Александр Моцар

Стихотворения

Стихи

Род. 20 марта 1975 г. Куратор сайта «Черновик». Лауреат журнала «Дети Ра» (2006 год). Вице-президент Академии Зауми Украины (АЗукр), Участник литературной группы ДООС.
Автор многочисленных публикаций в России, Украине, США, Франции, Германии.
Участник международного фестиваля «Киевские лавры», биенале поэтов в Москве, фестивалей «Синани-фест» (Ялта), «Крик на лужайке» и «Осеннее многоточие» (Днепропетровск), Волошинский сентябрь (Украина-Россия), Международный Боспорский Форум (Украина-Россия). Автор книги: «Александр Моцар, Бим и Бом и другие клоуны» (2013 г.)
Как художник, учувствовал в выставках: «Маргиналы и радикалы» (в рамках московского биенале поэтов в 2005 г.), видиопоэзия в доме на Фонтанке – дом Ахматовой (Санкт­Петербург 2007 г.), радикальная
видео-литература L – галерея (Москва 2008 г.)
В 2008 году выступал одним из организаторов международного мэйл-арт проекта «45 лет школы корреспонденции Рея Джонсона» (в Украине подобный проект проводился впервые).

* * *
Я среди тех слепых, что ведут слепых.
Каждый шаг, словно удар под дых.
Мы узнаем дороги по вкусу пыли.
Дождь это то, что мы почти забыли.
Правило для нас всех одно простое –
Не выходи никогда из нашего строя.
Даже падая, мы продолжаем поход.
Даже свернув назад, идем только вперед.
Даже среди полей – тьма и пустыня.
Дождь это то, что мы уже забыли.
Каждый шаг это удар под дых.
В брошенном мире слепые ведут слепых.

* * *
По моей воле коробка комнаты становится круглой.
Нет, еще не свободен, к чему-то привязан.
Взгляд упирается в угол
Лбом, как ребёнок наказанный.

Действительность еще связывает воображение.
Помочь развязать этот узел некому.
Опять принимаю форму своего отражения
Когда приближаюсь к зеркалу.

Отталкиваюсь от него ногами.
Осколки – лезвием по паутине.
Пока еще остаюсь в тумане
Но уже в изумрудной долине.

В небо птицей взлетаю.
Но стремительно возвращает меня на землю
Страх. Это и есть смерть вторая,
Которая всегда предвосхищает первую.

* * *
– Мы мясо и вокруг нас мясо.
И ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Я сижу в подсобке мясника Стаса.
Плаха накрыта, в честь его дня рождения водкой и отбивными.

Стас брезгливо тычет вилкой в сковородку:
– Моя доктрина дешевле этих мясных лохмотьев.
Жизнь человека это элементарное путешествие по глотке
К выходному отверстию. Вот и вся философия.

Грубо? Согласен! – продолжает мясник, подавляя икоту –
В своем подполье я подобрал истину эту.
Ничего не изменится пока человечку жрать охота,
Пока не атрофируются у этой вши вкусовые рецепторы.

Ну что ты ржешь, я говорю с тобой серьезно.
Поэзия, музыка и прочие декорации
Люди давно с успехом приспособили
Дополнительным сервисом к средней руки ресторации.

– Стас – отвечаю я – сколько помню тебя ты вечно
Любил такие грубые, банальные ходы,
Как рубка мяса. И еще, поговорить на темы жратвы и человечества
Было для тебя всегда важнее самой жратвы.

* * *
Грозно… на то она и гроза.
В унисон испуганному собачьему вою.
Ветер выкалывает глаза.
Если их не прикрывать ладонью.

Если внимательно вслушиваться – услышишь тайну.
Впрочем, стоит ли вокруг неё городить огороды.
Наверняка разгадка её также банальна
Как и поэтическое описание бунтующей природы.

Слушай лучше хаос звуков сорвавшихся случайно.
Или как листья осенние по сроку осыпаются.
Человек порой расставляет их так забавно,
Что причудливые мелодии получаются.

Непредсказуемы эти полёты.
Неважно стихи ты вслух читаешь или ботаешь по фене.
В каждой матерной песне те же ноты,
Что и в «Страстях по Матфею».

В каждом городе встречаются те же люди,
Что и в прошедшем времени или реальном.
Всё… Нет. Пусть это будет только прелюдией.
Перед ослепительной тайной.

* * *
Вечер как вечер, что называется рядовой.
Скучно стучат хронометром капли из незакрытого крана.
Ветер – похожий на собачий вой,
Усиливает впечатление от Баха Иоганна.

На продавленном диване лежит человек.
Сумерки причесывает дрожащими ресницами.
Трудно определить, сколько ему лет.
Предположим, что далеко за тридцать.

Предположим, что он… впрочем, зачем что-то предполагать.
Вот лежит человек, словно голова на плахе.
Больше, пожалуй, нечего о нём сказать –
Подумал он о себе и о Бахе.

В этой короткой мысли человек застыл.
Словно парализованный калека –
Короткая формула – «жил-да-был»
И есть самое полное описание жизни всякого человека.

Кто о ком сказать больше бы мог?
Добавить к тому, что было хоть самую малость?
И даже если от Баха остался Бог,
То все равно от Баха уже давно ничего не осталось.

Вечер как вечер, что называется рядовой.
Его обычность провоцирует у человека нервную дрожь.
Ветер – похожий на собачий вой.
Бах похожий… впрочем, кто его знает на кого или что он похож.

* * *
Второй час без музыкального сопровождения танцует Алёша,
По лужам, вприсядку, наотмашь, наискосок.
На левой ноге у него ботинок из крокодиловой кожи.
На правой – дырявый носок.

Алёша приехал навестить смертельно больную маму.
Которая порой вытаскивала его на Божий свет
Из таких древних, потаённых, инфернальных провалов
Куда способен попасть не всякий живой человек.

Мать строгой предсмертной молитвой лежит на кровати,
Но чувствует, как за больничным окном
Мечется полуживая тень её дорогого, дурного дитяти
– Господи Иисусе, помилуй не меня, но его!

Господи, сиротой остаётся он на белом свете
Вразуми его – задыхается мать в зыбкой молитве…
За окном надрывается загробный осенний ветер
И Алёша танцует, рассыпая золотые визитки.

* * *
На стене в раме висит черное окно.
Снять бы его этой ночью с глухой стены.
Дождь просится в дом и скребёт стекло,
Словно совесть скребут мышиные коготки.

«Духом времени» можно назвать неизлечимый запой.
В этом крошеве мне по душе только тот,
Кто за общей несвязной, пустой болтовнёй,
Слышит лишь, как утробой урчит кот.

Кто не видит в угаре «белой горячки» чертей.
С воем вырвавшихся на свободу.
И хозяина этой попойки в окружении званных гостей,
Говорить пытающегося через рвоту.

Дождь шумит за окном, словно аплодисменты толпы.
Снять бы это окно и забыть в кладовой.
Никого в глухой комнате только ты
Сам говоришь с собой