Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 3-2014

Алексей Ушаков

Стихотворения
Стихи

Родился в 1957 в Выборге. Учился на биофаке МГУ, с 1980 работал в Центральном государственном архиве литературы и искусства, с 1990-х годов – чтец в храме Казанской иконы Божией Матери в Коломенском. Занимается также москововедением, изучением московских некрополей, генеалогией. Печатался в журналах «Литературная учеба», «Знамя» и других.

Воскрешающий слова

Поэта Алексея Ушакова нельзя назвать консерватором, потому что он не столько сохраняет, сколько оживляет забытые, и казалось бы, уже навеки погребенные под словесным мусором, исконные, естественные для русского языка старые слова. Щегольнуть ради свежей рифмы редким словечком — задача, может, и приятная, и достойная, но не такая уж сложная. Другое дело – создать такую среду, в которой множество старых, редких, диалектных, церковнославянских слов и словоформ вдруг оживет и задышит. Есть только один способ создать эту живительную среду, не впадая в стилизацию – самому жить в ней. В современном информационном пространстве это невозможно. Ушаков не сдается: пусть нельзя жить в ней, но можно жить ею – этой средой, отыскивая ее в древних текстах, в молитвах (поэт много лет служит чтецом в храме), в фольклоре, в работах собирателей, таких как любимый поэтом Борис Шергин. Чтобы правильно употребить все это богатство (тем более в поэзии) нужно знать не только словарное значение, но судьбу слова, его пути, пропустить слова через себя, вдуматься в каждое, встретить не раз в текстах… Это не поэтический прием, это задача всей жизни. Слова не берутся из ниоткуда, они плоды истории, религии, быта. Почва этой поэзии – плодороднейший чернозем (отсюда и такой урожай в неизданных блокнотах), и даже по нескольким плодам, представленным в этой подборке, можно судить о его богатстве. Конечно, и на плодородных почвах далеко не все плоды бывают одинаково хороши (всегдашний бич многопишущего поэта), но почти каждое стихотворение вносит свою лепту в дело оживления – или скорее «воскрешения» языка (не путать с солженицынским языковым расширением – интереснейшим, но несколько иным по сути явлением). В этих стихах есть и лирическое настроение, и удивительное богатство интонаций, и мысли, и даже лирический герой просматривается (как бы ни пытался автор его скрыть), но именно это «воскрешение языка» представляется нам наиважнейшим вкладом Алексея Ушакова в русскую поэзию. Старые слова не умирают, они как Лазарь в пеленах – ждут своего Воскресителя. Но только любящий способен воскрешать. В Новом Завете прямо сказано, что Христос опечалился, узнав о смерти друга, потому что любил его. Он не стал мириться со смертью, хотя, казалось бы, кому как не Богу знать, что смерти нет. Так и всякий подлинный поэт не смиряется с обеднением поэзии, истончением плодородного слоя языка. Он словно говорит: это для вас эти слова мертвы, а для меня живы, потому что язык – это мир, а мир бесконечен. И мы действительно чувствуем, что в его стихах русский язык оживает. И это не «винтаж», не игра в слова и не стилизация – это поэзия.

Дарья Данилова
Антикиферский механизм

Стоячая вода, стоячие часы
Припоминают зов предвечного расчёта,
Но воля смертная глаголет словесы
Случайными, летит к кому-то от кого-то.

Ума холодный плод, что рвения верней, —
Вместилище планет, неотменимых правил,
Содружество пружин, заклепов, шестерней –
В огне морских солей навеки перержавел.

Великая нужда рассудком процвела,
Сточилась, как игла, и стала сласть и мука,
В зубчатом колесе не удержать числа,
Ни в сердце – милости, ни в колоколе – звука.

Лукавый зодиак смиряет звёзд пробег,
Но слёзный водохлёст его возьми да вымой.
Движению светил мешает человек,
Беззвучно плачущий в ночи необозримой.

Неужто тайный ключ, звенящий о конце,
Гаданий кружево и удержатель веры
Покоится, как смерть Кощеева в яйце,
В гнилом кораблеце, у скал Антикиферы?

Всему един Творец: Он будет, был и есть,
И падшее на дно спасительное судно
Он волен уберечь, и дни его расчесть,
И воскресить, пока вселенная безлюдна.

* * *
Липы опали, а клёны ещё златы,
Тихо тускнеет снизу витой поток,
Стынут Господни заводи и сады,
От пустоты убегая в песенку, в шепоток.

От пустоты слепящей, от глухоты
Разве бежишь в непаханные слова?
Где ты, усталая спутница, где? и ты,
Бодрая мироносица, чем жива?

Можно ли, холод сердечный дотла избыв,
Снулой реке приказать: веселей теки!?
Можно ли выпрямить водный напев, извив,
Плотью одеть дорогих дерев костяки?

Чем мы живём посреди золочёной лжи
В жизни лядащей, поставленной на дыбы?
Сварено мvро – и всё до конца лежи,
Как положили, и не избегай судьбы.

* * *
Пень дубовый, да пень еловый
Из древесного их полка,
Уцелели для жизни новой,
А степенные суесловы
Разбрелись, и вся недолга.

Милый друг без зубов передних,
Тугодум, хвалящий без слов,
Оный иному привередник,
Сомолитвенник, собеседник,
Сострадатель овому ов.

Очистительным мvром мазан,
Сжался в двоицу легион,
Потаённым обетом связан,
И напутствован – и наказан,
Вечно зелен – и оголён.

Не вздохнуть, не продлить похода
На сурепицу, рожь, пырей,
Но приметнее год тот года
Их неведомый Воевода
И незримый Архиерей.

* * *
Вожди слепые! Пламень путеводца
Вы променяли на дорожный сон,
И всяк из вас, едва беда завьётся,
Чужим именованьем назовётся,
Да будет взыскан и превознесён.

Ужель забыли, Кто Хозяин в поле
Чьи кони на любом стоят дворе?
Кто вас святил? По Чьей любви и воле
Лучи светил ещё нисходят доле
И воды поднимаются горе?

С какого дьявольского перезвона,
Не утруждаясь, порешили вы,
Что вам грозит злокозненно-безсонно
Не обоюдоострый меч закона,
А гибкий бич уступчивой молвы?

* * *

Д.Е.

Белым цветам о пяти лучах,
Яблоневой фате
Незачем помнить о мелочах,
Думать о наготе.
Если уже и попущен мор
И не далёк от корня топор,
Свадебный цвет ещё не зачах,
Сердце не в тяготе.

Будет ли, нет ли сладчайший плод,
Рано гадать о том.
Бурю и засуху Бог пошлёт
В летнем сне золотом,
И градобитие, и пожар
Тоже приснятся как Божий дар.
Что ещё может пробавить Тот,
Чей безконечен дом?

Грейся, душа, в лубяной норе,
В кольцах древесных лет,
В ломаных сучьях, в сухой коре –
В них же безславья нет.
В чаянье яблок слеза бежит,
Время не дюжит, пчела жужжит,
В грозном безветрии на заре
Не опадает цвет.

* * *
Мимо угрюмых осок, коряг
Вниз по ночной реке
Плыть, не тоскуя о якорях,
В шитике, во грехе
К морю студёному, к житию
Смутному; как суму,
Страсть волочить из сия в сию
И от сего к сему.

Но человек на свету наздан
И отверженья нет.
Это не Варзуга – Иордан,
Скверн омыватель, бед.
Се неуступчивая струя,
Чует во мраке зол:
Жизнь замерцала из бытия,
Папоротник зацвел.

* * *

М.И.

Неотъемлемое отъемлется,
Низлагается корни жалить,
Безмятежно в землице дремлется
Нашим книгам, надёжна наледь.
Это счастие столь испытано,
Что пребудет и на луне.
Что не писано, то не читано,
И горчит оно в глубине.

А богатство наше безцельное
Не в обилии благовонном –
Сокровенное, подземельное,
Между Вологдой и Афоном.
Волоконце растёт, вибрируя,
И разгадывает свой сон,
Как ложится сермяга сирая
На порфиру и на виссон.

Пусть презорны рабы несытые
И придирчивый враг коварен,
Соляные пласты сокрытые
Не пожива для солеварен,
И какое бы слово раннее
Ни легло под голодный наст,
Соль, избегшая обуяния,
Ничему перепреть не даст.

* * *
Сквозь сонный скрежет и скрип стенной
Я слышу голос твой кружевной,
Из прочных нитей сплетённый зов,
Из всех несбытий, минут, часов,
Тот давний, длинный — ни благ, ни плох —
Как воробьиный переполох,
Звенит и славит, блажит и лжёт,
И млечным лучиком темя жжёт,
И исцеляет от столбняка
Твой тонкий щебет издалека.