Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014
Тамби Уру
Стихотворения
Уважая желание автора не раскрывать своё имя и жизненные обстоятельства, я тем не менее считаю своим долгом сказать несколько слов о его творчестве. Это — настоящая, высокая поэзия. Стихи Тамби полны мрачной, колдовской, оплодотворяющей силы. Это, скорее, даже не стихи, это — заклинания и молитвы, то есть то, ради чего и существует поэзия.
Хворост
И её «Из дома»
Мне приснился твой сон. Из берлог
выходили красивые люди.
Вместо ног колыхали их лыжи
вместо рук возносили их крылья.
И как волны в снегу вместо стоп
отпечатков — в зените полудня
их накаты взбирались все выше
и вкатились на божий порог
уж казалось бы в пене бессилья.
Не откроешь ли двери нам дядька
деверь наших былых любимых?
Мы тебя приглашали на свадьбы
ты ж ни зыркнул и на казнимых.
Ну а он прорычал: чай не март вам
притворившись февральским медведем.
Из ноздрей — разделённых паром:
два пути вам и оба не в двери.
Коронована мглистой тиарой
словарем двуязычной трёхлетки
ты своих собрала что хворост
ты чужих обняла как ветки.
Полыхнули твои что порох
да дотаяли на стылых нарах
а чужие принесть корону
обещались забрав тиару.
Из принцессы всея народа
в почухонки хотели в девки.
Только финка-то — в ножнах имя
волчий вой — колыбель-распевки
ей. Кому-то царить — корону
подавай и не взятый Зимний.
Ей зима сотворяет троны
в каждой снежной своей ложбине.
Ей Нева не державная речка —
Горсть воды зачерпнуть для смеха.
Ей любовь не полунной течкой
ей перина порой — помеха.
Несмеяна и смех захлёба…
И завидует старая Ингрид
что земля молчаливой кровью
отошла голосистой финке.
И в тебе не разжижена в морось
Эта вязкость любви и рока.
Ну и что что всего-то хворост
Ты смотри как горит высоко.
Будешь долго жить, приснилась мертвой.
Хулиганка, милый мой ребенок.
Кисть, рука…Чу, из холстов-пелёнок
вылупилась новая тоска
и бредёт по венам распалённым
холодом ухмылки: «Никогда». —
Будешь долго жить, приснилась мёртвой.
Будешь вечно знать, что не бывает
вещих снов. Поломанная кукла
тяжче, чем утопленный ребёнок.
Змей бескрылый, ангел оскоплённый
(в трубы-похоть каждый завывает)
в сон войдут. Остепенённой суки,
будешь вечно знать, о не бывает,
[вещих снов поломанная кукла].
Вещих снов поломанная кукла
будет обещать, что танец будет.
Будет обещать, что чудо танца
будет жить в осанке полногрудой,
что верёвок рвань, осколки-будни
принца выкроят из оборванца,
в сон введут разгорячённой суки
(обещанием, что танец будет).
Будешь долго жить, приснилась мертвой.
Я ж, явившись в сон твой: принц-ребёнок,
февралём по льду немых позёмок
утеку, уткнув Богиню-суку
словно в чистый снег горячей мордой.
Будешь долго жить в невинной скуке.
Будешь долго жить, приснилась мёртвой.
Милая мила мне до охрипа,
до неверья в силу так хрипеть.
И она порой окрикнет сыто:
«Цыть, дурак, ну ж стало сипло петь».
Вот и пьёшь её живую воду
в тишине за поскулы стыда.
Что ж, как волк завоешь на погоду –
на любовь теперь молчать века.
И в берлоге тычешься в волчиху
тёплым носом, холодом страстей…,
а она возьмёт и скажет тихо:
«Пой же, волк, сипи о мне своей».
Ольга-неольга, Ольга-неольга,
Ольга-неольга: ну и не больно.
По берегам рек, широких и вольных,
тропы порой запорошены солью
высохшей крови и пота взалканья.
Крылья-некрылья под куполом медным
дрожью по славе святого летанья
в тяжком уверии грехопаденья.
Ольга-неольга, крылья-некрылья,
пришлый фотограф: смерти и свадьбы.
Сестры ревниво столы понакрыли,
крылья споили ревнивые братья.
Реки-нереки, реки-нереки,
реки-нереки: имени пропуск.
То, что в графу занесут, то навеки,
наша фиалка ночная – не крокус.
Благоухание медь не начистит,
запах солёный слащавые лица
к ликам богов и святых не причислит.
Ангел-неангел, птица-нептица
давится клёкотом, давится мыслью.
Слово-неслово, слово-неслово…
Если их не было или повисли…
Крылья, бывает, возносят нас снова
Ну начнется же колывань,
как писала одна Марина,
от любовью набрякших гланд
до распущенных крыл бессильных,
от силачески вздутых вен
до бесцветных висков неверья.
По каким векторам дряхлый тлен
колдуна всё таскает согбенно
богатыреву молодёжь.
Полетал бы и сам, был бы младом.
Да и к лучшему, что возьмёшь,
чем с мужчины сдерёшь награду?
С дьяволицами вещь верней,
даже если махнет в неверность.
Насчитаешь счастливых дней
да отмеришь слезой — плачевных.
Вот оно тебе и колывань.
На колах конокрады-турки
льстят Аллаху за плотскую рвань
как в ночном продувном проулке
слов нечитанных легкий ком.
Эко медь разошлась газетой.
Мир и в нем некролог о нём, —
но какого ж красивого цвета
под аптекарским фонарём.
Четвёртая зима любви в плену опровергает поэтично
надежду скорости, но всё ж привычно
губу к губе я – будто бы смогу
поймать твою меж и склонить ко сну,
из коего мы вынырнули бы оба.
Сон исторгает жадною утробой
лишь пустоту.
В ней выстроен заснеженный квадрат,
он в перспективе скомкан в форму
тюремного двора и в нём покорно
зерно людей; и вор мне сват и брат…,
но птицы на добычу не летят,
претит отрава наших крошек тминных,
пусть гад и ангел выли б в хор козлиный:
не виноват.И в ангеле есть большая вина —
великой страсти, вырожденной в слово.
Ни воробьям, ни голубям не нова
тоска бессилья рваного крыла.
Надменная промокшая стена
висит невесть…, низка — бессилье ж ниже.
Знай полусонно годы в четки нижет
опять зима.
Четвертая зима моей любви…,
невесно прозябающие руки
из осетровых век порой от скуки
набраконьерят чёрных слез икры.
А икры, как злодейки-силачи,
знай носят обезглавленную тушу.
Чур в ковш его, чур в короб простодушья,
чур в пироги.
Ах девоньки, несносная судьба
по оборотни в проливную
весеннюю — нарядишься как в сую,
приходишь — на поляне стыль-зима,
медвежья голова как не своя..,
срываешься за ней по косогору
с несносной лёгкостью разъединённых ором
губ бытия.
Как злая мать
Как старшая сестра
С косою тетка
Дядька в подворотне
Родня
В метель
За снежный стол до рвоты
Присела
К ней
Взывает тамада
Где Авель
Мальчик мой кровавый
Все чокаются
Вновь хотят вина
Я и метель дрожим
Молчим, взываем
Мы харкаем, хрипим
Цепными лаем
Ступени вниз
Подвал
Туда нельзя
Метели лапали мою лапушку
Дожди секли
Возили лошадью, велосипедами
Не довезли
Катали баржами, лобзали всячески
Шелка в бедро
Топили в нежности, слезах глубокия
Пошла на дно
Дышали жабрушки неглядно волнами
Любви и слёз
Я волк у проруби, хвост обморозивший
Поймал, унёс