* * *
Юле…Проснуться вдруг, ещё не понимая,
Что ты проснулся там, в минувшем сне:
Светло, открыт балкон, и солнце мая
Узор листвы качает на стене.

Из мастерской кедровый терпкий запах
Взывает к верстаку… И верный пёс
Давно уже стоит на задних лапах
К хозяину приблизив чуткий нос…

На тумбочке лежит открытый Пушкин,
С подчёркнутым с «порядком дружен ум»…
По комнате разбросаны игрушки,
И слышен из окна трамвайный шум.

В вольере встрепенулся кенар… Скоро
Дом зажурчит, пронизанный насквозь
Высокой трелью… Шевельнулись шторы
И детский голос – Па-па! – произнёс.

Пора вставать…
Ах, только б на мгновенье
Продлить тот сон, – пока блуждает мысль
Вдали от горькой правды пробужденья…
Забудь, не просыпайся, обманись…

* * *
Дождись меня, река моя, дождись,
Дождитесь, соловьиные дожди,
Цветов и трав искрящийся поток
Под радугой дугою на восток.

Дождись меня костёр мой вековой
С дымком над розовеющей водой,
Где всплесками далёкий перекат
Зовёт меня, как много лет назад, –

Где чибисы оплакивают день,
Где с гор стекает зубчатая тень,
Где тайну для меня приберегла
Вечерняя синеющая мгла…

Дождись меня далёкая звезда,
Заветный свет навек и навсегда,
Полночная звезда моя зажгись,
Дождись меня,
дождись меня,
дождись…

* * *
Два русских века выделены знаково
На тусклом фоне времени жестокого:
Один – дневною бабочкой Аксакова,
Другой – полночным бражником Набокова.

Две бабочки, два знака, два столетия,
Они б сочлись, как два полубезумия,
Когда б меж ними символом бессмертия
Не взмыл осенний шмель Ивана Бунина…

* * *
Стихает жизнь и не хватает света,
Но, чуя за спиной глухую тьму,
Я жив ещё, хотя, пожалуй, это
Уже не интересно никому.

Но есть успокоенье в пониманье
Последних откровений бытия,
Где всё ещё душа внимает тайне,
Которая зовётся – жизнь моя, –

Где незабвенно каждое мгновенье,
И Божий этот дар благодаря,
Превозмогаешь бег и нетерпенье
Листающего дни календаря, –

Июнь, июль, торопятся недели,
Вот, в старом в парке липы зацвели, –
А вот уже и липы отгорели
На промелькнувшем празднике земли.

Взлетает, обновившись, птичье племя, –
И птицей бьётся в летнее окно
То самое стремительное время, –
Банально, но иного не дано…

А если сердце чем-то и томится,
То только тем, – как тих, как невесом,
Всё убывая, снится, снится, снится
Минувшей жизни несказанный сон.

* * *
Я забыл, что я поэт,
Словно сердце надорвалось
Понимать скупую малость
Навсегда прожитых лет.

Словно в мертвенной глуши
Века глума и тревоги
Вдруг забыл на полдороге
Тайну сердца и души…

Белый ветер, снов поток, –
И мелькнут лишь на мгновенье
Мои призрачные тени:
Ангел,
бабочка,
цветок.

* * *
Предотлётное сборище чаек,
Сонм листвы, улетающей в дождь, –
Поспеши обозначить, прощаясь,
Ведь с собой ничего не возьмёшь.

Ведь и жизнь, может быть, для того лишь
И дана, чтобы словом назвать
Эти сонмы взлетающих сборищ,
Эту Божию благодать…

Камень

Однажды в долине, людьми позабытой,
На выбросах старых обрушенных нор
Отыщешь рубило времен мезолита –
Тяжелый, отесанный грубо топор.

Задумчиво тронешь суровые грани,
Замкнувшие мир своего далека,
И сам не заметишь, как ляжет тот камень
В ладонь, и как вдруг содрогнется рука.

Мгновенный порыв вспоминающей хватки,
Тот самый, что вдруг без раздумий разит,
Встревожит предчувствием странной догадки,
Что каменный возраст ничуть не избыт, –

Что век тот, ввергавший в кремнистую муку
Пещерных своих начинающих чад,
Не мыслью, но камнем воспитывал руку,
Чтоб в нас без конца возвращаться назад –

Чтоб время от времени к чадном тумане,
Взрывая вокруг разрушительный глум,
Сбивать с материнского камня – ом мани! –
Убийственный камень отца – падме хум!

…Слепое орудье, дитя мезолита,
В пыли своей грешной усни и забудь
Всё то, что во тьме твоей каменной скрыто, –
Твою и мою первородную суть, –

Тот мрак, продолжающий мучить и ранить
Тоской притаившихся смертных забот,
На этой земле, где не всякая память
Во благо тому, что пришло и грядет.

Леониды

Звёздный дождь из созвездия Льва
Брызнул ополночь, век завершая,
Каждой вспышкой сберечь обещая
Миллионов желаний слова, –

В них, столкнувшись, судьба и мечта,
Искушают в случайном свеченье
Разглядеть и понять провиденье,
И – ничтожным душа занята.
Да, ничтожная, молит душа
О своём, чуть жива, чуть дыша…

* * *

Пока я по-щенячьи тычу нос
В любую подвернувшуюся руку,
Пока я не прошёл ещё науку
Кровавых драк, пока я не всерьёз, –

Топи меня, топи, наставник мой,
Ещё ты можешь голыми руками
Приткнуть меня к любой помойной яме
И покачать печально головой.

Спеши, пока клюю на простоту,
Кидаюсь на фальшивую монету,
Покорно внемлю каждому совету
И ложь твою как откровенье чту.

Пока твой кабинет в моих глазах –
Возвышенной поэзии обитель,
Пока твои стихи, о мой учитель,
Ещё стихи, а не словесный прах, –

Топи меня, пока я не постиг
Судьбу твою – засаду и облаву,
Локтями отвоёванную славу,
Трусливую безликость книг твоих.

Топи, пока не высмотрел в твоей
Судьбе всех жалких знаков крохоборства,
Тяжёлой злобы и противоборства
Всему, что было выше и светлей, –

Топи меня, топи, пока я слеп,
Пока наивен я, смешон и молод,
Пока меня обуревает голод
Тщеславия, пока я так нелеп…

Иначе, под тобою возмужав,
Тебя я утоплю. И буду прав.

* * *
Переберу любимыми словами
Еще одной весны случайный свет,
Что вспыхнул мимолётными цветами,
Что вздрогнул, – и его уж больше нет.

Которого уже не наверстает
Ни этот стих, ни будущие сны,
Ведь не весна навеки исчезает,
А сам навек уходишь из весны.

Уходишь по разбитой в прах дороге
Меж сонных колокольцев сон-травы,
И все леса божественно убоги,
И небу не хватает синевы.

И сердцу слов любимых не хватает
Запечатлеть, как ветрен луг пустой,
Как жаворонок, падая, стихает,
Как одинок осокорь над водой.

Как чёрен грач на этой дымной пашне,
Как холодна лозы речная медь,
Как всё – ненастояще, всё – вчерашне,
Как ничего нельзя запечатлеть, –

Как ничего уже не наверстает
Ни этот стих, ни будущие сны, –
Ведь не весна навеки исчезает,
А сам навек уходишь из весны.

Песенка о дожде

Я стою, а ты идёшь
По сырой дорожке.
Ты идёшь ко мне сквозь дождь
В белых босоножках.

Ты идёшь, ловя рукой
Капельки беспечно…
И с отчаянной тоской
Я стремлюсь навстречу!

Но в тумане дождевом,
Мне махнув рукою,
Ты растаяла, как сон,
Давнею весною.

Я смотрю, как пляшет дождь
На пустых дорожках…
Никогда ты не придешь
В белых босоножках!

Никогда ты не придешь,
Даже в полдень ясный…
Дождь стучится, бьётся дождь,
Светлый и напрасный.

* * *
Когда-нибудь на склоне этих дней
Приснится мне, плывущая из дали,
Знакомая до каждой складки шали,
Любимая из юности моей.

Я буду вновь без памяти влюблён,
Не потому, что сердце стосковалось,
А оттого, что больше не осталось
И в снах того, чем был бы я прощен.

Чем мог бы оправдать на склоне дней
Единственно оставшуюся милость,
Молить о том, чтоб снова мне приснилась
Любимая из юности моей.

Жаворонок

Ковыльный холм, волнуясь, серебрится,
И там, над ним, развесив зеркала,
Журчит взахлёб полуденная птица,
Таинственно мерцая в два крыла.

То жаворонок в знойном поднебесье
Не устает собой напоминать,
Что песне нужен свет, чтоб сбыться песней,
А свету – песня, чтобы светом стать.

Обратный сонет

Не то меня гнетет, что и с тобою
Остался я, как прежде, одинок, –
Не тем я удручен, что в горький срок
Все будет решено само собою,
Не тем, не тем, что собственной рукою
Я этому приблизиться помог.

Боюсь того, что в днях неумолимо,
Когда-нибудь со дна притихших лет
Всплывет все то, чего давно уж нет,
И вновь переоценится незримо.

На многое прольется новый свет,
Полюбится, что было нелюбимо,
Но прошлое – оно необратимо,
Как этот перевернутый сонет.

Жестокий романс

Тускнеет закат сиротливый,
И ночь подступает, звеня…
Не снись мне, соперник счастливый,
Ты будешь несчастней меня,

Когда не во сне утомлённом
Она и тебя в свой черёд
Приёмом таким мне знакомым
Другому, шутя, предпочтет.

И ты мне не снись, дорогая,
Хотя в этой яви без снов
Ещё я грущу, напевая:
– Разлука уносит любовь… –

Да, страсть не грешит постоянством, –
Но всё для того, может быть,
Чтоб снова жестоким романсом
Бессмертную пошлость избыть, –

Чтоб музыкой неторопливой
Заполнить постылую высь…
Не снись мне, соперник счастливый,
И ты, дорогая, не снись…

* * *
В кругу хмельных друзей,
Похожих на врагов,
Забудешь в смраде дней
И дар, и божий зов.

И в гулевой глуши
Под трёп и пустословь
Пропьёшь мечту души,
Продашь свою любовь.

Чтоб на изводе сил
Шепнуть пропитым ртом:
– Я тоже русским был,
Не плачьте о пустом…

Русская баллада

Пока ты дремал в бесконечном похмелье,
Зима замела твой порог, и опять
За водкой пошел Иванов сквозь метели,
Чтоб в этих метелях навеки пропасть.

Пока ты валялся в дурмане тоскливом,
Апрель встрепенулся, листву теребя,
И Сидоров мрачно поплелся за пивом,
Пред этим до нитки обчистив тебя.

А позже в жестоко запойное лето
Петров заходил, чтоб в угаре хмельном
Жену умыкнуть твою в пьянь, но и это
Тебе показалось, наверное, сном.

И только когда уж листва облетала,
На миг ты очнулся от шума дождей,
Не зная, что это Россия рыдала
Чуть слышно над тем, что мы сделали с ней.

* * *
Вечный октябрь над усталой страной…
Боже, на что свои силы растратили,
Маялись ямбом и каялись дактилем
Перед глухой неминучей бедой.

Вот и опять чресполосая мгла
Рваным трехцветьем взметнулась воочию,
Мерзкая, как пулемётная очередь,
Мёртво стучащая из-за угла.

Так обживай же подполье свое
В русской привычной своей бессловесности,
Пережидая, пока на поверхности
Не отжирует родное жульё…

Окна пылают, и стены горят…
Боже, зачем это, что они, спятили?..
Дактилем, дактилем, дактилем, дактилем
Бьют пулеметы – и музы молчат.

* * *
Апрельский свет, реки струенье,
Необратимый миг, мгновенье,
Дрожащий отблеск невзначай,
Вы промелькнули, – и прощай!

Прощай навек, весны страничка,
Травинка, бабочка, синичка,
Ледок под мокрою стеной,
Прощай, мой день, мой сон живой…

Прощай, скворец на старом клёне,
Сырой овраг, трава на склоне,
Детинец с зубчатой стеной,
Софии купол неземной.

Прощай, река в летящих бликах,
Небесный свод в гусиных кликах,
Бессмертной жизни холодок,
Травинка, бабочка, ледок…

Псы Актеона

Миф этот, в общем-то, не прост, хоть и наивен с виду…
Отстав от собственных собак, охотник Актеон
В случайном гроте увидал нагую Артемиду,
И за оплошность ею был в оленя превращён.
Ещё не зная, кем он стал по прихоти богини,
Виденьем знойным ослеплён, беспечный Актеон,
Не чуя ног, помчался вдаль по солнечной долине, –
И миф на этом мог бы быть спокойно завершён.

Но миф коварно­кропотлив… Устав от напряженья,
От странной тяжести своей, несчастный Актеон
Остановился над ручьём, вгляделся в отраженье,
И – ужаснулся он тому, что вдруг увидел он:
Ветвистый рог, пятнистый бок, огромный глаз в тумане…
И закричал он, но сумел издать лишь хриплый стон.
И даль ответила ему предсмертным криком лани, –
И снова миф на этом мог быть честно завершён…

Но нет… Уже катился вслед, заметно настигая,
Забытой своры звонкий лай и злобный рёв вдогон.
И понял бедный Актеон, кидаясь прочь от стаи,
Что жертва – он, лесной олень, что здесь он обречён.
И понеслась вдоль мирных рощ кровавая погоня,
Собаки выученно шли на срезку и в обгон.
Он знал их всех по именам, он их кормил с ладони, –
И вот – ни крикнуть, ни позвать не в состоянье он.

Здесь миф жестоко заспешил в предчувствии развязки…
Олень споткнулся и тотчас был сворой окружён, –
И, взятый выжлецом под пах и стиснутый под связки,
На землю рухнул Актеон, и не поднялся он…
Над пёстрой тушею платан шумел листвой лениво,
Витал над миртами цикад неистребимый звон,
Собаки слизывали кровь и ждали терпеливо,
Когда хозяин их придет… Но что-то медлил он…

И миф иссяк уже вполне, без вывода, урока, –
И смысл загадочный его остался затемнён…
О чём ты, миф, ведь не о том, что не уйти от рока?
И не о том ведь, что никто не будет пощажён?
Строфа пустеет на ходу и дремлет утомлённо,
Глаза закроешь, и летит, летит кровавый гон…
Стихи мои, слепые псы, собаки Актеона,
Я вас с руки кормил, а вы всё мчитесь мне вдогон.

* * *
Вот и выстудил закат
Вечер зрелости бодрящий,
И отложен в долгий ящик
Спор о том, кто виноват.

Где был вымысел, где смысл,
Что – святое, что – пустое, –
Всё слетело шелухою,
Наступило время Числ…

Только смутная душа
Захлебнётся вдруг в томленье…
Но и в этом наважденье
Жизнь смертельно хороша.

Иволга

Где-то вдали или в юности где-то,
Там, где живая томится душа,
Иволга тихо окликнула лето,
Май встрепенулся, дождями шурша.

Где это, что это, как не забылось,
Как удалось, затаившись, сберечь
Этих дождей моросящую сырость,
Этой реки хлопотливую речь?

Как удалось не утратить надежду
Вновь и навеки вернуться душой
К дальней тропе, пробредающей между
Явью и снами в пыли золотой? –

К миру, где дождь шелестит, пролетая,
Вереск цветёт, и в тумане речном
В дальней дали, не смолкая, взывая,
Иволга тихо свистит о былом.

* * *
Без надежд на случайность и чью-либо милость,
В терпеливой тоске по планиде земной
Жизнь прошла чередом и вполне поместилась
В то простое, что русской зовётся судьбой.

И уже не беда, что споткнёшься и сгинешь,
Ведь и сгинешь – в родном, и на вечный покой
Отпоёт не чужое, а то, что покинешь, –
А оно до конца было вместе с тобой.

До конца трепетало, горчило и сладко
Наплывало, как ветер, – дыши и дыши, –
И в живом этом чувстве и есть вся разгадка
Пресловутой загадки славянской души.

Потому никогда ни в обузу, ни в жалость
Мне не станет всё то, что вместилось в судьбе, –
И какое бы зло в эту жизнь не вмешалось,
Оно собственным злом захлебнется в себе.

* * *
Ветер взовьётся, и птицы взлетят,
И потемнеет, на миг обессилев,
Воздух, промешанный сотнями крыльев,
Перетекающих в дальний закат…

Я ничего не хочу от тебя,
Жизнь, ты дана мне, и этого хватит, –
Этих взлетающих птиц на закате,
Этого ветра, чтоб жить не скорбя.

Этих отмеренных случаем дней
Хватит, чтоб ими сочесть свою участь,
Лишь бы любимых суметь не измучить
Неугомонною жизнью своей…

Вот и опять поднялись, поднялись
Тёмные тени без снов и пристанищ.
В этих взлетаниях разве не станешь
Сам полутенью, взметнувшейся ввысь?..

Ветреной птицей, сквозя и трубя,
Перечеркнуть бы вечерние тучи!..
Жизнь, золотой мой закат неминучий,
Я ничего не хочу от тебя.

* * *
Снова судьба без мерил и без правил
Бросила душу в распыл и раскол,
С вечной тоскою о том, что оставил,
И недоверьем к тому, что нашёл.

Снова устало, и трудно, и глухо,
Вдруг отбормочется тёмным стихом
Высвобожденье потухшего духа,
Самопрощенье пред завтрашним днём, –

Чтобы опять без мерил и без правил
Править судьбу до конца и всерьёз,
Где никому ничего не оставил
И ничего навсегда не унёс.

* * *
Ты думаешь, мир – безмятежный юнец?
Он – старец, предвидящий скорый конец,
Смотри, как дряхлея, тревожно горит
Дробящийся в звёзды сыпучий зенит,
Как горько дымит раскалённый закат,
Когда в него звёзды из бездны летят,
Как бездна, в беззвучный скрутившись поток,
Тяжёлый гранит разбивает в песок,
И зёрна песка, истончась до пыли,
Волной оседают в кромешной дали,
Где кружит столбом, завихряясь в веках,
Усталого мира беспомощный прах…
……………………………………..
Ты думаешь, мир не собрать, не вернуть?
Отнюдь, он таит и обратную суть.
Смотри, как покорно отвергнутый прах
Становится чёрной землёй на полях,
Как жизнь, по сусекам метя и скребя,
Из этого праха слагает себя,
Как жадно по ягоде лепится гроздь,
По нити – рубаха, по щепоти – горсть,
По вздоху – молитва, по взгляду – любовь,
По таинству – вера, по возгласу – молвь,
По радости – свет, – от него, от тебя,
Где то торжествует, что множит себя.