Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014
Вячеслав Тюрин
Стихотворения
«Появился на свет 23 марта 1967 года в стране карликовых берёз и вечной мерзлоты, – ныне: республика Саха. Наша семья долго кочевала по Северу, пока не осела в Красноярске, в Северо-Западном районе, где я закончил восьмилетку, а затем, в силу целого ряда обстоятельств, мы оказались в поселке Лесогорск, где я написал львиную долю (если не все) стихов и доучивался уже в вечерней школе. Стихи пишу с 1992 г.
В 1998 г. занял первое место в номинации «ПОЭЗИЯ» на областной конференции «Молодость. Творчество. Современность». А в 2001-ом удостоился Гран-При конкурса «ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ» по СНГ: издания книги «Всегда поблизости» (500 экз.) с предисловием Марины Кудимовой.
В 2006-ом вышла в свет моя вторая книга «Розы в стране гипербол» (700 экз.)
Печатался в журналах: «Знамя», «Сибирские огни», «День и Ночь» (ещё при Солнцеве), «Сибирь», в различных газетах и альманахах, ну и, разумеется, в родной районке.
С 2003 года состою в Союзе российских писателей.
Со всей очевидностью полагаю изящную словесность прямым и непосредственным продолжением Священных Писаний и высшим смыслом моей жизни».
* * *
Расстрелянный ветрами Красноярск
зарубцевался временем. Иначе
ты стал бы привыкать к избытку бреда
во всякой окружающей тебя
среде существованья. В центре сквера,
заплеванного, как всегда, лузгой
подсолнуха, опять бы назидало
чугунное подобие творца
полотен о сибирских углекопах,
а в радиусе смачного плевка
стоял бы караул гигантских рюмок,
куда заглядывают иногда
любители случайной стеклотары.
Как говорится, каждому – свое.
Деревянные бараки, пьяные дворы,
лай озлобленной собаки возле конуры,
прутья сгорбленных черемух, ветер-хлыщ в лицо,
западня, ловушка, промах, скользкое крыльцо.
Догорает за рекою баснословная заря,
машет дерево рукою, за листву благодаря.
Наступает увяданья долгожданная пора;
как любовник на свиданье, выхожу за тын двора:
скрипнет на ветру калитка, рухнет яблоко в траву.
До свиданья, маргаритка. Спите, желуди, во рву.
Утомлён разговорами духа с плотью,
попрошайками, гавкающими вслед,
истеричными стычками быдла с блотью
на предмет дележа котлет.
Двухэтажные старые деревяшки,
где гнездятся кухонные бойцы,
на груди разрывая свои тельняшки
после трудно достигнутой колбасы.
Волосня быстро вылинявшего дёрна
с оловянными плошками фонарей,
а над ними разбросаны кем-то зёрна
с именами чудовищ, богов, царей.
Интересно, как альфа зовёт омегу.
Существует ли разница между мной
и другими любителями длить негу,
наблюдая за неземной
красотой. Остаётся мечтать об этом.
Мыслить, двигая вещь вперёд.
Оставаться в российском бреду поэтом,
Рубикон перешедшем вброд.
Я выдохся. Мне стало вдруг
не по себе. Мне стало тесно
дышать. Но сумерки вокруг
уже сгущались. Если честно,
мне стало страшно темноты,
что подошла почти вплотную
размазать лишние черты
в одну сплошную.
Проснулся в келье старый пономарь.
Качнулся колокол, и медленно поплыло
перед глазами всё: предутренняя хмарь,
разливы Нила,
поющий Соломон на башне в час ночной
и слёзы Суламиты, в пастуха влюблённой.
Качнулся колокол – как окатил речной
водой студёной.
«Не смотри в одну точку: сойдешь с ума»,
говорила мне мама. Была зима
и мелькал за окном лопоухий снег,
и стоял на дворе двадцать первый век.
Он стоял, как коломенская верста,
заставляя покрепче смыкать уста.
И крещенская стужа гнала в дома
населенье посёлка. Была зима,
как и сказано выше, но выше нет
ничего о том, каким тусклым цвет
был у неба, как быстро смеркалось. Мне
всё казалось, что жил я в иной стране.
На материю время влияло так.
А в стране был, как выяснилось, бардак:
воровали наместники, пил народ.
Но весна уж маячила у ворот,
упраздняя всё то, что я выше рёк,
всё, за что волновался и что стерёг
от глумливого взора толпы зевак.
Оказалось, я зря волновался так.
Ибо в наших краях и весной мороз,
словно драящий палубу злой матрос,
лакирует лужи, творя гололёд,
и при этом алчно глядит вперёд.
В тесноте своей комнаты нищей
ничего я от мира не жду.
Одиночество стало мне пищей,
я в тревоге смотрю на звезду,
что во мраке свободно пылает
и к себе мою душу зовёт.
А собака на привязи лает,
проклиная ночной небосвод.
Мой профессиональный долг –
узнать, о чём горюет волк,
когда он воет на луну.
Мой долг – услышать тишину
блаженных клеверных полей,
понять вершины тополей,
чья серебристая листва
всегда по-своему права.
Замысловатые сады
роняют осенью плоды.
Как быстро минула жара.
Пятнистых яблок кожура
нежна, как детское лицо.
Убрав, как жертвенник, крыльцо,
червонцы грудами лежат.
Они земле принадлежат,
но рады ветру послужить,
когда начнёт он их кружить
в сквозных чертогах октября.
Взгляни, вечерняя заря
зажгла рябиновую гроздь.
Я чувствую себя как гость
на этом празднике богов,
внимая шелесту шагов.
Я замкнут угловатостью полей
убогого периметра свободы.
Растут из глины перья тополей,
шумят о чем-то буйные народы.
Повсюду вещь и собственная жуть.
Она то нарывает, точно чирей,
то прячется, как джинн в бутылку, чуть
коснешься только маятника с гирей,
мгновение желая задержать
и расспросить о вечности подробней.
Объятия бессонницы разжать
и посмотреть в упор на мир загробный.