Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2-2014

Марина Бородицкая

Я раздеваю солдата
Стихи

Бородицкая Марина Яковлевна родилась в Москве, окончила МГПИИЯ им. М. Тореза. Работала гидом-переводчиком, преподавателем английского языка. Публикуется с 1978 г. Известна как переводчик английской, американской и французской классической поэзии, в том числе В. Шекспира, «поэтов-кавалеров» XVII века, Р. Бернса, Г. Честертона, Р. Киплинга, Г. Лонгфелло, П. Верлена и др. Лауреат премий Британского Совета по культуре «Единорог и лев» (2006 г.), «Инолиттл» (2007 г.), а также переводческой премии «Мастер» (2010 г.). Автор многих книг для детей и взрослых. Лауреат литературных премий им. К. Чуковского (2007 г.), им. С. Маршака (2008 г.), премии «Алые паруса» (2008 г.). Диплом Андерсена (2013 г.). Почётный диплом премии «Московский счёт» за книгу стихов «Оказывается можно» (2005 г.). Вот уже 16 лет ведёт на «Радио России» авторскую передачу для старшеклассников «Литературная аптека».

* * *
Я раздеваю солдата,
Спящего праведным сном.
Вот кобура уже снята
И гимнастёрка с ремнём.

Я раздеваю солдата –
Как же ещё поступать?
Легче ведь без автомата,
Да и без обуви спать.

Я раздеваю солдата
Прямо-таки до белья.
Знаю, скандалом чревата
Бесцеремонность моя.

Я поднимаю солдата,
Спать уношу без помех…
Боже, всего и труда-то!
Я их раздела бы всех.

* * *
Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку,
Светлый пенал из дощечек и дальше по списку:
Кеды китайские, с белой каёмочкой майку,
И промокашку, и вставочку, и перочистку.

Финские снежные, в синих обложках тетради,
День, когда всем принести самописки велели,
Как перочистки сшивали усердия ради,
С пуговкой посередине, – и пачкать жалели.

Встаньте, кто помнит стаканчик за семь и за десять,
Пар над тележками уличных сиплых кудесниц, –
С дедом однажды мы в скверике при Моссовете
Сгрызли по три эскимо, холоднейших на свете.

Разные нити людей сочленяют: богатство,
Пьянство, дворянство… порука у всех круговая,
Пусть же пребудет и наше случайное братство:
Встаньте, кто помнит, – и чокнемся, не проливая!

* * *
Бедный композитор,
Куда он без рояля?
Бедненький прозаик,
Куда он без стола?
И художник бедный,
Вечно он с этюдником,
Кисти эти, тюбики, –
Я б не подняла!

Бедный, бедный скульптор!
Режиссёр-бедняга…
Лишь поэт на свете
Хорошо живёт.
Он гуляет по траве
Со строфою в голове.
Только не стреляйте.
Только не в живот.

* * *
За ткацкий стан, за виноградный пресс,
За прялку, мялку и иные штуки,
По мелочи, какими камнерез
И плотник, позабывшись, ранят руки,

За молоток сапожника, за круг
Гончарный, за кадушку и опару,
За кисть, за ножницы для кройки брюк,
За скрипку, Господи! и за гитару,

За мех кузнечный, дышащий как грудь,
За почерневший тигель лаборантский, –
Простишь ли, Боже, нам когда-нибудь
Щипцы, и дыбу, и сапог испанский?

* * *
Уменье укладывать чемодан
Приходит с теченьем лет:
Рубашки в стопку, очки в карман,
На дно – обратный билет.

С годами всё строже багажный контроль,
Всё меньше дозволенный вес:
Лишь самое нужное выбрать изволь,
Учись обходиться без.

Ведь очередь движется все равно
К той стойке – за пядью пядь –
Куда проносить не разрешено
Даже ручную кладь.

* * *
Детскую книжку дарю по привычке врачу.
Доктор, не думайте, это не умысел низкий:
Знаю, что даром не лечат, и я заплачу
По прейскуранту, а это – судьбе на ириски.

Детские книжки дарили когда-то врачам,
Учителям, воспитателям: песни да сказки,
Что рождены не от гулкой тоски по ночам,
А от нечаянной радости, транспортной тряски.

Как начинали застывшие лица мягчать!
И у чиновников были же малые дети:
Пишешь, бывало, „От автора мальчику Пете“ –
Глядь, к вожделенной бумажке прижалась печать.

Взятка ли хитрая, пропуск ли сквозь оборону –
Яркий, как яблоко, хрусткий её переплёт?
Детскую книжку подсуну при встрече Харону:
Вдруг покатает за так – и домой отошлёт!

* * *
Перед отправкой в лагерь остригли косы:
Кто там поможет вымыть, кто заплетёт?
Нет, в пионерский, конечно, что за вопросы, –
Где тихий час и речка, лес и компот.

Шорты купили и голубую майку,
И тюбетейку от солнца – узорчатый край.
Спрашивали: «Ты девочка или мальчик?»
Вот было счастье – ответить: «А угадай!»

Так повернёшься и этак, взглянешь лукаво,
Дядьку смутишь незнакомого в пух и прах,
Есть у десятилеток римское право:
Быть пацанёнком в юбке, девкой в штанах.

Шорты порвутся, ускачет двухцветный мячик,
Выживут только мыльные пузыри.
Муза моя, ты девочка или мальчик?
Ты Керубино: смейся, лукавь, замри!

Исход

Я вот думаю: как они шли по морскому дну,
когда хлябь расчесали для них на прямой пробор?
Под ногами чавкало, и с двух сторон в вышину
уходили стены, сплошной водяной коридор.

Малыши на руках, а постарше-то ребятня
отставала небось, кричала: «Смотри, смотри!»
И нельзя же было мимо пройти, не подняв
хоть одну ракушку, розовую внутри?

А какие чудища встречались им на пути!
А какие щупальца тянулись из толщи стен!
И не все понимали, зачем им туда идти,
и не все вспоминали, что сзади погоня и плен.

А когда ударила в бубен пророчица Мариам
и морские стены, с грохотом вновь сойдясь,
раздавили коней, расплющили египтян, –
содрогнулись они или сразу пустились в пляс?

* * *
Говорят, и говорят, и говорят,
и сверлят без передышки, и бурят,
и в ночи, уже раздевшись, говорят,
и в дверях, уже одевшись, говорят.

Вот министр просвещенья говорит:
– Слишком много просвещенья, – говорит.
А министр освещенья говорит:
– Эта лампочка сейчас перегорит.

Вот министр обороны говорит:
– Принеси мне в жертву сына, – говорит. –
Да молитвами зазря не беспокой,
Ведь бывает, что и выживет какой.

А вон тот уж так красиво говорит:
– Я ж люблю тебя, чего ты! – говорит.
– Я ж как сорок тысяч братьев! – говорит.
Только он над мёртвым телом говорит.

А еще они друг дружке говорят:
– Ваши речи – Богу в уши! – говорят.
– Бедный Бог, – ему тихонько говорю, –
Я тебе на Пасху плеер подарю.

* * *
Ощущение сгущающейся тьмы.
Ощущение сгущающейся тьмы.
Можно, в сущности, на этом оборвать,
Но зачем тогда на свете были мы?

Можно, в сущности, оставить две строки,
Нить из брюха не тянуть, как паучки,
Свет рассеянный в себя не собирать
И лучи не концентрировать в пучки.

«Выжигание глаголом», экий вздор,
Кем-то в детстве передаренный набор…
Ощущение сгущающейся тьмы.
Луч направленный. Дымящийся узор.

* * *
Ещё последняя нам сласть
дана в наследство:
сначала в отрочество впасть,
не сразу в детство.

О, там обиды велики,
победы хрупки,
но утешают пустяки:
косынки, юбки.

Там каждый взгляд, что бросил он
и вздох невнятный
с подругами обговорен
тысячекратно.

Там можно сделать встречный шаг
как одолженье
и целоваться просто так,
без продолженья.

* * *
Собака лежит, как сфинкс,
наполовину в гостиной,
наполовину в прихожей.
Собака лежит как метафора –
наполовину в Европе,
наполовину в Азии.
Служба её не трудна,
загадка её не сложна:
она затрудняет проход,
но будит фантазию.

Собака лежит в дверях,
протянувши лапы вперёд,
она улыбается Балтике,
хвостом виляет Китаю,
в ней чёрт-те сколько намешано
характеров и пород, –
вот вскочит! вот огрызнётся,
собьёся в стаю!

Но столько щенячьей дури
играет в её крови,
что она себя полагает
лучшей собакой на свете
и думает, что достойна
большой и чистой любви,
а за свои метафоры
только мы сами в ответе.

* * *
Давайте из жизни пока не уйдём,
давайте побудем немного:
пусть мокнет в окошке фонарь под дождём
в кокошнике нежного смога.

Давайте ещё поскучаем чуток,
на двери поглядывать бросьте:
когда-то ещё завернём на часок
в такие уютные гости?

Здесь можно беседой тоску заглушить,
обдуть фолианты от пыли…
И молвит хозяйка: «Куда вам спешить?
Ещё ведь и чаю не пили.»

* * *
Пришёл стишок
ростом с вершок:
– Мама, откуда берутся стихи?

– Их находят в капусте,
их приносит аист,
они заводятся в животе
от любви к другому поэту,
или же к музыканту,
или к целой рок-группе.
Ещё их можно
с кем-нибудь нагулять,
а потом растить в одиночку.

– А меня? А я?
– А тебя, мой маленький –
ветром надуло.