Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014

Ольга Татаринова

(1939, Куйбышев — 2007, Москва)

Стихотворения

Окончила Рязанский радиотехнический институт, Литературную студию при Союзе писателей СССР (семинар Б.Слуцкого), Литературный институт им. А. М. Горького (семинары Ю. Трифонова и В. Липатова).
Публикации: книги «Вечная верность» (повести и рассказы), М.: Советский писатель,1988 г., «Некурящий Радищев» (роман), М.: Советский писатель, 1992 г., второе издание, М.: Линор, 2004 г., «Стихи», М.: Линор, 1995 г., «Кипарисовый ларец (non-fiction)», М.: АВМ, 2004 г., Vita brevis (книга стихов), М.: Линор, 2005, «Синица в небе» (книга стихов), М.: Юность, 2005 г., «Камерно» (книга стихов), М.: Линор, 2005 г., «Горизонт квартала» (книга стихов), М.: Вест-консалтинг, 2006 г., «Московский вечер» (книга стихов), М.: Вест-консалтинг, 2006 г.; альманахи и коллективные сборники «Чего хочет женщина», М.: Линор, 1993 г., «Американские поэты в Москве», 1998 г.; «День поэзии-2000», М.: «Русскiй мiр»; «Брызги шампанского», М.: Олимп, 2002 г., «Один к одному» (антология одного стихотворения), М.: АВМ, 2003 г. и др.
Переводы стихов И.Р.Бехера, Е. Штриттматер, И. Бахман, П. Целана, Г. Бенна, Т. Дойблера, Ф. Верфеля, Г. Тракля, А. Гинсберга, Д. Эшбери, а также романа Айрис Мердок «Сон Бруно», рассказа «Клей» Патрика Уайта, и др. Лауреат Международного конкурса на лучший женский рассказ 1993 г. Основатель литературной мастерской «Кипарисовый ларец». Подробнее см. Dictionary of Russian women writers, Greenwood Press, 1995.

Публикацию подготовил Илья Оганджанов

* * *
Как раз тогда, когда слетает строчка,
И расцветает папоротник где-то,
И чей-то мальчик родился в сорочке,
И у кого-то вдруг нашлась монета.

Как раз тогда, когда слетает строчка,
Кого-то кто-то ждёт у перекрёстка,
И чей-то посох выпустил листочки,
И руки выросли у статуи Милосской.

Как раз тогда, когда слетает строчка,
Кого-то кто-то извести решает,
Апрельский заморозок в почки
Впивается, и кто-то умирает.

Как раз тогда, когда слетает строчка,
Моя душа всего вернее знает,
Что даже слово — только оболочка,
А вечно то, что на него толкает.

* * *
Это Истра серебрится
у меня между ресниц;
наклоняюсь к ней напиться —
куст качается, пятнист.

Это — краткое мгновенье,
или всё, что дарит жизнь?

Машет крыльями в груди
то ли мельница, то ль птица.
Что ещё там впереди? —
Истра меж ресниц струится.

* * *
Такая пустота в темнеющем саду,
что мнится мраморное чудо в глыбе гипса,
и вдруг надеешься ещё хоть раз родиться —
в таком же сумеречном и пустом году,
и засиять сквозь ветви дымных скумпий,
услышать шорох на тропинке, вздох травы —
и голос за кустом, задумчивый и ломкий,
стрелу печали спустит с тетивы,
сказав кому-то: “Опоздав родиться,
я чую только призраки любви”.

* * *
Нарвала букет крапивы,
и ещё нарву.
Я умею быть счастливой
в этом славном рву.

Мне ещё ни разу черти
не чинили зла.
Всё от праведников, верных
слёзы и лила.

Сорвала пучок крапивы,
и ещё сорву.
Изумляюще красивый
сарафан сотку.

И тебе сошью сорочку,
белокрылый мой.
Прилетай, как только тронут
ласковой рукой.

* * *
Я стояла у окошка,
ты сидел напротив в кресле,
на тебе пиджак был светлый,
ты спокойно говорил.
Я не помню дня недели,
и погоды я не помню,
и до сей поры не знаю —
был ты прав или не прав.
Опершись на подоконник,
я в руках держала сердце,
и цветы в руках держала —
тихо рушились миры.

Прощальная ода

Не прощаюсь с тобой: не пригубила встречи,
Лишь любовный напиток уста изнурительно жжёт.
Не прощаюсь! – не мною очерчен
Стрелок пустой оборот.

Не прощаюсь с тобой,потому что разлук не бывает,
Потому что листву моих слов на подошвах своих ты несёшь;
Не прощаюсь с тобой, потому что весна убивает,
Если ты меня снова по имени не позовёшь.

Всё что надо отдать из того, что мне здесь оставалось,
Я слагаю шутя у порога объятий твоих…
Не прощаюсь с тобой, потому что и самая малость
Неизбывна во мне при пожарах и бедах лихих.

Я с тобой пропою ещё столько безудержных строчек,
Что никто не посмеет по ним до конца разгадать –
Как сумела я, вместо того, чтобы выплакать очи,
Не прощаться с тобой и тебя никуда не пускать.

Не прощаюсь с тобой, потому что земля ещё дышит,
Потому что к другой ещё кто-то другой подойдёт,
И промолвит то слово, которого мне не услышать,
И придумает слово, из коего произрастёт.

«Не прощаюсь с тобой»… Только не было встречи,
И не это совсем назначалось холодной судьбой:
Не прощаюсь с тобой, ибо мне предоставлена вечность
Не прощаться с тобой.

* * *
Всё отняли, что давали,
и всё отдала, что брала —
лесные сизые дали,
золочёные купола.

Но чудом душа успела
угадать свой неведомый дом:
вспыхнула и взлетела,
рассыпаясь полночным огнём.

Только длилось это недолго —
жизнь моя этим мигом была:
сизый лес, разливанная Волга,
золочёные купола.

* * *
Темная Темза и серая Сена,
я никогда не видала вселенной!
Темная Темза и лунная Сена,
как разговаривает Селена?

Тёмная Темза и светлая Сена,
кто замурован в этих стенах?
Где мне пройти, по какому пути
выйти на берег и лодку найти?

Хриплая Сена и темная Темза,
вы не видали меня во сне?
Сена, Тезей — не бродил над Темзой,
не умолял судьбу обо мне?

Тёмная Темза, зелёная Сена,
как же тут пусто, как в поле темно!
Как далеко тот город небесный,
едва проступающий сквозь окно!

* * *
У себя в деревне
в дождливую пургу
слышу треск деревьев,
ветра гул.

Дует ветер страшно,
сердце так стучит,
я больна, и чайник
на плите кипит.

Бьются комья снега
в мокрое стекло, —
никогда и не было
на земле тепло.

Родина

В дремучесть леса сине-сизого
взлетает фейерверк рябин;
колючесть травки, низкий дым,
свет молока, над всем разлитого.

Недвижимый покой пруда
тяжёл и маслян, как тревога,
и молчаливая дорога
не приглашает никуда.

И кажется, как все забытое
в крови способно прорасти, —
когда разбито и засыпано,
и некуда уже идти, —

останутся твои одни
родные пролеси с рябиной,
с землянкой одинокой, дымной,
что от дороги не видны.

* * *
Емца — речка,
Емца — лодка,
Емца — маленький ручей,
крупноглазая девчонка
в рыжей пестроте кудрей.

Стоило ль так долго ехать,
стоило ль так долго ждать,
чтобы — это,
чтобы — Емца,
чтобы сердце потерять

на ветру у косогора,
в ржавых заводях средь бора,
в хвойных сумрачных чащобах
своё сердце промотать.

Чтоб вовек не излечиться
от сиянья лиственниц,
чтоб одна чудная птица
все бы в речке б чистилась.

* * *
В природе прибавилось света –
он к утру меня оживил.
В природе прибавилось снега,
надежд, наваждений, чернил.

Неужто же к прибыли этой
ты снова останешься глух,
и нем, и невидим — как некий
природу покинувший дух?

* * *
Флоксы и астры,
осенний дымок,
быстрый и частый
дождя говорок…

Флоксы и астры
любимой порой —
страстные вальсы
летят чередой,

астры и флоксы
под небом густым,
чувства, и осень —
и дым.

* * *
Как мальчик с дудочкой,
задумчиво бреду,
перебирая строчки на ходу,
и не заметила, как две седые пряди
упали на глаза,
а там — на лист тетради.

* * *
Я знаю деревья
и травы двух стран:

и южное небо, и северное.
Два неба, два солнца,
два утренних сна
о сердце чьём-то верном.
Во мраке окна
предрассветна тропа.
Я знаю, что скоро сойду с ума
от трав и деревьев,
от неба двух стран,
от счастья, от ветра, от этого сна.

* * *
Есть что-то в осени, что с ней меня роднит –
Намек в общении, неточность настроений
Рифмует сердце с цветом мет осенних.

Призывна клёнов краснота, как дальний звук
Охотничьих рожков, и одинокий дух
Волнует холод астр, как дым из-за холмов.

Есть что-то в окрябре, что в путь цыган влечёт,
Такая тяга: каждый блик зовёт,
Зовёт по имени он каждого бродягу.

* * *
Я пишу стихотворенье,
где-то ты твердишь этюд.
У меня в окне снежинки,
и они поют.

В белых фартуках воскресных,
банты белые в косах.
Изумительна небесность
в детских голосах.

Лёгок час освобожденья
от урока дня,
звука нервное томленье,
пока нет ещё движенья
и молчит струна.

* * *
Беленькие шорты…
Глаженая майка…
Корт над самым морем.
Господи, какая

Жизнь во мне носилась
Под цветочным паром,
Кедами пружиня
И светясь загаром.

Школьные каникулы…
Города и матчи…
Годы так и прыгают –
Мячик, мячик, мячик.

* * *
Пух летит с чертополоха,
сухо шелестит осока,
пахнет мятой и дождём.

Невозможно, невозможно!

Гул и грохот за кустом
красной огненной котельной,
я жары её смертельной
ласку чувствую лицом.

Невозможно, невозможно!

Не могу понять, за что:
и кузнечик, и тетрадка,
капля, пух, ромашек грядка –
и молчание Твоё.

Александра Козырева

«Когда слетает строчка»

Разговору о стихах Ольги Татариновой кажется нелишним предпослать пару-тройку эпиграфов из её же текстов:

Все что вывели, всё, что вынесли,
светлым голосом отпоём……

и празднуй то, что ты ещё живёшь,
что до потемок полных не наказан,
что голосом надтреснутым поёшь,
свою неопытность суждений честно празднуй.

Что здесь твое?..

Вообще, на эпиграфы легко можно было бы растащить добрую четверть всех стихотворных строк автора – настолько плотна их, скажем так, образно-рассудочная ткань. Эта же плотность при видимой скупости выразительных средств и затрудняет рассуждения о стихах, ибо механизм их художественного воздействия зиждется на глубинных взаимодействиях оттенков чувств поэта («намёк в общении, неточность настроений»), серьезнейшей технической выучке у родных, а равно, и мировых классиков ХIХ (впрочем, и ХХ тоже) века и привитой модернизмом практике дискретности поэтического текста, разрывов и зияний, обусловленных равно научным и социально-историческим опытом апокалиптического века.
Следует отметить, что собственно стиховое наследие поэта весьма невелико – это пять тонких тетрадок, ибо существенные объёмы жизненного времени забирали проза, переводы, и совсем уже безграничные – «отапливание космоса» – литературное наставничество, самозабвенное пестование неисчислимого множества появлявшихся в её поле зрения учеников. Возможно поэтому её камерные по текстовому составу поэтические книжки лишены поэтической прелюдии, вступительного разбега в темы и настроения отдельного сборника.
Но возможно также, что, к примеру, первая строка книги избранного «Стихи» (Москва, «Линор» 1995 г.): «Как раз тогда, когда слетает строчка…» знаменуют постоянную «включенность» души, дисциплинированно-одухотворенную готовность к её, строчки, «приёму». Здесь – ключ к напряжённому чувствованию поэтом земного времени, его чудовищной – для человека – краткости, к многогранности и многозначности происходящего в каждый его, времени, летучий момент.
Начало именно данного сборника, (и, надо полагать, художественного пути автора) – жадное вбирание множественных реалий Богоданного мира, главная из которых для Ольги Татариновой – человек, упоение равно – красотой цветения и неотвратимостью увядания. Но при видимой многоцветности и разновекторности образов поэт чётко держит духовную вертикаль, соотношение верха и низа, Творца и творения: «…даже слово – только оболочка, а вечно то, что на него толкает». Но через необходимую поэту, как воздух, предельную открытость, щедрость чувств и яркость впечатлений уже сквозит червоточина печали и Богооставленности:
И Бог к тебе уж не приставлен,
а только музыка одна, –

говорит О.Татаринова в стихотворении о Моцарте.

Одним словом, взаимоотношения автора с Богом непросты и многообразны. Видимо, жёсткий накат и смена эпох (Сталин, Хрущев, Брежнев) способствовали тому, а может быть, иначе и не бывает. Как бы там ни было – осторожное чаяние веры в конце книги: «Мои ночи тревоги полны – это вера иль просто испуг?» – воспринимаешь как общую – автора и читателя – надежду на обретение веры. Впрочем, внимательная любовная чуткость к красоте Божьего мира, которой переполнены строки поэта, сама является непрестанной и возможно, лучшей молитвой во славу Небес. А бессребреничество, возможно, непременная плата за открытость сердца и незашоренность взгляда:
Все отняли, что давали,
и все отдала, что брала…
Другой вектор напряжённого внутреннего внимания автора – самоотверженность творчества, результат которого – «строки – гребни пресной прохладной струи». Расплата же за столь дерзновенный выбор – «горячие слёзы» дерзнувшего.
Вообще, поэзия Ольги Татариновой – поэзия дерзкого вызова сумятице и агрессии внешнего мира. Свидетельства такого вызова разбросаны по многим строкам поэта, стихотворение же «Ещё один пропащий день угас…» представляется читателю манифестом несдавшейся, несломленной души:
…пусть всё упущено – но сам не посягай
на тихий строй своей души непраздной…

В другом стихотворении автор скажет:

Не ждёт никого здесь теплица,
здесь ветреный, пасмурный дом.
И столько сумеешь продлиться,
сколь дерзостно выдержишь в нём.
Разумеется, будучи настоящим и глубоким поэтом, Ольга Татаринова далека от пошленького бодрячества, и строки её – первые тому свидетели. Но моменты смирения перед «злой судьбой», отчаяния и даже пораженчества – неизбежны в жизни творца. «Боярышник токует под окном» – стихи о таком безумно-красивом поражении:
…Всё, что когда-то безутешно мнилось
седым, туманным утром хмельных дней
твоей взволнованной, болезненной гордыне –
то свыше и была дарованная милость,
а Феникс, что жила в груди твоей,
теперь на ветке рядом поселилась.
Тема пронзительного одиночества – горькой платы за свободу, в том числе и творческую – одна из главных в поэтической работе автора. Так, в стихотворении «Я прожила с тобой роман – роман о Левине и Анне…» варьируется мотив глубинного духовного одиночества, приводящего человека к бездне отчаяния. В разрешении темы мы видим человека-воробышка, «нахохлившегося» на диване, а за окном – «буран сам-друг». Бедный человек между бураном духовным и бураном за окном не самое, вероятно, весёлое зрелище. Но очень похоже на правду. Кстати, в этом же стихотворении звучит ценное предостережение неофитам «от пера»: «… литература / уводит нас в тартарары…»
Прочитывая оглавление сборника «Стихи» – он составлен как избранное из нескольких поэтических книг, написанных автором за полтора десятка лет – на миг спотыкаешься взглядом на названии одной из них – «Горизонт квартала». Название кажется метафоричным – ведь в городе горизонт, даже квартала, можно увидеть лишь сверху, забравшись на
крыши и чердаки. Я думаю, у читателя это может вызвать ассоциацию с «башней из слоновой кости» с непременной заявкой (абсолютно реализованной) на высоту духа и, само собой, широту обзора. Что касается погружения в глубину обозреваемого, читателю, представляется, должно чрезвычайно импонировать то, что вместо расхожего образа хищного мегаполиса-спрута автор умудряется «выцеживать» из каменных джунглей «моцартовскую негу», пусть это всего лишь и нега воздуха. Последнее стихотворение из книги «Горизонт квартала» посвящено памяти Терентия Гранели, грузинского поэта, покончившего с собой, выбросившись из окна. Артикулированный в названии книги «горизонт» таким образом, еще раз пересекся отчетливой вертикалью падения, как бы поставленным восклицательным знаком образуя крест – символ целокупности мира.
В другом сборнике, «Московский вечер» (Москва, 2006г.) замковым, держащим архитектурный свод целого, мне представляется стихотворение «Такая пустота в темнеющем саду, / что мнится мраморное чудо в глыбе гипса…». Всегда боязно «перекормить» вероятного читателя собственно-авторского текста обилием цитируемых строк — потому, привожу лишь коду стихотворения, в которой цитата из Ходасевича вновь отсылает нас к бесценному «серебру» русского ХХ века:
и голос за кустом, задумчивый и ломкий,
стрелу печали спустит с тетевы,
сказав кому-то: «Опоздав родиться,
я чую только призраки любви».
Для многих стихотворений О. Татариновой характерна сопряжённость пространств прошлого и настоящего, в результате чего, собственно, возникает единое время (а по мнению В. Б. Микушевича, никакого иного просто не существует), в котором бок о бок с нами поднимается ни свет ни заря чернорабочий Пьеро: «вставал и в семь и в шесть и часто плакал», дует в рожок кровожадный циклоп Полифем, а последнее чердачное пристанище Нерваля определённо располагается где-то в Трехпрудном…
Образы поэта парадоксальны: они неброски и в то же самое время ярки даже до оттенка некоей яростности:
Что же было, зачем эти краски земли
на кремнистой основе небесной твердыни
д у х о я д н о * и пламенно произросли…
Краски, что «духоядно» произросли – Это, похоже, из родимой истории, из тех времён и весей, что, к примеру, и Спас-Ярое Око или фрески Пскова и Новгорода. В этих словах угадывается некая колоссальная энергетика, закованная в сдержанную, скупую, неброскую форму. Вот другой пример подобного энергетического протуберанца:
Как молний блеск изобразить,
как ни плащём стальным по ниве,
когда в з м е т н у л с я в перспективе
в ч а с о т р е ч е н и я я з ы к ?*
И, несмотря на то, что за подобным стихотворением автор ставит стихотворение, по-видимому более простое (возможно, впрочем, для того, чтобы глаза и душа читателя перевели дух), взвинченный градус читательского внимания готов узнавать, к примеру, в словах «астры и звезды под небом густым» не просто осеннюю натурную зарисовку, но перекличку звёздчатых цветов с их родовыми предками там, на небе.
Мир расколот. Человек, даже не сломленный духом, слаб и немощен.
Что здесь твоё? – вот это ли окно,
иль с хламом выброшенная тетрадка,
иль не размолотое до конца зерно
на самой глубине кофейного осадка?..
И впрямь, что здесь наше, кроме возможности медитативного погружения на дно кофейной чашки? Может быть, не так уж и мало: «тишина – немолчный Божий глас в испепелённой взрывами пустыне», боярышник, что «токует» под окном, воздух, напоённый слезами и «моцартовской негой», «слиянье мокрых крон с сияньем неба», «лесные сизые дали, золоченые купола» и, хочется добавить, бездонный кладезь мировой культуры с её красотой, печалью и увы, неизбежным трагизмом. Трагическое, по словам того же В. Б. Микушевича – высшее из проявлений искусства. Ощущение трагического весьма сильно в стихах О. Татариновой, но благодаря безусловному чувству меры и такта оно всегда уравновешивается выбором Красоты, что бы за этим не воспоследовало.
* – разрядка А.К.
Об авторе:
Козырева, Александра Ивановна. Род. в Москве. Образование — высшее — МАРХИ. Поэт, критик, эссеист. Автор нескольких поэтических сборников, в том числе «Магический круг» (2008 г.). Публикации в различных журналах России.
Член Союза российских писателей с 2000 г.
Живёт в Москве.