Марина Гарбер

Кинематограф

Стихи

Поэт, критик. Преподаватель итальянского, английского и русского языков. Публикации в журналах «Интерпоэзия», «Крещатик», «Звезда», «Нева», «Новый журнал» и других. Автор трех книг стихотворений.
Живет в Люксембурге.

* * *
я когда-нибудь оторвусь от книг,
зашвырнув последнюю под кровать,
и уеду в неправильный reykjavik,
ледяные кубики собирать.

ворожить на соленой морской крупе,
извлекать из нёба раскаты «р»,
на водопроводной играть трубе,
подземельной лирики пионер.

буду в ступе травы всю ночь толочь,
буду к травам подмешивать злу золу,
буду снежной и нежной твоей, точь в точь
та, что стынет зря в дворовом углу.

расплетутся гривы лихих коней
под крахмальным хлопком чужих знамен,
а твоя морская? – забудь о ней!
я забыла сотни своих имен.

ты давно такую себе просил –
чтоб стояла крепко, не на краю,
приезжай ко мне! из последних сил
предпоследний шорох в себе давлю.

посмотри в ладонь, как глядят в окно,
там ползет по изгороди лоза –
ах, какое в исландии пьют вино!
золотистое, словно мои глаза.

обернусь княжной ледяных кровей,
прорастет побег из моей спины,
но чем ближе лягу – тем холодней,
и не будет в этом ничьей вины.

* * *
Это море северно-тяжело,
Облака на нем, как в полях стога,
Его тело – небьющееся стекло,
Канифолью крашены берега.

Может, это оптический злой обман,
И реальность искажена в стекле,
Но я вижу, как медленный караван
По воде проходит, как по земле.

Я опять чужая, куда ни глянь,
И кого здесь за руку ни схвати,
Водяные демоны, синь и склянь,
Поднимаются на моем пути.

Я черчу чертят на сыром песке,
Кударинской степи означив даль,
И послушно замер в моей руке
Приручённый карликовый глухарь.

То ли чайки с моря взымают дань,
Собираясь стайками у буйка,
То ли птичий экстренный шуудан*
Мне приносит письма издалека.

Маслянистой пленкой ложится свет,
В нем густая плавится бирюза…
Мир – что фокусник, то он есть, то нет,
Хитро щурит семечками глаза.

Водит ветер вилами по воде,
Задыхаясь, волны глотают высь,
Словно девочка из Улан-Удэ
Здесь нечаянно пролила кумыс.

* * *
Вдоль речки, по недотканному льну,
Где камыша – убористый заборчик,
Идти наощупь – так слепой стекольщик
Нащупывает раму, как струну.

Вдоль полосы пустой береговой
В лиловом свете сумерек неспешных
Водить рукой – так крестит постовой
Рассеявшихся в воздухе безгрешных.

Но только воздух катится из рук,
И пухом камышовая ограда,
Прилив – так обессиленный хирург
Идет к тебе, не подымая взгляда.

Врастая корнем в топкий перегной,
Не вырываясь из тягучей глины,
Естественно – так скульптор надземной
Разглаживает грубые морщины.

Песчаное и водное родство
Последнее прокладывает русло –
Так смерти безыскусное искусство
Одолевает жизни мастерство.

Кинематограф

У заводи мелькает стрекоза
Над облаком другой летучей дряни,
И у нее печальные глаза
Веселого Марчелло Мастрояни.

Она едва касается травы,
Вкось по воде бежит ее автограф,
И крупный план драконьей головы
Уже запечатлел кинематограф.

Там насыпи янтарные пески
Посверкивают украшеньем митры,
И зрители, как длинные стихи
Читают вкривь плывущие субтитры.

Идет такое сладкое кино –
В пределах жанра, вдоль песчаных русел,
Что взгляду совершенно всё равно,
Где рваться, где затягиваться в узел.

Трехпалых лапок вычурный пасьянс
У насыпи раскладывают птицы,
А в глубине, пока идет сеанс,
Велюр и бархат скрадывают лица.

Из-за спины еще клубится свет,
Еще киношник не захлопнул дверцы,
Зажат в кулак надорванный билет
И крылышки подрагивают в сердце.

* * *
Каблуков и щебня тугой офсет,
Дождевая влага в резине стелек…
Я смотрю, как ее раздевает свет,
Отделяя пуговки от петелек.

Даже ветер нынче, как мед, липуч,
Под его мотивы – ясней улики,
От стены отпрянув, фонарный луч
Разбивается на черепки и блики.

Мы всю ночь глядим, не смыкая глаз,
И соседи справа, и их ребенок,
Как, топорщась, рвется ее атлас,
Предсказуемо – там, где особо тонок.

Оголяет колено, живот, плечо,
Полновесно небо и ветер – встречный,
И нагрудный поблескивает значок,
Нависающий, колкий, пятиконечный.

Оседает щебень в сырой песок,
Колокольчик вздрагивает над дверью,
Многоцветный флюгерный петушок,
Повернувшись к северу, чистит перья.

А наутро будут жильцы в окне
Наблюдать, осклабившись изумленно,
Как родная улица льнет к стене,
Окликая каждого поименно.

* * *
Тогда, я помню, не было зимы,
Она всё обещалась и хрипела,
Но небо над землей оранжевело,
Как мякоть передержанной хурмы,
……И, монументы заливая густо,
……Свет обращал их в новое искусство.
А в воздухе играли в домино –
То воронье, то взмыленные чайки.
Девчонки надевали разлетайки,
Мальчишки покупали эскимо,
……Снег назревал и целился в гранит,
……Но солнцем был в заоблачье убит.

Еще, ты помнишь, пробежал шумок:
Наш городок отплыл от континента
И замелькал размытой кинолентой –
Не разберешь, где запад, где восток:
……Горят кресты в зигзагах и разводах,
……И мы в массовке, то есть в эпизодах.
Мы распускали крылья-рукава,
Глотали воду, выдыхали плесень.
Там женщины не заводили песен
И не играла в игры детвора –
……Но кто из них тогда не понимал,
……Девятый круг и есть девятый вал?

Лететь во сне – расти, и мы растем,
Наш океан теплей иной постели.
Всё правильно, мы жить не захотели,
И не живем и, всё-таки, живем.
……А присмотрись – спасательнейший круг
……Из стольких слов – цепочкой – стольких рук!
Мы так и не проснулись. Этот год
Вошел в историю как самый безмятежный:
Плывут пятиэтажки по Манежной,
Из окон свет – гречишный мед из сот…
……А мы на дне – давно и глубоко,
……И нам с тобой не дышится легко.

* * *
Войну и мир звонят колокола,
Поспешна месса, не саднят колени,
В прикрытии бетона и стекла
Сгущаются, выстраиваясь, тени.
Стремительные сборы, марш-бросок,
В чугунном рту дрожит язык не вещий,
А память – как солдатский вещмешок,
Куда простые складывают вещи.

Проскрежетав травой по тишине,
Они пройдут застывшими дворами,
Оставив миру мир, войну войне,
А там и травокос не за горами –
Прожженный воздух, жаркая постель,
Горит металл под раскаленным локтем,
Как эта надземная акварель,
Намеренно изгвазданная дегтем.

И женщину, одетую легко,
Качает ветер, ухватив за бедра,
Чтоб пенилось парное молоко,
Стекая в оцинкованные ведра.
Мы вспомним, как прощались у огня,
Как лес пылал, глазастый филин окал,
И липкая от пота пятерня
С трудом смывалась с запотевших стекол.

* * *
Здесь, на безветрии, выдох – что ветер,
Выбьется прядь.
Будет одна в обесцвеченном свете
Ждать.

Звук округляется, катится, тонет
В тине болот.
Как в черно-белом Антониони,
Улица ждет.

Сосны закручены в жест не-свидания,
В черный бемоль –
Знак понижения. Здесь в ожидании
Вся соль.

В мокром тумане свалявшейся ватой –
Белый платок,
Скомканный, будто он всех виноватей,
Счастья флажок.

Станет отстукивать ставень о раму,
Мол, впереди
Сыплются листья, как телеграммы:
Жди.

Только бы стало сплошного дыхания –
Вóлны о твердь.
Только б не-встреча, не-расставание,
Не-смерть.

* * *
Кикимора, шишимора, яга,
Прядет за печкой шелковую пряжу,
Втыкает спицы в хилые бока,
По волосам размазывает сажу,
Отбрасывает тень на полотно,
В болотном торфе ночь проколобродив,
Как будто черно-белое кино
Показывают на стене напротив.

Гренландские болота не страшны,
Здесь – родина Pinguicula Vulgaris,
Здесь рукописным шрифтом тишины
И не такие ужасы писались:
Как постепенно замедляя шаг,
Охотник обмирает – от щекотки
Невесть откуда, от гудка в ушах,
От северного камня в носоглотке.

И хоть молчи, хоть громко суесловь,
Как хочешь называй сию трясину,
Но по-гренландски, говорят, любовь –
Asavakkit!* – выстреливает в спину.
Она ползет, как цепкий зверобой,
Лоснится кожей мертвого тюленя,
Победно поднимает над собой,
И резко опускает на колени.

Но эта злая женщина-сверчок
Лишь кажется сварливою и хлипкой,
И световой насыщенный пучок
Мелькает за щербатою улыбкой:
Ах, сколько в топи утекло воды
И сколько в водах растворилось соли,
Когда в Гренландии еще цвели сады
И голова кружилась от магнолий.

* * *
Мы сложили крылья привычным «раз-два» за спины –
Раскладными ножиками, на которых швейцарский крестик.
Тень земная делит луну на равные половины,
Впереди не орленок, но тоже, кажется, буревестник.

Мы живем, над собою не чуя большого неба,
Не от страха, не потому, что летать умеем,
Потому, что Тот, который – везде, где бы он ни был,
Обернется то зрителем в цирке, то чародеем.

Мы с тобою тоже делим углы и ниши,
Даже если осень из дальних лесов подула.
Отбиваю лапкой, как в барабан, по крыше:
«Ты ли это? Да ты ли это?» – не раскрывая клюва.

Мы да мы… Как нам нравится джаз и кофе,
Болтовня, и луна, как лиловый кусочек мыла.
Где-то там, в Амстердаме, Флоренции, Дюссельдорфе
Половина меня – половина тебя – бескрыла.

Оказалось, всё глаже, тише: гнездо у рощи,
Желтоглазый злак по полям – километры, мили…
Оказалось, мертвым летать несравненно проще,
Отражаясь друг в друге, не вопрошая: «Ты ли?»

С высоты наша роща, как перья в подушке – колка,
С высоты – пустоты – не объять ни крылом, ни оком.
На сосне наш ларец, где яйцо, а в яйце иголка,
Лишь бы ветер не дул, не смахнул его ненароком.

Лишь слепой не видит, как мягко поземка стелет,
Как привычный пейзаж становится чище, строже,
Там, где Тот, что везде, нас снова с тобой разделит –
У него всегда при себе перочинный ножик.

Анна Креславская

Выход в запредельное

Почерком подчас размашистым, но по большей части всё же более чем сдержанным, почти аскетическим, Марина Гарбер пишет историю внутренней жизни, биографию души. И даже если кажется, что она делает это легко и раскованно – мысль всегда остра, а концентрация образа велика и насыщенна. Как поэт Марина лишена гиперэмоциональности, аффектации и желания понравиться читателю.

Самый интересный, на мой взгляд, прием – это некие чешуйчатые отслоения, раздвоенность впечатлений и образов, видений… Даже лирическая героиня (герой) на глазах двоится, струится, меняется. Не сопоставима ли такая манера изображения с кинолентой, с хорошей, вдумчивой анимацией, дающей возможность следовать дыханию жизни во всей её движущейся изменчивости?..

Кто же эта вторая? Возможно, она и есть – муза Марины Гарбер? Как в итальянской сказке «Судьба Франчески» – судьба выходит из моря (к Марине – откуда же еще?)… У ранней Марины Гарбер было много от Цветаевой. Но это позади. Сегодня ее голос звучит, никому на свете не подражая и не вторя.

Вероятно, из-за неоднозначности образов, которая сопряжена у Марины со свободой походя делать множество наблюдений и умозаключений, критики говорят о неуловимости темы в её стихах, смешанности чувств и поворотов мысли, переменчивой акварельности её письма. Ну как тут определиться с темой, если стихи подчас идут плотным потоком сознания, лишь отталкиваясь от видимого мира веслом метра…

У Марины Гарбер параллельные миры пересекаются. Нет границ между смертью и жизнью. Они обе вхожи в стихи как враждебные сестры… как неделимое и болезненное единство. В этом смысле она очень близка всей романтической канве Серебряного века.

Многие новые стихи Марины кажутся сопоставимыми скорее с графикой, с офортами – по суровости и резкости наблюдений. Но порой да – акварель: нежная, размытая лёгкость, струящиеся, льющиеся, едва заметные блики. Или масло. Импрессионизм. Пропись едва проступающей детали на фоне таинственной мистики целого. Плывущая мелодия пространств – и вдруг какая-нибудь «таинственная плесень на стене»… Но всё это встречается и у других… – скажете вы! Да, быть может… Правда, я не знаю современного поэта с такой экспрессией запредельных состояний, с такой страстью к драматическому накалу, широкоэкранностью, панорамностью разворачивающейся на наших глазах драмы.

Почти в каждом стихотворении скрыта пьеса, драматическая напряженность сюжета. Порой он яснее ясного. Но в каких-то деталях перипетий он часто может лишь только угадываться… Эта множественность, поливариантность сюжета – воистину магическое пространство. Загадочность его, неопределённость завораживает ещё и хитросплетением невидимых связей, нитей, жил и завязей мира или даже миров между собой…

В стихах Марины Гарбер почти не бывает однозначных выводов. В них явственно проступает, быть может, главное свойство поэзии: не разрушая таинства, заглянуть за пределы вещного мира в попытке увидеть сокрытое, дотянуться до невыразимого.

Примечание:
Анна Креславская – поэт, эссеист, переводчик, профессиональный филолог, преподаватель русской литературы. Родом из Украины. Последние 18 лет живет вне родины, в настоящее время – в Голландии (Хаарлем). Лауреат первого интернет-конкурса Эмигрантская лира, серебряный призер пятого всемирного конкурса Эмигрантская лира(2013год). Стихи и эссе публиковались в журнале Эмигрантская лира. Подборки стихов в различных твердых и интернет-изданиях.