Татьяна Степанова

Стихотворения

Родилась в 1966 году в Аккермане (Белгород-Днестровский), окончила филологический факультет Одесского университета. Живёт в Дортмунде (Германия). Сотрудник журнала «Шалом Дортмунд». Проза публиковалась в журнале «Литературный европеец», стихи — в Интернете.

* * *
На довоенном снимке будничный рассвет,
затёртой сепии янтарь, и смерти нет.

Потомок кровной генетической боязни
не вовремя приехать к месту казни
и в первородной массе мёртвых тел
найти незримый свиток личных дел,
несбывшейся и призрачной надежды,
где окрики немецкого невежды,
для безмятежной гретхен кравшего одежды
ещё с живых, —

когда заходит речь о несвятых святых —
нечувствием болеет дух, и говорится вслух
не больше двух правдивых слов,
и к худшему давно готов.

* * *
Мой Бог
не допускает промедлений
в минуты непринятия решений,
и в полумраке, с головой укрыт плащом,
грозишь второму «я» слепым мечом,
и крест творишь свинцово, неподъёмно,
и сам себя бросаешь, вероломно
объявив конец войне.
И гадок сам себе
уже вдвойне.
Вторая половина ночи тише,
забыты сны, ниспосланные свыше,
и совесть, в виде сытой серой мыши,
молчит и спит.
Рассвет всё ближе.

* * *
Неожиданно дрогнул сегодня
каина голос,
авель найден не просто живым,
ни один волос
с головы его не упал.
В телефонной трубке каин задыхался и
рыдал:
«знаешь, за эти пять тысяч лет,
что брат мой пропал,
семь раз в воде икара хоронил дедал,
якорь к ногам привязывал, но икар
упрямо всплывал;
я видел сети, полные ядовитых рыб,
их ели дети поморов — и никто не погиб;
авель вырос, его тяжело признать,
тяжело почти так же, как потерять…»
В доме скорби кем-то обрезан
телефонный шнур,
санитар с детства закован в латы,
бледен и хмур,
на тарелке россыпью дымчатый
виноград,
да записка желтеет:
«Ты не виновен,
брат».

* * *
Стоит тюрьма. В темнице — сума,
в ней вольная грамота
для приросшего к решётке раба,
которого нужно повесить
ещё до того, как скажет,
что это его судьба.
Вересковое поле, мёд, молоко, вино,
захочет — постелет под ноги золотое руно,
а не захочет — на мёрзлой чужой земле
будет готовиться к предстоящей зиме.
———-
Невольному воля снится в ночном бреду,
гладит цепи и горестно шепчет: куда я пойду…

* * *
На позолоченной ладони мёртвой цыганки
нет больше линий,
перешеек жизни сравнялся с протоком
синей, как ночь, удачи: не иначе, как в далёком цыганском раю
ромалэ давно заунывно звали сестру свою.

В деревянном доме накрыт стол для троих гостей,
кудрявые дети не плачут, но и не ждут благих вестей,
и сарра, прикрыв рукой беззубый рот,
с горячечным жаром оправдывает свой беззаконный род.

Униформа гонимых ветром всегда мала —
не хватает лишь одного крыла.

* * *
В багровом отсвете песка нет ни огня, ни красоты,
хватает места одному,
и, ни во что ещё не веря,
лежать нагим, ничком, в неведомой пещере,
и, если повезёт, к утру
(на миллионный стан — не крупная потеря)
очнуться, пусть не призраком, не зверем.
Сухие губы манну не находят,
ладонь Его тверда:
веди, веди меня туда, куда потерянных приводят…
И на рассвете плачут ведьмы с такой тоской, как никогда.