Герман Власов

Картина Вермеера

Вот так примерь, стань ближе к свету
и не во двор смотри – сюда,
чтоб солнце высветило летнее
белки, и сделалась заметною
в них заблестевшая вода;
и воротник на кофте хмурой,
как снег на черепице крыш,
лежал. В тюрбане от гяуров
чуть вопросительной фигурой
вполоборота ты молчишь.

Молочны лоб и подбородок,
краснеет приоткрытый рот.
Что это – молодость, порода?
Твой водомеркою сквозь годы
взгляд испытующий плывет,
сам спрашивая: это жемчуг,
воск белый, рыбья чещуя?
Движенья губ одной из женщин
в весенней лихорадке шепчут:
– Она моя иль не моя?

Тебе сейчас пойдут любые,
рождая домыслы подруг.
Настали времена сырые…

Еще тебя зовут Мария,
ты смотришь – с Севера на Юг.

Сергей Финогин

* * *
Проповедь погони и настигания.

Оказавшись рядом он медленно произнес –

«Заметь, любое окончание слишком надежно выверено,
и потому заранее подозрительно, словно (придумай сам сравнение,
на что это может быть похоже)…»

Мы были уже почти рядом, когда солнце сместилось,
и ветер подарил себе скорость забвения, он продолжил –

«Но как в любой сексуальности живут ядрышки зла,
что оберегают границы воплощения
(что ничем, увы, не занято, кроме существования)
то и ты неминуемо осознал, что юноши, – это не только то,
что ходит по улицам.»

Я кивнул, и после того как пыль стала на мгновение старше,
он сказал –

«Знание легко абсорбируется неведением,
и продолжается наизнанку, словно падение с качелей,
и потому есть чувство вины за прекращение,
за сонмы памятных зим, например,
что меркнут за стенами ледяных фасадов»

Птицы превратились в то, что становится наблюдением,
лампы медленно отдавали что оставалось,
дно не мерещилось,
и он спросил –

«Ты намекаешь что само ничего не напишется,
но проверяется ли то, что горит в той точке,
откуда лучится доброта молчания,
это пространства счастья, или…?»

погодя немного –

«Ты слышишь?»

Я до конца отдавал безмолвие, но солнце налипало,
и день обещал закрыть ставни прощания.

Вячеслав Куприянов

* * *
Поэт как отчаявшийся нищий
С протянутым собственным черепом
На улице клянчит у прохожих
Не бросит ли кто-то в эту копилку
Хоть малую толику своего чистого смысла
Чтобы образ поэта перестал быть печальным

Поэт играет на фронтальных долях своего мозга
Они (утверждают!) не позволяют лгать человеку
Поэт хочет пробудить сочувствие у прохожих
Но прохожих не трогают его ухищрения
Их волнует лишь легкость своего шага
На пути по трупам нищих поэтов
По направлению к вершине деловой карьеры

Поэт увеличивает скорость в погоне
За ускользающей надеждой добиться смысла
Бьется левой височной долей в стекла автомобилей
Но его принимают за нищего мойщика стекол
А люди наполняющие машины
Не хотят чтобы стало их лучше видно
Когда они едут на дело

К кому же обратиться с духовной жаждой
Художнику слова звука и мысли
Он собирается с духом и воспаряет
И вот он уже витает над водами
И стучит своим черепом в угловые извилины
Эсминцев, авианосцев и подводных лодок
Не поделятся ли они своим смыслом
Но стук его черепа тонет в железном чреве чудовищ
Где в собственном соку постепенно
Переваривается терпеливая команда

Поэт бьется полушариями своего мозга
В железные виски самолетов
Но его принимают за облако в штанах
Его не замечают автопилоты
А пилоты думают как сохранить свои черепа
Мысли в которых настроены
На взлет смысл которого в мягкой посадке

Нищий поэт взлетает еще выше
И просить милостыни у суровых созвездий
Вдруг они в кромешном пространстве услышат
Грохот черепа, бьющегося над смыслом жизни
Над смыслом жизни на этой уже невидимой точке
На точке едва ли известной сияющим звездам

Но может быть они увидят нищего духом поэта
И подадут ему днесь смысл насущный
Не излишний но вполне довольный
Для утоления духовной жажды
На этой земле переполненной страждущей плотью
Поэт стучит в головной мозг Вселенной
И мозг Вселенной течет в его уже пустые глазницы
Смысл летит сквозь него со скоростью света
Но уже никто не замечает
Среди немых звезд его могилу

Анна Павловская

* * *
Я не увижу листья никогда
такими, как увидела тогда.
Мне было восемь, я остановилась
в осеннем парке около пруда.
Из глубины мне дерево явилось –
листок упал, не дрогнула вода.
Он сверху падал и со дна пророс.
Я все тогда восприняла всерьез.

Воды осенней черная пластинка,
невидимые птицы Метерлинка,
ангины золотое колесо.
Я промочила красные ботинки –
я вижу все, я понимаю все.

Иван Волосюк

* * *
Записку с земли поднимает гипноз,
а город ногами затоптан,
и входит шаманство в движение ос
из темных времен допотопных.

и так до Христа, без царя в голове,
(какие там яти и еры!),
я только учился ходить по земле,
а думал вернуться в пещеры.

Из речи согласный вытравливал звук,
оставив гуленье сплошное,
я снова младенчески видел вокруг
съедобное или смешное.

На празднике жизни сдвигают столы,
и форм переходных не кажут,
о том, что забуду спросить у пчелы,
она мне сама не расскажет…

Юлия Белохвостова

Что нам осталось?

Что нам осталось с того февраля?
Снега ведерко, да в дырках поля.
Нового мира семейственность встреч,
старого мира славянская речь:
слово за слово, за Родину, за…
Тонкие пальцы в чернильных слезах,
тонкие губы под корочкой льда,
в детских глазах – голубая слюда.
Что там осталось, кого сберегли
ветром расшатанные феврали?
Не отнимая руки от руки,
что ни напишешь – то с красной строки,
что ни забудешь – то зверь на ловца
выбежит красного ради словца.
Что нам осталось с того февраля?
Зябнут обветренные тополя,
и, попадаясь на веток крючки,
ватного неба белеют клочки.

Дмитрий Артис

* * *

Это жизни моей торжество:
с теплотой неземною
вынимать из кровати того,
кто считается мною,
ставить на ноги или держать
на весу, не роняя,
выдавая пустую кровать
за преддверие рая.
Вот и доброе утро, страна,
слишком доброе утро.
Я почти отошёл ото сна,
улыбнулся как будто,
и, нащупав рукой пустоту
на соседней подушке,
потянулся, отмеря версту
от мысков до макушки.
По холодному полу туда,
где находится ванна,
и сказал, что уйду навсегда,
и ушёл, как ни странно…

Владимир Бояринов

Журавли улетели

Пронеслась на заре по грунтовой дороге
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.

И кричал он вослед журавлиному клину,
И с отмашкой слезу утирал рукавом:
– Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!

Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
– Чей ты будешь, возница? –
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.

И спросили его:
– Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
– Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!

Жанна Сизова

Коллекция из трёх платьев

Белое, ускользающее

Из живого луча рано-рано
бабушка вытягивала мне нити.
Припевала бабушка, да чесала пряжу:
«ряже-реже-рядно, платье нарядно».
Из весенней мороси дергала дождину:
«дену-дену-дивну, серебряну гривну,
золоту копеечку оторочу стёжкой
годовые кольца сведу в мережку,
нащиплю на пуговицы слезу…»
В мастерёном платье бабушка
жизнь отходила, мама носила, мне отдала.
Мир ловить меня пытался – поскользнулся, обломался:
ускользающее тело платье белое надело,
как в один рукав попало –
из другого рукава
вы-ле-те-ло!

Чёрное – буржуа

Чёрный бархат – о, платье, какое платье!
Всех падежей платье и всех склонений,
длинней монологов, превыше мнений
о порядке вкуса, сословной брани.
В этом платье ничто не ранит –
слой за слоем, щит за щитом,
пинцетом, тисками, иголкой ломкой,
железной фомкой – тянули, мнули, минули, мяли,
ладони рвали. Это платье – моя броня.
Крот-медиатор всенощных бдений,
в этом платье читаю стихотворения:
алевтина. левкои. левкас –
на темном фоне острее глаз,
чёрный бархат есть мой спецназ.

Красное: предстояние

Этот случай для голых – тогда, когда…
наибольшая вероятность быть голой среди одетых.
Но меж миллионов голых явиться такой же –
помилуй, спаси меня.
В сумму благой очевидности выйду в красном,
неэвклидовом, нелинейном –
в нём жарко, как в колбе термоса,
холодно, как в амальгаме тороса,
и пронзительно ало – сарамагова слепота
выколупывает глаза.
Захотите, голые, меня наказать, связать?
От напряжения стлеете, шеи жирафьи сомнёте –
высоковольтный бланшо в проводах!
Сусейным маком, бессонным зраком,
греком через реку за раком (хватай за клешню, вари!)
не судить меня в аварийно-кипящем, красном,
потому что я – эритроцитом каждым – у вас в крови.