Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(6)-2015

Михаил Попов

Стихотворения

Об авторе: Род. в 1957 г в Харькове, в школу пошел в Казахстане, служил в Белоруссии, закончил институт в Москве. Автор нескольких сборников стихотворений, и многих книг прозы. Произведения переводились на китайский, английский, французский, арабский и другие языки. Лауреат ряда литературных премий.

Визит луны

Искрятся в тишине и холоде
Луны ленивые лучи,
И хриплый смех гулящей молоди
Стихать не думает в ночи.

Пар изо рта струится тающий
Вверх, как таинственная речь,
О континент средь туч блистающий,
Мой долг тебя предостеречь.

Ты опустился, ты касаешься
Верхушек обомлевших слив,
Мне страшно, что не опасаешься
В сердцах поднять слепой прилив

Стеклянной жути, хладной вялости,
Смешать любовные дела,
И души от нездешней шалости
Все в изморози до бела.

Затихли вопли молодежные,
И поостыл телесный пыл…

Нехороши неосторожные
Визы к нам ночных светил.

* * *
Таджики грузят мусор ведрами,
И метлами метут упорными,
Все выглядят довольно бодрыми,
Хоть и судьбе своей покорными.

Киргизы заняты траншеями,
Узбеки в чебуречных вялятся,
Поводят бронзовыми шеями,
Вслед москвичам бродячим пялятся.

И не сказать, что осуждающе,
Или с какой-то тайной злобою,
А просто бродит взгляд блуждающий
За каждой здешнею особою.

Мы, в счастии и в безобразии,
И пьяными, пардон, и потными,
Давно уже гостям из Азии
Тенями кажемся бесплотными.

* * *
А за ночь снова подморозило,
Прозрачны сделались сады,
И ветлы смотрятся не в озеро,
А в тонкий-тонкий слой слюды.

И в воздухе легко ломается
Луч, зацепившись за карниз,
И пар над клумбой поднимается
Закрученнее, чем каприз.

И в каждом звуке есть по трещине,
И с перебоем кровоток,
В глазах у каждой встречной женщины
Лишь иронический ледок.

Прибытие

Поверхность гавани никогда не бывает гладкой,
Весла стряхивают искры заката в оду,
Корма триремы оснащена палаткой,
На пристани полтора Рима народу.

Толпа встречающих занята параллельно
Сотнями дел, там и воровство и злословье,
Вергилий прибыл к ним, но лежит отдельно,
Врачи у него в ногах, а смерть в изголовье.

Жизнь завершается, можно сказать, галопом,
С какой стати ты стольким и стольким нужен!
Он единственный, кто догадывается, что там за гробом.
И вот уже вечер, и уже съеден ужин.

В его присутствии уже не брякнешь – мементо…
Душа над телом в потоке закатной пыли,
Человек стремительно становится монументом,
Он слишком велик, чтобы его любили.

Вот так прибывая, мы все-таки убываем.
Вергилий вошел в гавань, что из этого выйдет…
Его практически нет, но мы изнываем,
По тому, что он знает, а может быть даже видит.

* * *
Бывают капризы природы,
Надвинется облачный хлам,
И молнии словно остроты
В ответ грубоватым громам.

Осинки дрожат как девицы,
И трепетом веет от них,
Как будто сейчас их столицы
К ним въедет богатый жених.

Звать – ливень, слепой, но могучий,
Угоден решительно всем,
Мамашей – толстенною тучей,
Отпущен он в лес как в гарем.

Гляжу в окна мокрой усадьбы,
на дне вертикальной реки:
чехвостят древесные свадьбы
небесные остряки.

* * *
В рябине свет дрожит, бледнеет в яблоне,
Позванивает в листьях бузины,
Когда б не это то конечно я бы не
Поверил – все мы спасены!

Перенеслись путями непонятными,
Туда, где нас в обычной жизни нет,
Сливаемся с бессмысленными пятнами,
И не понять, где тот, где этот свет.

Сидим дыша беспечно и загадочно,
И ни о чем никто не хочет знать.
Осина лишь листвою беспорядочно
Пытается о чем-то вспоминать.

* * *
Подвела меня под монастырь,
И в тени стены старинной стоя,
Отдалась мне девушка Эсфирь,
Наплевав на самое святое.

Я конечно вам не Артаксеркс,
Но пока в груди бушует старка,
Все отдам я за спонтанный секс,
Даром, что Эсфирь моя татарка.

* * *
Река не ведает усталости,
могла бы просто взять и лечь,
Но дно наклонено и малости
Такой достаточно чтоб течь.

Раз уж течешь, зачем петляние
Такое в поле развела
Как будто выполнить задание
Ты по петлянию взяла.

То разольешься, то сужаешься,
То гладь свою бросаешь в дрожь,
Подумают, что в чем-то каешься,
Иль передразниваешь рожь,

Что вдоль течения волнуется,
Как бы куда-то ей пора,
лишь потому, что ветру дуется,
и солнцу светится с утра.

* * *
Так сдавило грудь, что стало ясно –
Только Он умеет так обнять.
И душа мучительно согласна
Тело на бессмертье обменять.

Ничего нет в мире достоверней
Боли обращенной в небеса.
Вверх стремлюсь я из телесных терний.
Вниз стекает мутная слеза.

Ангелы летят в крылатых платьях.
Только боль моя Благая Весть.
Я готов пропасть в твоих объятьях.
Я готов, но, кажется, не весь!

* * *
Уже почувствовали мы
Неповторимый этот почерк,
Весна из ледяной тюрьмы
Взрывается напором почек.

И кажется, еще чуть-чуть –
И все в зеленой канет пене,
Но холодом сдавило грудь
Апреля и без изменений

Застыл наш бездыханный сад,
Мир замер как курок на взводе,
И кажется, шепни «назад» –
И все назад пойдет в природе.

Мир умирает, а не спит,
Лишь у соседа на балконе
«Машина времени» скрипит
В раздолбанном магнитофоне.

Кентавр

В такой внезапной тишине,
Что овладела вдруг деревней,
Не по себе не только мне,
Вон едет кто-то на коне
Огромный, пасмурный и древний.

И вдоль штакетника стучат
Его копыта в вечер ранний,
Собаки вслед ему молчат,
Глаза с испугом различат
Ряд ненормальных очертаний.

Осядет деревенский прах…
Остановился? Где? У клуба?
Выглядываем мы сквозь страх,
На первых, Господи, порах
И говорим и мыслим глупо.

Вон там, смотри, стоит в тени,
Наш ужас продолжая множить…
Они ведь вымерли, они…
Глаза сверкают как огни,
При этом, так похож на лошадь.

Застыл кентавр среди села,
Поводит совершенным торсом.
Афина, видимо со зла,
Его цинично занесла
К растерянным великороссам.

И вот столпились мы вокруг,
И этот парень первобытный
Смешно хватается за лук,
И кажется, что сердца стук
Его слышней, чем стук копытный.

Он топчется, огромный рот
Ревет в тоске и что есть силы!
Но весь собравшийся народ
Неумолимо подает
Вперед и вверх свои мобилы.

* * *
Вот и вышел из меня поэт,
А куда уковылял загадка,
Вместе провели мы столько лет,
Номер шесть была у нас палатка.

Кучечку метафор и пучок
Негодящих рифм забыл калека.
И куда поперся дурачок,
И зачем обидел человека!

Я ль винца ему не подливал,
Я ли не водил его к девицам,
Что он гений тоже подпевал,
Отпускал и бездну подкормиться.

Жить один я буду поживать,
Он как пар рассеется во мраке,
Больно будет это сознавать
Старому бумажному мараке.

Вот живу, общаюсь я с людьми,
но порою вдруг тоска пронзает,
Что я буду делать, черт возьми,
Если выйдет из меня прозаик.

Жалобы

У меня нет мнения о Гоголе,
У меня нет мнения о Сталине,
Я хочу, чтобы меня не трогали,
Но притом, чтоб не совсем оставили.

Мысль моя боится выйти смелою,
Но при этом хочет быть свободною,
Ничего пожалуй я не делаю,
Лишь тогда, когда вовсю работаю.

Хочется, чтоб знанье было прочное,
А отчаянье от этого не полное,
Чтобы государство было прочное,
Но, однако же и добровольное.

Все вокруг неудержимо вертится,
Ничего однако не случается,
Бог ведь есть, но плоховато верится,
Смерть страшна, а жизнь не получается.

Провинциальные танцы

Вот так наша юность проходит:
Туман над поверхностью вод
густеет (его производит
районный молокозавод).
Мы выйдем на лодке с мотором
На реку, заглушим мотор,
Усядемся рядом и хором
Внимаем родимый простор.
Мы оба учились по восемь,
И оба сидели по пять,
И что, на туманную осень,
На это нам что-ли пенять.
Проплыв под цеметною арку,
Встав у продрогшей ветлы,
Мы слышим – по нашему парку
Поют заливаясь «Битлы».
На досках родной танцплощадки
Районная вся молодежь,
Так что ж ты как от свинчатки
Лицо свое набок ведешь?!
Взгляни, через наши задворки,
Туманом навек обелен.
На веслах великой четверки,
Плывет и поет Альбион…