Лев Гунин

Контуры

Стихи

Бобруйско-минский поэт, музыкант (композитор, исполнитель, аранжировщик, пианист), музыковед, переводчик, философ, историк, общественный деятель.
Автор огромного и единственного в своём роде исторического труда о Бобруйске (написанного при содействии: родственника, профессионального историка Владимира Сергеевича фон Поссе; легендарного белорусского историка Анатолия Петровича Грицкевича; брата Льва – Виталия, и др.), романов и рассказов и пр.
произведений. Автор философских, исторических, политических, музыкально-критических и литературно-критических работ.
Поэтическое творчество Гунина: тысячи стихотворений, более двадцати поэм, десятки поэтических циклов. Его стилистика включает в себя как силлабо-тонику, так и верлибр.

День любой

На улицах, на людных перекрестках,
Кишит народ, безумствует Москва.
И оттепель, и слякоть встали костью
В ряд будней, в ихний лубочный овал.

Мелькают лица, сутолоки тени,
И стон шагов летит до потолка.
Метро ступени, садика ступени,
Ступени смыслов, впаянных в века.

В кармане, в потных пальцах пять копеек,
Для прорези обыденная дань.
И мир галдит, и к вечеру немеет,
Скатившись к силуэтам дачных бань.

От Сретенки идёшь к Проспекту Мира
С железным Феликсом в упрямой голове.
И мостовые жаждут эликсира
Волшебных грез, невидимых в Москве.

* * *
За ухом еле видимый разрез
скрывает он – чужого мира Крез,
с торговой прибыв миссией сюда
с планеты Нет или с планеты Да.

И шрам его – холодный, как слюда.

Его глаза за стёклами очков
мертвы, как рыбьи в пальцах моряков.
В них тучи цифр, но лишь „один“ и „ноль“
реальны, как для нас реальна боль.

Пронизан он бесплотностью, как моль.
Никто не знает, что он продаёт.
Никто не знает, что он покупает.
Но в страхе расступается народ,
когда он вниз по лестнице ступает;
он – мрачный и опасный звездочёт.

И только ростовщик, банкир и кат
в его дверях услужливо стоят,
его в гондоле золотой везут
на Пьяццо; там выходят и идут

до Loggia под Часами, – и назад.

И, под Минервой стоя вчетвером,
они подносят к горлу влажный ком,
и к Башне руки тянут в тишине,
где Вздохов Мост сияет как венец.
И шепчутся они между собой,
и чертят знаки в небе под Луной…

* * *
За стaканом вина я ужасную тайну узнал.
Мне её нашептал человек с золотыми зубами.
Я поклялся, что буду навеки – „стена“,
И останется тайна, как этот стакан, между нами.
Но в субботу, с любимой гуляя вдвоём,
Я, дурачась бездумно с телячьим кривляньем и смехом,
Всё ей выболтал тем же бессовестным ртом,
И глумливо хихикал над „глупым „матросским секретом“.
Почему же теперь незнакомец мне спать не даёт,
И стоит надо мной, и сверлит меня страшным упрёком,
И за шторою прячется старая дева с жезлом,
И женить меня хочет на вечере, сделав пророком.

Бродскистам

уважаемые коллеги создатели афоризмов
ваша поэзия напоминает мне клизму
та же функция только с читательскими мозгами
а вот попробуйте-ка вы на себе её сами
запахи нафталина кокаина или касторки
как далеко вам до паунда или лорки
как далеко вам до гамсуна или блока
вы утопили истину в стакане сока
а до вина вины вам не хватает полной
над головой во тьме сомкнулись волны

* * *
Давится собственным сном
Ночи гортань дорогая.
Связаны чёрным узлом
Сонные мысли, врастая.

Не набрести на ответ,
Или не жду я ответа.
В сущности, прошлого нет,
И настоящего нету.

Есть только эта слеза,
Не объяснимая сущим,
И громыхает гроза,
Словно паромщик орущий.

Осенний пейзаж

Зеркала – дороги. Мачты, канаты – ветры.
До Бобруйска остались последние километры.
А в такси тепло; с Осиповичей tender trim.

Нити встречных фар; отраженья огней как плектры.
Островки полей. Еле видимых сёл конверты.
Хуторам в лесах, как лесам под небом пустым.

В котелке – смятенье, и сонная даль в пипетке.
На сиденье рядом корячится fremde Madchen
И не чешет руки заядлый угар пера.

Победить себя – это словно повергнуть вепря.
Это рать осилить, от яда врагов ослепнув.
Это плети свист над бичуемым до утра.

И летят кварталы, остановки и пятна света,
и витрин открытки сквозь озеро серебра.

Контуры-1

Выгиб плеча нежнее
шеи лебедя.
Зелёные глаза
искрятся
двумя угольками.

И шорох мыслей
приподнимает завесу
над тем,
что внутри.

Из цикла Воспоминания (1981)

Воспоминания египетского мальчика

Осирис загадочный лунной дорожкой водной
Пятнится бликами Нила и дышит в затылок быкам.
Тридцать пять дней, как стало холодно не по сезону.
В Долине Мёртвых дольше стоит Луна.
Камни круглые Башни вторично стоят под наклоном.

Тень шагов по полям приминает ростки неживые.
По пятам еле слышно крадется Нефтис, за нею Изис.
Атор покинула всех, ничейное небо нам ними
Слезами длинными плачет над братом богини,
Сворачиваясь, как папирус.

Иероглифы-крокодилы раз-зевают голодные пасти.
Их значенья богами ниспосланы. Время над ними не властно.
И свисают с небес в промежутке дождя будто сливы
Грозди новых богов, что колдуют и Нила разливы,
И дождливый сезон, и поля, обожжённые ливнем.

Между Аписа прежнего смертью и нового жизнью застыло
Это время как тело из обожженной глины.
В домах из глины у изваяний из камня
Мужчины сидят, согреваясь напитком трёхтравным.
Словно змейки кровавые – жар очагов греет спины.

Только в храмовых рощах по-прежнему яркая зелень
Даже ночью встречает прохладой Хем Нетжер и Шемсу.
Над озерами Ивы склоненные немы
Молчаливостью тайны, и их окружает повсюду
Равнодушье акаций и нерасплетённость камелий.

У бассейна клоняясь в озабоченной позе, отец мой
Влагу пальцами задумчиво перебирает.
Перед ним изваяньями в ряд обнажённые слуги
Неподвижно застыли, ожидая его приказаний.
И в воде отражается факелов двух полыханье.

И за стенами Дома играют назойливо-громко
Насекомые песни свои, и стоит над травой в промежутках
Тишина – словно кровь незнакомого бога родного, –
Туповато-отрывисто и осязательно-жутко.

Ханукальное воспоминание

Свеча за свечой – день за днём.
Жизнь пылает маслом-огнём.
И подливает из высших миров
Ха-Шем огонь своих вечных слов.

Шестое столетье разрушен Храм.
Места нет в этом времени нам.
Но поглощает душа и свет,
И расстоянья, которых нет.

Всё остальное поглотит мгла
Вечности без добра или зла.
Мигает жизнь, как свечи накал.
Жалость к себе как Четвертый Бокал.

Снаружи, как тфилым, лежит гора.
В саванах люди. В шкафу Тора.
В окнах – вечер. И в небе – свет.
Талит поверх ещё не одет.

Халель этот мир напевает собой.
Водит Он моею рукой.
И от Него эта сладость-тоска
Перетекает из мыслей во мрак.

Лицо в ладонях

немодный жест
немодная позиция
как будто пролезал к себе сквозь спицы я
и вены резал обнажённым лбом
дом
и небеса
затянутые тучами
грозили снегом или нёбо мучили
и грохотал из них без молний гром
………….БОМ

Мальчики

собирались мальчики в шинелях
на перронах грустных как Пер Гюнт
отправлялись мальчики к Потерям
бросив Город, Счастье и Уют

умирали мальчики в походах
под напев безвыходной тоски
и потом везли их на подводах
к общей яме под обрыв реки

хоронили мальчиков без помпы
без речей без флагов и без слёз
и не клали как ведётся в гроб их
ни крестов над ними ни берёз

и сползали жалкие крупинки
по щекам их гимназистских грёз
и свечу в церквушку на Ордынке
им никто из близких не принёс

и – сквозь заколоченные двери
школ-гимназий сквозь стекла испуг –
их глаза ожившие смотрели

(Из цикла Арабески (Начало-2).

* * *

рваной ноздрёй дурачится твоя поэзия
её не впервой разглядываю до рези я
до рези в глазах в неё я как в воду всматриваюсь
портшезы и крен и котурн её мыслей матрица
она вся такая залётная инопланетная
глотая икая взлетаю до носа до век и я
к губам прикасаюсь губами глазами и взглядами
и вот оказались руками плечами тут рядом мы
и вот на кровати мы рядом сидим моей
все чувства в квадрате и мысли проверенней
лицо твоё лёд и сжигает его огонь
стихи твои рвёт на клочки красоты кулон
и пагода взглядов кренится от тела тезиса
совсем одурела твоя и моя поэзия

* * *

если бы я был „как все“ – достиг бы больших успехов
читали б мои стихи с грацией или смехом
я б выбирал любовниц из тех кого сам хочу
а не меня приглашали бы как на визит к врачу
я бы владел сералем держал бы в руке весло
был бы шахом иль баем и не был бы жиголо
я звался б есенин бродский иль венеамин козлов
ходил бы в тибет как в церковь по крышам своих стихов
я тайно читал бы мао любил бы стихи лю да-бай
и иероглиф „дао“ писал бы как дин мин лай
были б мои друзья не потомками знатных шейхов
а мандарины из порта шанхай или монахи тибета
я путал бы текст тахара со строкой из сто третьей суры
при этом слово „катаб“ писал без алиф максуры
а вместо „садака“ говорил бы „цдака“ или „charity“
и в глазах у других видел не тайну – а „clarity“
и сидя в москве на тверском попивая пивко с асиновским
я б рассуждал о корсаже венеры милосской
о готических крючьях и шпильках немецких мэдхен
шлюх в душе а по виду – вылитых гретхен
о готических сводах ихних природных ножен
для мужского меча – где он готикой смят и стреножен
о десятках и сотнях на них розоватых насечек
и о том кого любят их заостренные плечики
и воспевал бы не мира печали
а то что любовницы мне за обедом сказали
а вот поди же – плююсь стихами
икаю песней как раб дровами
с напевом странным
в ритме сарабанды
эта моя песня
вряд ли интересна
наступленным горлом
не поется сверлам
и вот дожидаясь рассвета
ночь меня обессонит за это:
твоя эпоха твоя песенка спета

Хоральное воспоминание

верую я                            аминь
верую                               аминь
верую беспрекословно     аминь
пречистая     мать Мария   заступница!
Дева
искушенью           славься    не сломить
поставим            славься        наш
заслон              славься              дух
хрупкости   тела           прихоти коварной
своей           слабости   судьбы
противопоставим силу духа
жить   не       на        грешной         земле
в          хоромах         образа             святого
земное            притяженье               пересилим
святого           пересилим     образа     закат
притяженья   образ               аминь     аминь
заступница    заступник       в земле   на небесах
жизнь – испытанье духа твоего
смерть – испытанье тела твоего
небытие – всей Вечность прощенье

* * *
не сотвори кумира – рёк пророк
отвергнувший красоты неземные
пустынник и аскет что превозмог
мечты земной навязчивые сини

пустынный демон плоть его укрыл
от мягкости душевной парадигмы
и посох его в змея превратил
и затвердели в сердце его стигмы

и в камне жёстком неземным огнём
слова громоподобно написались
и под угрозой их мы все живём
и мыкаемся с душами из стали…

* * *
жизнь играет
краплёными картами
нет веры ни в чём
себе самому не верь
верь любящим тебя
любовь не обманет