Юрий Кобрин

«…Не умер иностранцем»

Стихи

Об авторе: Русский поэт, переводчик. Член СП СССР с 1973, член СП Литовской Республики, член Союза российских писателей, член СП Москвы и др. Заслуженный деятель искусств РФ, академик Европейской академии естественных наук (Ганновер). Автор 13 книг стихотво-рений и 13 переводных сборников литовских поэтов. Первую рекомендацию для вступле-ния в Союз писателей в 1966 году дал Арсений Тарковский. С 1950 г. по настоящее время (1956-1960, пос..Смирных- г.Южно-Сахалинск) живёт в Вильнюсе.

В искренности поэта никогда не сомневаешься. Его речь метафорична в мере, обусловленной требованиями хорошего вкуса, ума и той смелости, которая свойственна русской советской поэзии последнего десятилетия.

Область мастерства всегда служила художникам как бы прибежи-щем от громов Юпитера – разрешений, запретов, основополагающих указаний. Но и в ней проявляется отрешённый от внеположной данности (тирании, охлократии, демократии) тайный дух свободы, либо унылая ремесленническая виртуозность. Ю. Кобрин это пони-мает и делает свой выбор: «На склоне века чувствуешь острей//непоправимость сделанных ошибок, //которые не делают мудрей, //но помогают сделать верный выбор.». Троекратно употреблённое «мастеровитое» слово «сделать» – само по себе отнюдь не случайный выбор слова. Посредственный пианист знает десяток вариантов разыграть шо-пеновскую пьесу, для мастера же существует только один. Свобода – не анархия, а самоо-граничение обдуманного выбора. Стихи Юрия Кобрина разнообразны без пестроты, современны без модности и старомодны без снобизма.

Литва для русского поэта Юрия Кобрина – родной дом, а Вильнюс –мастерская, где он работает. И цикл стихов «Гравюры», открывающий новую книгу поэ-та, – не путевой дневник, а поэтический рассказ о доме и его обитателях. И, возможно, по-тому и близки, и понятны стихи Ю. Кобрина мне – грузинскому поэту, который уже много лет живёт и работает в Москве.

«Реве та стогне…»

Давно тебе не гладил волосы,
прости и не гляди с укором!
Проходит время гладиолусов,
зазимок в дверь ударит скоро.
…..Неласковым я вырос
………….сызмала,
…..брал всё терпением, –
…………не голосом,
…..не поддавался ложным
…………вызовам,
…..в хор не ходил, пел песню
…………соло сам.
В краю непуганых неясытей,
где небылицы об отчизне
моей вбивают деткам ясельным,
не знающим о жизни-тризне…
«Реве та стогне…» не допели мы,
примёрзла в горле песнь Тарасова,
и сгусток крови вишней спелою,
застыл в краю, в котором здравствуем.
Язык от Вильнюса до Киева
не доведёт без переводчика,
ликует шустро нечисть Виева
русскоязычного наводчика.
Давай с тобой уйдём мы
…………во поле
изъятые из обращения
средой, где мозг загажен
…………воплями
о покаянии-отмщении…
Давно пора на воздух выйти нам.
Смахни горючую-горячую:
моя неласковость чувствительна,
нежнее темечка дитячьего.
Толпа и митинг – знак
…………безлюдия,
оно стозевно, обло, лайя…
И в нём шепчу, что я
…………люблю тебя.
И ты люби, не умирая…

Право

Поэтов любят после смерти,
строчкослагателей при жизни.
И всё же выстоять сумейте,
когда вы не нужны отчизне.
…..Страна – родимая
………и зверь она!
…..Страна – в надежде
………и изверена…
…..Аршин сломали,
………не измерена
…………страна –
…..республика-империя.
…..Канат над пропастью
……….натянут,
…..ступай над жизнью
………необыденной:
…..и ладан в ней, и смрад
………портянок,
………и этим мы
……кого обидели?!
Что не скажи, то в пику ндрава
постмодернистского плевателя.
Мой слог давно имеет право
сам выбирать себе читателя.

Право одного

Я думал, этот край – навек родной,
и я ему – родной. Но, хоть убейся,
не понимаю с сыном и женой,
в чём провинилось скромное семейство?..
Да, «у литовца нет земли иной»,
Всё это так. Но скрыть же не пытайся,
что в этой формуле такой простой –
намёк прозрачно-ясный: выметайся!
Народ мне дорог. Ценности его
воплощены в обычаях, свободе…
И всё же выше право о д н о г о,
его права не меньше прав народа.
Права народа вытекают из
прав человека, словно кровь из раны,
Того, Кто на Голгофе отдал жизнь
за каждого из нас. И очень странно,
когда вошла в национальный дух
сводящая толпу с ума идея
о превосходстве коллектива, двух
друг друга ненавидевших злодеев.
Ещё не раз придется нам жалеть,
о смуте духа на закате века,
и, что не Жизнь сказала нам, а Смерть:
права народа – в праве человека.

Рай в Таррагоне

Я устрицу ем запивая
холодным испанским вином,
креветка хрустит золотая…
Зачем мы сидим здесь вдвоём?
А помнишь, мне горло вспороли,
чтоб выжечь вслед скальпелю рак,
готовя к покойника роли,
так что же, скажи мне, не так?
Ни капли во мне нету бродства
и рыженького волоска,
надмедного превосходства,
прищура зрачка свысока.
Осколки зеркал отражают
нас вместе и адскую жуть
дрейфующей в волнах державы,
смывающей скользкую муть.
Ну, что от меня ещё хочешь?
Я выжил себе вопреки,
а ты, словно надфилем точишь,
и в полдень не вижу ни зги!
Вот правнук уже скоро пискнет,
а я, что мальчишка во ржи…
Напильник не высечет искру
живую. Его отложи.

Жуй устрицу, рябчика тоже,
брюле с ахинеей смешай.
Сидим. Друг на друга похожи.
И это по-твоему рай?!
Но всё же тебе благодарен
за вечный в душе неуют,
за то, что и в пьяном угаре,
я верил, что сядем мы тут.

Ничей

Я в Вильнюсе ничей…
Постыдно быть в нём вашим.
Бессонница ночей –
дань мёртвым дням вчерашним.
Забвения вода
угомонит едва ли…
И я вернусь сюда
таким, каким не знали.
Я был здесь тенью слов,
и я хранил молчанье,
когда пустоголов
плевался порицаньем.
Как испытанье в дар
ниспослан был мне канцер.
Но я сдержал удар,
не умер иностранцем.
И русский свой язык
я сохраню дотоле,
покуда не отвык
болеть чужою болью.
Я вхруст молчал стихи,
И в кислой атмосфере
не умирал с тоски,
взахлёб жил в полной мере!
Заплёван мой порог,
заклёван неслучайно.
Я всё исполнил в срок
в молчанье и в звучанье!

Гражданство

Отечество не выбирают,
родился: и ты в нём есть!
А паспорт иного края
не бог весть, какая честь…

Памятник*

«Я вернулся из ссылки в город
из Маркучай, где три меня,
из тех дней, где глумливым хором
вас гнобила, за всё виня,
власть невеликодушной черни.
Не один раз пустел пьедестал…
Вам – мой автопортрет вечерний,
хохоча, его начеркал!

Мздовоздатель, в ночи спесивой
неконфетный, дуэльно-злой,
нагловзорый и некрасивый
перед выстрелом – я такой!
Что же ржёт, словно мерин сивый,
дурачок с проливной слюной?
И, когда вы едите картофель, –
нищих хлеб в юдоли земной, –
поглядите на прадеда профиль:
он сажал клубни чёрной рукой!**

То, что грезилось пьедесталом,
на который взойдёт народ,
присностыдной памятью стало,
вырисовываясь в эшафот.
Скалозубый, победновзорый,
несть в языце лести моём,
я прощаю скрытых позором,
русской рифмы резким крестом».

Частное лицо. 6 июня

Как сорок лет назад, так и сегодня
мои стихи приемлемы едва ль
экс-тихарькам, общественникам, сводням.
Наташа, разведи мою печаль!
От Сахалина, от Литвы, к Колхиде
задышлив и упорен сучий гон…
Наследственная быдлость очевидна,
подмётных писем неизменен тон.

Пещерные из большевиколита,
вас, поротых в парткомах, Богу жаль.
Завистливостью всклень глаза налиты.
Наталья, утоли мою печаль!
Клянётся чернь Ахматовой и Блоком,
строф не поняв. А как травила их…
По следу шла, чтоб под Владивостоком
в помойной яме русский стих затих*.

Они бы обличали Гончарову,
тащили на товарищеский суд,
допытывались с прямотой суровой,
в чём с иностранцем отношений суть?
Но Пушкиным клянутся. И в зыбучей
тоске дантески – цианид-миндаль…
Перевербовкой организм измучен,
«скурватору» привет мой передай!

Она – то пролетарка, то дворянка,
он – то сексот, то предков скрывший князь.
Кто квас сосёт, кто кофе – спозаранку,
а под ногтями – как ни чисть их! – грязь.
Доступны два притопа, три прихлопа…
Каких цветов их личный триколор?
И в блейзерах, и в клумпах по-холопьи
лояльны власть имущим с давних пор.

Скажи им правду и – заголосили!..
По-швондерски раззявив гиблый рот.
Ошмётки, выблеванные Россией,
считают, что они и есть народ.
Не вас, не вас призвали всеблагие,
как собеседников, на званый пир…
Отсрочены минуты роковые,
не содрогнулся в отвращенье мир.

Толчётся под оплёванною бронзой
рифмач убогий, рыло – а не лик!
А где вы были ночью той беззвёздной,
когда взвалили бюст на грузовик?
Бессмертна чернь, и в страсти примитивной
скулёж вдогон – коллективистский визг –
не оскорбит, он мерзок и противен,
как в подворотне хулиганов свист.

…был на Олимпе и прошёл Колхидой,
где под воронками густился небосклон,
где спермой золотой, из солнца выйдя,
залил мне лист разгульный Апполон…
Песок скрипит, мерцает, тлеет искра
на завитке спалённого руна;
стал пеплом сад цветущий и скарб,
мне льют в стакан стон дымного вина.

Клубится внекультурное пространство,
гугукает в тумане сером шваль.
Иду в себя из разных наций, странствий,
что ж, Таша, утоляй мою печаль!
Как сорок лет назад, так и сегодня
не заровняете меня заподлицо.
Не изменяю внутренней свободе,
я ergo sum**. Я – частное лицо.