Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014
Сергей Шоргин
Бремя среды
Стихи
Род. в 1952 г. в Кировограде, с 1969 г. живёт в Москве. По образованию — математик, работает в академическом Институте проблем информатики. Автор поэтических сборников «Зеркало дороги», «Случайный звездочёт», «Вечерние беседы», «Яйцо Всевластия», «Сочинитель имён». Лауреат международной поэтической премии им. Петра Вегина (2008 г.). Член Союза писателей Москвы. Занимается также переводом на русский язык классической и современной английской, шотландской, американской (США), австралийской, канадской, польской, украинской, белорусской, словацкой, немецкой поэзии. Публиковался в многочисленных антологиях и сборниках поэтических переводов.
* * *
А.Блок
От ветра скрипят стропила, на крыше бугрится жесть.
Не помню того, что было, но верю тому, что есть.
В унылом церковном хоре то кашель звучит, то хрип;
Слова утопают в море, где стаи голодных рыб.
Молитву поймут превратно, не будет пути псалму,
И те, кто придёт обратно, неведомы никому.
А мы понапрасну спорим: есть жизнь или жизни нет
За этим безмерным морем? на Марсе? среди планет?
Звенит на столе посуда — по комнате бродят сны;
А те, кто придёт оттуда, скорее всего, лгуны.
Печальный рассвет разбудит, притронувшись ко плечу.
Не знаю того, что будет. И спрашивать не хочу.
Что же, сонная осень, нам делать с тобой?
Ты бредёшь, спотыкаясь о дни…
Разгоняют дремоту прощальной трубой
Журавлиные крики одни.
Что же, вещая осень, ты грезишь опять?
Бесполезно твоё ведовство:
Ты у нас ничего не сумеешь отнять
И не сможешь вернуть ничего.
Что же, скорбная осень, ты плачешь во сне? —
Сохрани свою боль при себе.
Нам оставишь ты в памяти тень на стене —
А кому-то рубцы на судьбе.
Над простором, бескрайне-отчаянным,
Над осеннею стынью осин
Ветер свищет разбойником-Каином,
Выбираясь, кряхтя, из трясин.
Что же мы не подумали ранее
О поре, что не помнит родства?..
Листопады своё отбуянили,
И своё откружила листва.
Дождь ведёт неустанное ткачество,
Сыплет нитями над пустырём…
Наши беды — осеннего качества,
Но они не уйдут с ноябрём.
Уже устали хохотать паяцы;
Разлад, разлука — как ни назови…
И даже птицы пролетать боятся
Над полосою выжженной любви.
За полосой, в сторонке тридесятой,
Наверно, есть и травы и кусты…
На чёрной полосе росли когда-то,
Как на нейтральной полосе, цветы.
Там были птичьи шумные гнездовья,
И ветви ив спускались до реки…
Но суховей промчался над любовью
И осушил ручьи и родники.
Вернётся дождь — весенний или летний,
И грянет утро — светлое, в росе.
Сгоревший день — конечно, не последний.
Трава пробьётся там, на полосе.
Эти листья, что гладят тебя по плечам,
Эти травы, что манят прилечь,
И роса по утрам, светляки по ночам,
Птиц окрестных веселая речь…
Но собрался Борей, злые тучи гоня,
Прежний морок обрушить на нас;
Я взираю за грань уходящего дня
И провижу нерадостный час.
То ли волей людей, то ли волей времён
Сгинет лес, почернеет вода,
А печальные птицы из дальних сторон
Ни за что не вернутся сюда.
Вороньи хоры бестолковые
Над крышей устроили съезд,
Облезлые ветви ольховые
На лете поставили крест.
Уходит отрада недолгая —
Слегка на прощанье кивнёт…
Сосновая лапища колкая
Пригнётся — и снова в полёт.
Теперь под другими широтами
Жар-птицам положено греть…
А нам — оставаться с заботами
На осень и далее впредь,
А нам — расставаться с недавними
Вольготными днями тепла,
Закрыться от осени ставнями,
Уйти по макушку в дела.
А тот, кто вне дома очутится,
Увидится с местной шпаной —
Привычной развязной распутицей
И слякотью, с детства родной.
В забытом доме за углом,
Где сажа не бела,
Добро сражается со злом,
Но не хватает зла.
Там на окладе соловей
И на отраде крест,
А на Палладе воробей —
Не ворон здешних мест.
Там спим обычным чередом,
Привычно говорим…
Ведут в забытый старый дом
Дороги, словно в Рим.
И лупит ветка по стеклу
На третьем этаже…
А номер Рима на углу
Замазали уже.
Уже закуплены билеты,
И в путь давно готовы мы —
На край раскроенного света,
В долину неделимой тьмы.
За грани рваной бахромою
Мигают звёзды вразнобой…
Но что же делать нам со тьмою?
Делить, наверно, меж собой.
И хоть итог деленья — малость,
Но руки будут не пусты:
Кому часть света не досталась –
Получит долю темноты.
А небо, как всегда, жестоко:
Там месяц — лезвием ножа,
И звёзды млечного потока
Разлива ждут и дележа,
И нить времён со скрипом трётся
О проржавевшую скобу…
Звезда глядит на дно колодца
И видит там свою судьбу.
Неустанное бремя окрестной среды,
Нежеланное время безвестной беды
И привычно-полынная горечь воды
Нам давно, как рубашка, близки.
Мы привыкли всё делать друг другу назло,
Зачерняя стекло, забывая тепло,
От чужого числа отнимая число
И играя с судьбой в поддавки.
Мы почти не рабы, мы почти не слабы,
Не творим ворожбы, не метём из избы
И ввиду неизбежной победы судьбы
Не вступаем с арбитром в раздор.
В нашем доме давно не гостила родня,
В нашем доме давно не разводят огня,
Но приходят к нам сны среди белого дня,
Заполняя собой коридор.
Мы со снами беседы ведём не спеша,
Тех, что слишком дремучи, слегка тормоша,
Но они замирают, почти не дыша,
Лишь окрикнет их кто-то извне.
Что ни день, то дрянная среда на дворе;
Но придёт, наконец, завершенье игре
И когда-то закончится точкой тире,
Ибо нынче тире не в цен
Мы печально равны в нашем чувстве вины,
И в безвинности тоже безмерно равны,
И устали от вечной борьбы,
Злополучные дети несчастной земли,
Все — и те, кто остался, и те, кто вдали
(Много прихотей есть у судьбы).
Мы, лишённые права на выбор дорог
(Что ни шаг, то застава, блокпост и острог),
Жертвы давних и новых химер, —
Почитатели всяких и разных богов,
В непохожих привыкшие видеть врагов,
Заплутавшие в россыпи вер.
Это россыпь — как опись ничтожных примет,
И меж нами, по сути, различия нет —
Мы едины в извечной беде —
Что над нами всё те же вожди и жрецы,
Что идут по живому кордонов рубцы —
По душе, по земле, по воде.