Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014

Дмитрий Артис

Стихотворения

Поэт. Род. в 1973 г. в г. Королёв Московской обл. Окончил Российскую академию театрального искусства и Литературный институт им. А. М. Горького. По его пьесам поставлены спектакли более чем в двадцати театрах по всей России и ближнему зарубежью. Публикации: «Дети Ра», «Зинзивер», «Другие берега», «Современная поэзия», «День и ночь», «Юность», «Российский колокол», «Литературная газета», «Бельские просторы», «Литературная Россия» и др. Книги стихотворений: «Мандариновый сад» («Геликон+», 2006 г.), «Ко всему прочему» («Русский двор», 2010 г.), «Закрытая книга» («Авторская книга», 2013 г.).
Живёт в Санкт-Петербурге.

* * *
Три года мне, и было мне когда-то
всегда три года, словом, ерунда,
и падал снег, вставал и снова падал,
и было так светло, как никогда.

И было так воистину спокойно,
и тихо так, что не хватало сна.
Я лез на стул, потом на подоконник,
смотрел в окно и прыгал из окна,

и падал в снег, вставал и снова падал,
и вырастал на четверть головы.
Оно мне надо было? Надо, надо,
увы.

1.
Только любовь, Марина, и никакого бренди,
молча войди, разденься, свет погаси в передней,

дверь посади на цепи, а полумрак – на царство.
Сердцу необходимо замкнутое пространство.

Здесь: ни стола, ни стула, сорванные обои
и на железной койке место для нас обоих.

Но это много больше, но это много шире
неба — в своём размахе,
солнца — в своей вершине.

2.
Ночь (или что-то вроде этого), спи, Марина,
страсть к перемене родин даже меня сморила.

Будто уселись в сани, катим от дома к дому:
то к одному пристанем, то прирастём к другому.

Стылое чувство долга не намотать на палец,
видимо, слишком долго жили, не высыпаясь.

Что же теперь согреет в этой ли, в той отчизне?
Спи, засыпай скорее, сон мудренее жизни.

Песочница

Вспомнишь на даче осу,
Детский чернильный пенал,
Или чернику в лесу,
Что никогда не сбирал.
……….Осип Мандельштам

Не тень цветущего каштана –
побеги от скрещённых спичек.
Вот этот низенький куличик
пусть будет холмик Мандельштама.

Какая, в сущности, умора
произносить: никто не вечен.
Пиковой маковкой увенчан
свод жестяного мухомора.

Песок рассыпчатый, неловкий,
чуть намочить его из лейки.
На разноцветные скамейки
садятся божие коровки.

От песнопений карусели
до колокольного разлива.
И скорбь воистину красива,
чиста, как детское веселье.

* * *
Когда не станет смерти никакой –
ни медленной, ни скорой – никакой,
щемящий неминуемый покой
миры наполнит жизнью никакой –
ни медленной, ни скорой – никакой.

И мы одни с тобой (рука в руке)
пойдём к реке, и будем налегке,
и перейдём ту реку налегке –
рука в руке – моя в твоей руке
спульсирует, как рыба в тростнике.

И снова станет жизнь такой, какой
была до самой смерти никакой,
и снова станет смерть такой, такой,
какой была до жизни никакой,
какой была и – никакой другой.

* * *
Вот и садимся мы за семейный ужин:
я – во главе стола, поскольку являюсь мужем,
отцом, основателем, рядом, поджав носы,
пристраиваются жена и малолетний сын,
вернее, в шелка дорогие наряжена,
во главу стола водружает себя молода жена,
и мы, затаив дыхание, разинув голодные рты,
видим как дробятся прожаренной пищи пласты,
ещё вернее, оправленный нимбом косым,
во главу стола взбирается малолетний сын,
жена с ложечкой, а я с тарелочкой,
аки птицы небесные, вьёмся над деточкой.

* * *
«Не убоится верности предавший» –
ввернёшь и замолчишь на пару дней,
обдумываешь реплику: чем дальше
уходишь в речь, тем паузы длинней.

«Не убоится пастыря заблудший» –
и тишина, хоть колоколом бей,
величественна поза, лик: чем глубже
суждения, тем выглядишь глупей.

«Не убоится вечности убивший» –
молчание, по-гамлетовски тих,
взволнован как ребёнок, но чем ближе
тебе слова, тем непонятней стих.

* * *
По ночам тишина,
ни шагов по квартире, ни песен.
Потолку не верна
аккуратно ползущая плесень.

Отлепила обои,
теперь поднимает паркет.
И спокойно до боли,
которой, как правило, нет.

Остаётся одно:
получать удовольствие нищих,
погружаясь на дно
подсознания – гулкое днище.

Там строитель рябой
дармовой гастарбайтер-эстет
переклеит обои,
споёт, подровняет паркет.

Этот малый зловещ,
на суровую долю не ропщет.
Подсознание – вещь,
но реальность и тише, и проще.

* * *
Не ложись к ней в постель, никогда не ложись, никогда,
даже если метель за окном и в груди холода,

даже если один и конца одиночеству нет,
сам себе господин – сам себе неизвестный поэт,

не ложись к ней в постель, никогда-никогда не ложись –
это больше, чем цель, на которую тратится жизнь,

это больше, чем жизнь, при которой немыслима смерть:
никогда не ложись и не думай такое посметь,

никогда, никогда, потому что не надо, нельзя,
и не чувствуй стыда, уползая, на брюхе скользя

по неровным полам, по стене, потолку – всё равно,
пусть уже пополам разрывает желание, но

не ложись к ней в постель, как занюханный поц, не мельчи,
даже если модель отношений иного не чтит,

даже если нагой, тебе некуда деться в ночи,
к ней в постель – ни ногой, ни рукой, упирайся, кричи,

потому что нельзя, потому что не нужно тебе,
эта всячина вся, эта женщина с богом в ребре

не твоя параллель, не твоя, не твоя благодать,
не ложись к ней в постель, я ведь знаю, ты ляжешь опять.

* * *
Автобус набит овощами,
протиснулся еле,
неплохо прикинулся щавелем,
чтобы не съели,

протиснулся памятно, быстро,
повис между репой
и, кажется, тыквой ребристой,
холодной, свирепой.

В автобусе, чай, не на пудинге,
день подытожен:
кондуктора нет и не будет,
водителя тоже,

дорога сама под колёса
ложится упрямо,
несёмся: то криво, то косо,
то ровно, то прямо.

Неловко чего-то моркови,
таращится в окна,
тому подтверждением корни
пустившая свёкла.

Изрядно помятый томат
выражается матом,
настойчиво требует мат
предоставить томатам.

Во мне, как у местного щавеля,
снижена плотность
и я без конца ощущаю
свою инородность.

Борис Кутенков

Божественная мерзость бытия
Новая книга московского поэта Дмитрия Артиса (р. 1973 г.) «Ко всему прочему» – вторая по счёту (первая – «Мандариновый сад» – вышла в 2006 году в санкт-петербургском издательстве «Геликон Плюс»), включила стихотворения 2006 – 2009 годов, композиционно выстроенные в пять разделов.
Стихи эти вертикальны (сам автор даёт определение – «фигурная речь»): часто повторяются начальная и конечная точки маршрута: «небо над эстакадой» – «дно стакана»; «путь от яслей до погребальной урны», «и снизу, и сверху сплошная солома», от первого до последнего увлечения. Вертикаль выражена и с помощью ощущения преемственности: мужчина – женщина – продолжение рода – постоянно встречающиеся «птенцы», упоминания «новых поколений».
… и через много лет
мы повторимся в детях.

Отсюда – и характерные мотивы падения и опоры:

смотри, как меня подпирает отчизна;
жизнь без ощущения земли;
иметь один вестибулярный остов.
Семья, покой – твёрдая почва, которая, однако, в любой момент может выскользнуть из-под ног. В этом смысле один из основных посылов книги – своеобразный самоэкзамен: а смогу ли я удержаться? не сорвусь ли в обрыв?
Да и Отчизна «подпирает могильными плитами». Значит, добро может обернуться и злом. Даже бетон перед лицом сорвавшегося птенца – это одновременно и материал для созидания, и конец всего. Отсюда возникает и часто встречающийся в книге мотив строительства: «туннель проложен. Бог изобретён»; «Примусы починяем». Человек сам выстраивает свой мир (опять аналогия с выстраиванием ответа на экзамене).
Автохарактеристика же лирического героя построена на «чёрно-белом» паронимическом контрасте, важном для творчества Артиса:
Слыву человеком отчасти мирским,
отчасти божественно мерзким.
Вечный для поэтов контраст «божественности» и «мерзости» отсылает к ряду поэтов, но в особенности блоковской «Незнакомке»: этому стихотворению и психологически, и стилистически наследует лирика Артиса. Влияние Александра Блока подчеркнуто и эпиграфами, и мотивом «мирового ветра», и удачными центонными перекличками:
Февраль, не стремящийся к маю,
отныне приветствую звоном щита
и жизнь без любви принимаю.
Контраст этот, подчёркивающий неустроенность лирического героя, его «подвешенность в пространстве», декорирован и многочисленными атрибутами «бродяжьей жизни»: «водка из горла», «ближайшая пивная», неоднократно упоминаемый «бордель», с которым в одном из стихотворений сравнивается мир.
Ещё один контраст, напрямую связанный с первым, связан с мотивом внутреннего двойника, на плече которого «качаются противоречий коромысла». Вот характерные строки:
Я как могу топлю её в вине.
И оттого мне постоянно дурно,
Что слишком часто думаю о ней
И о другой нет времени подумать.
Напоминает многое – кто из поэтов только не педалировал эту тему! От Сергея Есенина с его «чёрным человеком» до Бориса Рыжего – помните: «Мой герой ускользает во тьму…» Но наиболее явная ритмическая аллюзия – к Владимиру Высоцкому: его конкретному стихотворению про «второе я» и всему творчеству в целом. Оба – поэты – театры, мучимые внутренними двойниками (сходство подчёркивается ещё и фактами биографии: Дмитрий Артис – долгое время работал директором театра «Театральный особнякЪ»).
Все стихи в книге лаконичны, выверены композиционно, автор не прячется за «испытанными речами» – ведь и в скупом, по-мужски лаконичном разговоре можно сказать больше, чем в выспренней тираде.
Об авторе: Борис Кутенков — поэт, критик. Род. в 1989 г.