Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014
Из украинской поэзии
Слово «родина» обладает такой
непостижимой вместимостью…
От переводчика
Эта подборка переводов с украинского — попытка дать читателю возможность расслышать многоголосие современной украинской поэзии. Даже на небольшом пространстве журнальной публикации. Поэтому построена она на контрастах. Сергей Жадан хорошо известен читателям поэзии не только на Украине, но и в России, где редкий год обходится без публикации новых переводов его стихов; остальные поэты не так избалованы вниманием читающей публики. Жадан и Бондарь-Терещенко живут на Восточной Украине , Петросаняк и Довган — на Западной. Бондарь-Терещенко что называется авангарден, Довган и Петросаняк — более традиционны. Жадан младше Довгана на 18 лет…
Всё же надеюсь, что читатель услышит именно многоголосие, а не какофонию. У каждого поэта своя интонация, но всех объединяет высокая поэтическая культура, внимание к слову, отчетливость детали. За всеми стоит общность украинской земли и языка.
Андрей Пустогаров
Сергей Жадан
Род. в 1974 г. Поэт и прозаик. Опубликовал около 10 сборников стихотворений, несколько романов и сборников рассказов. Лауреат многочисленных украинских и зарубежный премий. Стихотворения и проза переведены на 13 языков. Организатор литературно-музыкальных фестивалей. Выступает с мелодекламациями в составе харьковской рок-группы «Собаки в космосе». Живет в Харькове.
* * *
Мы приехали ночью, продвигаясь сквозь тьму
караваном из трёх грузовиков,
обойдя перевал, что лежал в дыму
и простреливался одним из пехотных полков.
Во дворе было слышно соседей и всю их родню,
на морозе вздымалась от ртов анаша,
и бойцы поближе жались к огню,
набивая привычно рожки калаша.
И все женщины, что стояли внутри,
от дверей отступили, впуская нас,
и держали большие армейские фонари,
отгоняя тени от скул и от тёмных глаз.
Капитан говорил ей: сестра, все пути,
засветились во тьме на подъёмах крутых,
чтоб могли к вам сюда пастухи добрести,
допивая упрямо из фляжек своих.
И потоки, сестра, и речушки в снегу,
что застужены, словно горла детей,
все горят серебром, даже звёзды вверху
загустели сейчас эхом добрых вестей.
Твой малыш подрастёт и расскажет, в чем соль,
что случится ещё, назовёт наперёд,
будет в нем наша горечь и злость, наша боль,
что заводит нас, объединяет, несёт.
Слушать будут его зверь, и птица, и полоз речной,
ему хватит любви быть всегда начеку,
сберегая захваченный груз, отбивая конвой,
сохраняя контроль над мостами через реку.
И пока рождаются дети от нас,
пока дети растут ещё в этих краях,
есть кому воевать у пристрелянных трасс,
биться есть кому в наших свирепых рядах.
Пока духи и мёртвые входят в наши ряды,
нас Спаситель любой не удержит, любой Аллах.
Все проходит, сестра , вечны только следы
от шрапнели и пуль на наших чёрных телах.
И пусть мести науку изучит твой мальчуган,
пусть научится жить среди наших земель.
И, порывшись в своём рюкзаке, капитан
положил заводской ТТ на постель.
И все мы, что стояли у него за спиной,
доставать стали следом ножи, амулеты, пруты,
кто-то вынул наваху с рукояткою костяной,
и назад отступил, чтоб другие могли подойти.
Там уже было золото — видели мы —
и фарфор, и бронза, и куча тёплых вещей,
и стояло за окнами чёрное небо зимы,
и в него подымались дымы от печей.
И тогда одна из женщин ушла с фонарём
в снег глубокий, словно ведьма с луной.
Пастухи и бойцы шли за нею гуськом,
не проваливаясь, словно бы над водой.
Он почтальоном был в Амстердаме,
слушал аббу, сидел на траме,
ночью порно смотрел в тишине.
И друзья — алкаши-радикалы —
говорили: «Мы всё провтыкали,
мы здесь по уши все в говне.
Сплошь в стране мудаки и стагнация,
продажные левые, сгнившая нация.
Как мы держимся на плаву?
Правят Евросоюзом уроды.
Они врут нам — «Свобода, свобода»,
а нормальную ты не купишь траву.
Но есть на Востоке страна,
в целом мире такая одна —
в ней солнце свободы льёт свет с высоты
и братство людское ещё не забыто.
Попробуй наладить каналы сбыта.
Время культурные строить мосты!
Радость сошла в ней на каждую хату.
Церкви московского патриархата,
порчу снимая, славят в ней джа.
Весь оборот финансов и груза
там контролируется профсоюзом,
песней встречает колхоза межа.
Люди абсентом там лечат простуду,
и дьяволицы в мини повсюду,
в горле скрывая влажную тьму,
сделают все тебе без обманки.
Ну-ка, чувак, привези нам афганки», —
так повторяли они ему.
Так он ступил на странную трассу —
авиалиниями Донбасса —
где на завтрак — только бухло.
И, цыганские чувствуя гены,
вылетел за пределы Шенгена,
все оставив внизу под крылом.
И ступив на землю в Донецке,
где должны понимать по-немецки,
как он думал (в сущности, зря),
он прибился к одной странной паре —
друг на форде и друг на кумаре.
В небе ясно светила заря.
И водитель сказал: «Слушай, зёма,
чувствуй сразу себя, как дома –
тут друзья, ну, ты видишь и сам.
Ты здесь в землях обетованных,
едем с нами в Стаханов, там плана
хватит, парень, на весь Амстердам.»
Гнался месяц за ними, как птица.
И боялась душа заблудиться
средь снегов. Начинался февраль.
Грозно тлели вокруг терриконы,
шли через Украину циклоны,
и тонула в сумерках даль.
На сорок шестом километре
машина застыла в злой круговерти,
тьма их окутала илом густым.
Водитель сказал ему: «Йохан, братишка,
всем нам по ходу, выходит, крышка,
так что молись растаманским святым».
Смерзлось горючее, рядом — ни крова.
Смерть подошла от причалов Азова,
демон печали над ними летал.
Выпив дезодорант, чтоб согреться,
он все звонил и надеялся в сердце,
но телефон лишь одно отвечал:
«В данный момент абонент недоступен.
Время пришло — не толки воду в ступе.
Жить — это будто тонуть средь реки.
Смерть — она каждого ждет когда-то.
Просто меняется оператор
и все входящие гаснут звонки».
Я вспоминаю голоса,
вокзал, сплетение предметов,
а темнота уже росла
среди пекарен и буфетов,
И солнце, словно апельсин,
стекало соком по одежде
или сгорало, как бензин,
садясь вокзальных башен между.
И стайки девок и гуляк,
вдохнув прогорклый этот запах,
делили сахар и табак,
как будто воры на этапе.
И на сидениях алкаш
шинель подсовывал под плечи,
и тучи плыли на Сиваш
вдоль заблестевших тёплых речек.
Я поглядел по сторонам.
Средь громыханья и покоя
сказать мне захотелось вам,
хоть вас и не было со мною:
что все пройдёт и в этом соль,
что случай так бывает краток,
тюльпаном чёрным алкоголь
уже цветёт между лопаток,
что всех, кто шёл на полотно
сцеплять товарные в тумане,
обходчики, разлив вино,
на сортировочной помянут,
что в миг, когда я сам уйду
за брызгами ночных приливов,
они обрушат пустоту
сигналами локомотивов,
и что почтовых багажи
улягутся в холодных залах,
краснея остро, как ножи,
как перец,
как смола на шпалах.
И самая маленькая девочка Чайна-тауна,
и старые баптисты в холодных храмах Манхеттена
даже не могут себе представить, какие звёзды падают в наши
печные трубы,
какими изумрудными листьями прорастает чеснок
на наших футбольных полях.
Вот это океан, без начала и конца,
заливает берег с китайскими закусочными
и тысяча кашалотов прячется средь ила и песка,
навсегда разделяя меня и страну,
которую я любил.
Вот это чёрные деревья в холодном снегу,
как африканки на белых простынях,
и на каждом дереве сидят птицы –
крикливые птицы эмиграции,
певучие птицы изгнания.
А вот это я
каждой ночью
во сне
гружу свой пароход звёздами и пшеницей,
наполняю трюмы ромом и цикутой,
прогреваю его старые машины,
как кафельные печи.
Скоро уже Господь позовёт всех нас,
развернёт океанские потоки и погонит нас во тьму.
Рыдай тогда по мне,
морская подводная капуста Америки,
как можешь лишь ты одна,
как можешь лишь ты одна.
Ярослав Довган
Род. в 1956 г. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. В первые годы независимости участник многочисленных художественных акций на Западной Украине, в том числе эпатажных. В последнее время почти ежегодно публикует по сборнику новых стихотворений. Алкоголь не употребляет. Живёт в Ивано-Франковске.
Портрет неизвестного
Сам для себя, наверно, тайна.
Порою зверь и, что важнее, путь.
С друзьями — пьяница чрезвычайный,
и хитрый галичанин во плоти — не лях какой-нибудь.
— Вот эта вся еда вас ест?
И алкоголь вас допивает?
— о ае ае
ся да
эст
Не отпускает…
Шесть выгребных, как клеем,
залепят небо по глаза.
Год не пророчит –
точит, как слеза.
— Что проповедуете вы под галилеем?
Активным пьяницам, пассивным алкоголикам,
всем — добрый день!
День переходит в ночь — в печь,
которая вас обожжёт.
На утро на лицо вы все — майолики.
Мордатым пьяницам и длинноногим алкоголикам
легко сменять хрусталь —
да и весь мир – на пиво.
Та-а-ак, закалялась сталь.
Не хлопотно вести себя учтиво
пассивным пьяницам, как многоруким шивам.
Их соблазнили – и они вкусили.
И было то — вино «Агдам».
И с неба на землю спустились силы,
а остальные все остались там.
От «Солнцедара» разум блекнет всякий.
Явились серафимы, как зефир.
По правде — расшумелись то поляки —
драгуны их заполнили эфир.
Хоть будущее ожидалось скоро,
заштриховали день дожди,
Перед глазами отклонилась штора —
да тут уж не осталось ни души.
Одни престолы, взмахи крыльев, перья.
Спириты разливают чистый спирт.
В расцвете самом пьяниц эра,
и всякий пьяница — благоуханный мирт.
те пьяницы — листки
сорвались с дерева
по городу осеннему шуршать
под спудом тлея глухо
минут за пять
решается вселенская проблема брюха
в тумане пролагаются мостки
Галина Петросаняк
Род. в 1969 г. Поэт, переводчик прозы. Автор трёх сборников стихотворений. Лауреат премии Г. Бурды (2007 г.). Стихотворения переведены на 6 языков. Пишет тексты для нескольких ивано-франковских музыкальных коллективов.
Живёт в Ивано-Франковске.
Мой упорный учитель, я помню твою науку:
как не вымолвить это молчание —
нежную антириторику, недоверие к звуку
голоса, безнадёжно пробующего победить расстояние.
Но, наверно, от страха или от волнения
что молчанье моё невиртуозное, чересчур простое,
я по старой привычке снова впаду в искушение
говорить с тобой, милый, говорить с тобою.
Ведь на берег чужой может выбросить нас,
где потуги голоса не вызовут колебания.
Не говоря уж о том, что по обе стороны от «сейчас»
нам и так слишком много отпущено для молчания.
Когда из ущелий подымется мгла и на
берегу одичалом в цене снова чистая будет бумага,
приди, я с тобою хочу допить эту чашу вина —
гуцульской горной осенней зелёной влаги.
Но клич мой бьётся в сетях окольцованной птицей,
пульсирует в руслах вен, и такая пропасть меж нами,
что если тебе суждено мне присниться,
ты появляешься под чужими обличьями и именами.
Все же твоё присутствие чувствую я подчас,
но проснусь и тут же покорно попаду под опеку
мысли, что время уклоняться от объятий для нас
будет длиться по крайней мере до скончания века.
Остаться насовсем в школе доминиканок возле Вены,
только по-украински молиться, сестер удивляя.
Родным иногда писать после вечерни,
спрашивая про здоровье и виды на урожаи.
Ходить на рынок по Schlossbergstrasse,
привыкнуть к достатку, принять все вокруг,
купить себе авто и благодарить Спаса,
что жизнь так сложилась. И вдруг
лет через двадцать, когда уж не будет
в тебе никто узнавать иностранку,
по-украински опять помолиться на удивление людям
и, не снимая одежду доминиканки,
что и на что меняешь, прекрасно зная,
с решимостью не возвращаться тронуться домой,
поражая тех, кто и не думал, что слово «родина» обладает
такой непостижимой вместимостью.
И поразиться самой.
Игорь Бондарь-Терещенко
Род. в 1964 г. Окончил литературный институт им. А. М. Горького. Автор семи сборников стихотворений и восьми сборников радиопьес. Широкую известность на Украине получил как литературный критик. Автор нескольких книг литературно-критической эссеистики. Литературную критику публикует также в российской прессе.
Живёт в Харькове.
так никто не любил?
не влюблялся, не трахал?
так заботливо, нежно, отбившись от рук,
отрываясь отважно от всех иерархий
пусть завяз в этом харьковском грунте каблук
на ступеньках вот этих
отчаянно так и умело
что бери и записывай лёгкие эти слова
на ступеньки прижавшись к перилам
усталая золушка села
принц не гонится больше и мама права
ох душка душан не ходи в душанбе
там запросто схватит тебя кгб
на донце там федор михалыч лежит
туда ни мальро не доехал ни жид
туда не дошёл транссибирский экспресс
и свой сен-жермен потерял жан жоррес
ох душка душан не ходи ты в ташкент
из козьих какашек там гонят абсент
там лев николаич нанюхался дури
туда не пропустят французской лазури
туда ни виан не дополз ни борис
ни beer не вставляет там ни антифриз
ох душка душан лучше в алма-аты
транзитом мордовским не ездил бы ты
там слег под анчаром навек чехонте
совсем канте хондо туда не antre
туда твою мону не вставишь никак
хоть весь она скурит казахский кизяк
не зря ведь евшан называется там
травою что выбор навяжет свой нам
там федор а может антон или лев
разложат не галу совсем на земле
не ветер вдохнёшь а от печки угар
как белый абстяг и как чёрный пиар
эрика всегда брала семь копий
элька сроду не брала за щёку
нынче каждый третий вострит лыжи
деррида там ждёт его в Париже
кгб там встретит как в начале
дисида как прежде бродит в вене
доктор Фрейд живёт как раньше в вене
в ящике почтовом на вокзале
дисиде как прежде досидеть бы
досыта — совсем уже как дети
эйси-диси на платформе шмалим
на восток по шпалам бля по шпалам
эльку бросить и вломить менту
бросить в урну фотку даниэля
ты меня не понимаешь эля
эрика стучит сквозь темноту
„Удачи, мол, тебе – гудлак!
Пусть повезёт на этом свете!“
Я оглянулся на гулаг,
повсюду – ветер.
Повсюду сталин на земле,
и упыри, и волкулаки.
И мир весь съёжился во мгле,
и нет гудлака.
Повсюду грех хватает нас,
сдыхает дух, как по закону.
Но всё ж гудлак – за разом раз,
как на икону
Пустогаров, Андрей Александрович, род. в 1961 г. в г. Львове, окончил МФТИ. Автор трех книг стихов и короткой прозы. Составитель и переводчик нескольких антологий современной украинской поэзии и прозы. Опубликованы переводы с польского, английского и других европейских языков. Член союза «Мастера литературного перевода». Живёт в Москве.