Татьяна Берфорд

Дитя итальянского символизма

Имя Джова́нни Па́сколи российскому читателю известно мало. Меж тем среди поэтов посткардуччиевского поколения он считается самой значительной фигурой. Выдающийся поэт-символист, оказавший влияние на итальянскую лирику первой половины XX в., крупнейший поэт-латинист своей эпохи – вот далеко не полный перечень титулов, которыми наградили Пасколи литературоведы.
Никакой подоплёки – идеологической или скандальной – за неизвестностью Пасколи в России нет. Она стала следствием случая.
При жизни поэта его негромкую лирику совершенно заслонил у нас эпатажный и рафинированный Габриэле Д’Аннунцио. Сверх того, Пасколи был рекомендован российскому читателю как записной ретроград: миланский корреспондент журнала «Аполлон», поэт-футурист Паоло Буцци выступил с критикой пасколианской поэзии, которая якобы слишком далека от современности, а самого Пасколи снисходительно назвал «очаровательным старым певцом сельских песенок», «писателем диалекта» и «провинциалом»*. Этого оказалось достаточно, чтобы русская пресса вспомнила о Пасколи лишь в связи с его кончиной, а потом замолчала о нём практически на целый век.
Однако более веская причина кроется в том, что стихи Пасколи при всей их кажущейся простоте чрезвычайно изысканны – наполнены тонкими аллюзиями, исключительно музыкальны, сложны в метроритмическом плане, разнообразны по форме, – а потому труднопереводимы.
Творчество Пасколи теснейшим образом связано с той областью Италии, где он родился и вырос, где учился и впоследствии преподавал – Эмилией-Романьей, а также с соседней Тосканой. Ведущие темы его стихов – детские впечатления от жизни в имении графов Торлонья, в котором отец будущего поэта Руджеро Пасколи был управляющим, родная природа и быт итальянской деревни. Событием, во многом предопределившим судьбу Пасколи и оказавшим влияние на его поэзию, стала трагическая гибель отца, убитого неизвестными по дороге домой. Джованни было всего одиннадцать. Эта смерть повлекла за собой целую череду смертей: в течение буквально нескольких лет Пасколи лишился старшей сестры Маргериты, горячо любимой матери и старшего брата Луиджи. Утраченную семью он оплакивал едва ли не всю жизнь; его заветной мечтой стало воссоединение под одной крышей остальных братьев и сестёр, восстановление разрушенного семейного гнезда. Мечту удалось осуществить лишь в 1895 году, когда Пасколи, будучи уже известным литератором, приобрёл на деньги, которые он выручил от продажи золотых медалей, полученных им в разные годы на всеевропейском конкурсе латинской поэзии, дом в местечке Кастельвеккьо. Там он проживал в свободное от преподавания время вместе с сестрой Марией, ставшей его верным другом и помощницей.
Несмотря на крайнюю бедность семьи, оставшейся без кормильца, Пасколи получил прекрасное образование – помогла стипендия, которую он выиграл при поступлении в Болонский университет. Здесь он учился у выдающегося поэта Джозуэ Кардуччи, а позже, в 1905 году, унаследовал университетский пост своего наставника. Блестящая пасколианская техника стиха – от Кардуччи. Вместе с тем Пасколи были совершенно чужды антиромантические устремления учителя, его антиклерикализм, повышенный интерес к политике, гражданский пафос и отношение к поэту как к трибуну. Цель поэзии Пасколи видел в другом. Свои взгляды он изложил в трактате «Дитя» (1897), который открывается знаменитыми словами, восходящими к платоновскому «Федону»: «В каждом из нас заключено дитя»**. Согласно Пасколи, поэт должен смотреть на мир глазами ребёнка, интуитивно постигающего бытие во всей его глубине, многомерности и таинственности. Ряд положений трактата так или иначе перекликается с основными тенденциями символизма: тяготением к недоговорённости, к многозначности образов, к связи с другими видами искусства (музыкой, живописью).
Для Пасколи-поэта характерно использование диалектизмов и просторечий, которые он собирал всю жизнь. В его стихах они органично соединяются с достижениями современной ему изящной словесности, порождая своеобразный пасколианский стиль.
Пасколи по преимуществу создавал стихи циклами, каждый из которых имеет свой сюжет и сверхидею, часто не одну. Цикл «В деревне», вошедший в первую и самую известную поэтическую книгу Пасколи «Myricae» («Тамариски», 1891), – один из наиболее ярких тому примеров. На первый взгляд, его содержание исчерпывается сменой сезонов в рамках одного сельскохозяйственного года, а также проекцией этой смены на этапы человеческой жизни и сельский быт – темой, которую европейская поэзия освоила ещё с античных времён. Однако цикл являет собой ещё и мини-энциклопедию поэтических форм и строфики: содержит традиционный для итальянской поэзии сонет, разновидности баллаты и мадригала, различные метрические версии сапфической строфы и др. Наконец, он включает в себя диалоги автора с итальянской литературой – прежде всего, конечно, с поэзией – разных эпох. Так, в первой части («Старый крестьянин») упоминается Буово Антонский, известный у нас под именем Бовы-королевича, который из героя рыцарского романа Андреа да Барберино (ок. 1370 – ок. 1432) превратился к XIX в. в героя итальянского фольклора. Есть в цикле отсылки к Данте, к лирикам восемнадцатого столетия… Третья часть (сонет «Вол») полемизирует с одноименным сонетом Кардуччи. Социальному звучанию этого образа у своего учителя Пасколи противопоставляет философско-мистическую трактовку: катрены воплощают статику мира, терцеты – его динамику; главным событием становится трансформация одного в другое, производящая впечатление магического акта. Обращает на себя внимание и девятый номер («Одинокий дрозд»), содержание которого отсылает сразу к двум итальянским поэтам-романтикам. Название, первая строка и образ синего дрозда, символизирующий поэта, апеллируют к одноименному стихотворению Дж. Леопарди, а образ музицирующей монахини заимствован из поэмы «Грации» У. Фосколо.
На русский язык цикл переведён впервые.