Михаил Иверов

Стихотворения

Об авторе: Иверов Михаил Юрьевич родился в 1969 г. в Днепропетровске. Окончил физико-технический факультет Харьковского университета. Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Фома» и альманахах «На холмах Грузии» (Тбилиси), «Вечность камня и неба ночного» (Москва). В 2014 г. вышла книга стихов «Метехский мост» (М.: Воймега, 2014).
Живет в Московской области.

Метехский мост

Я видел виноградники зимой,
их силуэты черные на фоне
коричневой, лоснящейся, живой
бессмертной глины, сложенной на склоне
террасами, ведущими туда,
где облака плывут, как караваны,
и где ветра свободные, как сваны,
из камня высекают города.
Лоза без листьев – древний алфавит,
в гортань заключены его осколки,
пребудут на террасе, как на полке,
и книга Царств, и Числа, и Левит.

Внизу был город весь как на ладони,
была ладонь заветная тепла;
немного замедляясь у Сиони,
река неукротимая текла:
о, сколько раз вода в ней потемнела
не оттого, что таяли снега,
храни свои святыни, Сакартвело,
и этот мост, и эти берега.

Мы – в землю нисходящие послушно
наполненные квэври. Простодушно
устремлены открытые глаза
туда, под облака, под образа.
Кто Виноградарь? Где Его лоза?
Возрадуйся, божественная глина!
Гляди: равноапостольная Нина
в мехи вливает новое вино,
вовек да не отвергнет нас оно!

* * *
Была здесь улица – она
меняла имена, как платья,
ее не смог бы отыскать я
сквозь города, сквозь времена.

Зачем же вижу я во сне
мне улицу давно чужую,
зачем же про себя твержу я
слова, несвойственные мне?

Так посторонний человек
случайную обронит фразу,
ее вместить не можем сразу,
но повторяем целый век.

* * *

Нельзя житийного клейма
приладить к ложному преданью.
Есть склонность к самооправданью
у извращенного ума.

И не сложить о том псалма,
как странствуем по мирозданью
к иному, лучшему свиданью
я сам в себе, и ты сама.

Но, может, в самый час исхода
неповрежденная природа
в нас просияет, хоть на миг,

как свет, что светит человеку,
и я войду в тебя, как в реку,
постигнув, сколько я постиг.

* * *
Одета по странной, но все-таки моде,
кинзу, базилик продавала при входе –

армянка, гречанка, татарка, грузинка?
Я с ней зацепился у крытого рынка.

– Армяне меня называли армянкой,
цыгане меня признавали цыганкой…

– Ну, это легко объяснить я сумею:
конечно, считать бы хотели своею

красивую женщину в каждом народе,
тем более ту, что одета по моде.

– Не зря ведь мое заприметило око:
хоть ты белобрысый, но сам-то – с Востока, –

и мне, улыбнувшись, перстом погрозила.
Была в ней какая-то древняя сила,

во взгляде, что вывернет вас наизнанку,
и в теле, что держит былую осанку.

– Почти угадали, моя баронесса,
я с Юга: Ростов, Симферополь, Одесса.

– А, то-то, я вижу, как черт, загорелый,
бери, угостишь свою кралю чурчхелой,

была ведь когда-то и я молодою…
…Я сдачу не взял и смешался с толпою.

* * *

Марево. Черное солнце над нами.
Ставит шатры за холмами орда.
Видно, как прежде, под их табунами
почва тверда.

Кем расколдованы, двинулись тени
и под копыта на травы легли,
кто прорубил им в базальте ступени
из-под земли?

То ли пошли половецкою пляской,
встав из курганов своих, мертвецы,
Рем ли на Ромула глянул с опаской:
делят сосцы.

Черное солнце ползет по-над кручей,
молнии бьют в средокрестье дорог,
спрячусь ли где от судьбы неминучей –
ведает Бог.

За́́ реку дед мой отводит обозы
по золотой луговине моей.
Скошены травы, укутаны лозы.
Золото дней.

Вот и тропа, шелковицей увита,
мне бы в станицу мою на часок,
взял бы у матери я аксамита
и образок.

Попридержу у Муравского шляха,
благослови нас, смиренный монах,
не все равно ли мне, дыба ли, плаха,
это ли страх?

Полем, оврагом, тропинкою узкой,
встав, отряхнув вековечные сны,
снова ступают равниною Русской
боги войны.

* * *

Ослепленный волшебными снами,
а своей-то земле и не мил,
я ходил непрямыми путями
и нездешнюю правду любил.

Отпускал от себя что ни день я,
словно змеев воздушных, слова,
восходящий поток вдохновенья
увлекал их наверх – синева

их вела по невидимым вехам,
где над полем, а где над горой,
и вселенная рифменным эхом
отзывалась на голос порой.

А когда от меня отступила
дерзновенная правда моя,
все пустое душа позабыла
и вернулась в родные края.