеты у нас воровал.
Неужели и вправду на БАМе
цвел багульник, горела тайга
и олень с золотыми рогами
перед нашим окном пробегал.

Дикий пляж

Горячие пляжи Ахуна
солёною рыбой разят,
слетаются чайки на буну
и по адыгейски кричат.
Небрежно разбросаны вещи,
забавно – остаться нагим.
Здесь дерзкие линии женщин
и взгляды поджарых мужчин.
Три девушки на покрывале,
колени руками закрыв,
шутить и смеяться устали,
и смотрят с тоской на залив.
Весь берег усеян по кромке
засохшей травой кружевной,
рифлёных ракушек обломки
хрустят как стекло под ногой.
Тяжёлая чёрная галька,
как угли, сжигает живьём.
Рыбак, длинноносый Идальго,
с кастрюлей идёт и копьём.
Идёт, от досады бледнея,
сквозь мельницу солнца вперёд,
он думал, что он Дульсинее
кита на обед принесёт.
Как много, раздавлен жарою,
подробных и слипшихся лет
по морю волок за собою
и вытащил голый скелет.

* * *
Ангел – есть только шкала световая,
ангел незрим, но начертан бывает.
Вспыхнет в агонии альфа-лучом –
и побежали друзья за врачом.
Так я лежала, придавлена тягой,
в космос воздета холодной иглой,
к звездам пришита ирландскою сагой.
Я пронесла этот мир под полой.

В маленькой фляжке змеиного цвета
в вакуум я уносила планету.
Видишь ли, брат, ты мне больше не брат,
ты предо мною во всем виноват.
Я над тобой вознеслась специально
вспышкой последней, ракетой сигнальной,
тонким пунктиром искрящего снега,
криком «омега, омега, омега».

* * *
избранных мало и много иных
всяких и прочих ненужных
съешь моё тело воскликнул стих
выпей всю мою душу

я это яд и огонь и болезнь
и колотушка шамана
я твой закон потому что азмъ есмь
жизни всевышней осанна

кто ты табачная дохлая персть
чтоб домогаться до речи
на самолёте бумажном лететь
в чёрную небову печень

и провалившись в подполье зимы
пасть со слезами и бранью
на простыню разутюженной тьмы
в самое ночи сияние

я хохочу над твоим языком
трудным и злым как подросток
прыгаешь вслед за железным птенцом
а полетишь алконостом