* * *
где снигирь военный где бог державин
и гора алмазна и званка тож
ганибала правнук до слова жаден
но и он пройдет как весенний дождь
и неважно радуясь ли неволясь
с поводком ты или на поводке
не пророк ты даже не песнетворец
только сменный грифель в Его руке…

* * *
Пешим шепотом, немощным зовом
Не уйти из пустынь немоты.
Было слово и хлебом и кровом,
Звонче меди и слаще мечты.
Разошлось по гортаням, истерлось,
Измельчало, иссохло до дна,
И молчанье слышнее, чем голос,
И правдивей всего – тишина…

* * *
журавля прими, отпусти синицу,
свет покуда бел и рука легка,
подними перо, допиши страницу,
не прельстись соблазном черновика,
это просто: небо, земля, цикада,
эрзерум, туман, грибоед в арбе,
это мы, печаль Твоя и отрада,
будем петь хвалу и хулу Тебе…

* * *
Читатель, сообитатель
По истине и языку,
В тисках – сосуществователь,
Сочувствователь – в тоску.
Гремит немота засовом,
Но нам – до конца стоять:
Делиться последним словом
И слогом последним стать…

* * *
Когда в последней, темноокой,
Не отпускающей ночи,
Ночи пустой и одинокой,
Где все – чужие и ничьи,
Исчислен будет каждый колос,
И каждый жест сочтен и взгляд,
Быть может, этот малый голос
Не оправдают, но простят…

* * *
У прозы – известная поза:
Лежачую – бить не с руки.
Чернильного ждут варикоза
Архивы и черновики,
А рифма не ищет бумаги,
Ни стол ей не нужен, ни мел,
И только немного отваги
Стоять, где Господь повелел…

* * *
Не слышно времени, и очертанья Слова
Еще разъяты в том,
Чему нет имени, но черная полова
Уже лежит холмом,
И мгла промозглая, соленая, морская
Вскипает и на пир
Зовет, и немота, себя превозмогая,
Вышептывает мир…

* * *
Ты слышишь: молчит даже почта сорочья,
И в вышних – печали всея абонент,
И вешнего ливня сплошные отточья
Гудками короткими сыплются вслед,
И горько, и каждая ягода – волчья,
И жизнь холодна и пуста на просвет,
И сердце изорвано в синие клочья,
И нет Мандельштама, и Тютчева – нет…

* * *
тридцать три твоих несчастья
счастья тридцать три бесстрастья
страсти горечи и сласти
все чем вынянчен с чем слит
скрытный грешный откровенный
стойкий ветреный и верный
роковой неимоверный
млечный русский алфавит…

* * *
написал перечеркнул
и рассеялись безвестно
свет небес подземный гул
бездна слева справа бездна
чуть присыпана песком
кровь чернил и словно милость
мир лежит черновиком
лучшего что не случилось…

* * *
По-немецки, а может, на идиш
Ночь бормочет, отставив тетрадь,
И не видишь, как из дому выйдешь,
Что чирикать, о чем ворковать,
То ли эту промозглую слякоть
Рифмовать со слезами опять,
То ли с ветром по-птичьи калякать
И последние крохи клевать…

* * *

нас всех пожрут гиппопотамы,
когда, безвидные, в одном
из воплощений гаутамы
его последним станут сном,
исчезнут зыбкие границы
меж иллюзорным и земным,
и опустелые цевницы
безумный тронет серафим…

* * *
все бы могло не сложиться иначе
ах виннету виннету
где вальтер скотт буссенар и апачи
где мандрагора в цвету
смотрит в глаза твои дева обида
брошен учебник на стол
жить – это несовершенного вида
и невозвратный глагол…

* * *
так вот и будешь петь щебетать шептать
ветру и всем пернатым и всем земным
глядя на море на горькую эту гладь
гладя ладонь бесценную эту кладь
перебирая волны за прядью прядь
щуриться длиться небо цедить и дым
ночью как невод разбухнет от слов тетрадь
но никогда не станет улов твоим…

* * *
вся ты, музыка, из пустот,
вся вязанье крючками нот,
и стихи не то, что читается
(что читается – вычитается),
а оставшийся после чтения
зимний воздух пресуществления,
пробирающий до костей,
собирающий из частей…

* * *
он говорит говорит я дал тебе алфавит говорит я дал тебе мир и меру
время я дал тебе говорит и всякую мысль и свет наделил тебя сим и тем
ты из тыщи тыщ нищете чету на щите тщету утвердил возлюбил химеру
падаешь падаешь в персть человечью млечью внечеловечью темь
александрийские библиотекари чащи чаши чаны черного молочая
рыб уже гласных нет и согласных птиц последний корчится козодой
буквы такие маленькие а жизнь такая большая
он говорит говорит говорит и гасит гасит звезду за звездой…

скарабей

лиловый холод ляжет на ресницы
как только лапкой шевельнув своей
перевернёт последние страницы
волшебный жук небесный скарабей

и алфавит уже не будет прежним
и с каждой буквой чувствуя родство
ты вновь увидишь зрением нездешним
изнанку мира света естество

и станет речь твоим числом и кровом
зеленой кровью хлорофиллом снов
и ты себе приснишься полусловом
готовым с губ слететь подобьем слов

и так восстав из тлена и бессилья
суглинков бедных и бесплодных глин
ты вновь расправишь жесткие надкрылья
и сладковатый ощутишь хитин

но если плоть не обернётся словом
кому еще прошелестит листва
когда повеет холодом лиловым
и пустоту завесит синева

и с тишиной опять сольются звуки
и он увидит в мареве скорбей
как золотистый шар лучисторукий
по небу катит новый скарабей…