Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 3(7)-2015

Павел Грушко

Стихи разных времён

Павел Моисеевич Грушко (род. 1931) – российский поэт, переводчик и драматург. Автор стихотворных сборников «Заброшенный сад», «Обнять кролика», «Между Я и Явью» и «Свобода слов». В переводе на испанский его стихи опубликованы отдельными сборниками в Испании, Мексике, Перу. Переводил широкий круг испаноязычных поэтов, начиная с Луиса де Гонгоры до поэтов XX века, не только испанских, но латиноамериканских и др. Широкой известностью пользуется рок-опера «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты» на либретто П.М. Грушко по мотивам Пабло Неруды. Стихотворные пьесы Грушко опубликованы в его антологии «Театр в стихах». Был руководителем творческого семинара в Литературном институте им. Горького. Автор арт-концепции «Trans/формы» (теория и практика художественного перевода как метод перевоплощения в разных жанрах искусства). Награжден Золотой медалью Альберико Сала (по жанру поэзии) на литературном конкурсе в Италии (Безана-Брианца, 1994).
С 2001 года живет в Бостоне, США.

В итоге

Памяти Анатолия Якобсона

Как-то так получается,
что, умерев вещественно,
иной человек не кончается.
В общем, это естественно:
не покидает то место,
где был, – и вы уступаете.
Вот так становится тесно
от обитающих в памяти.

Жилось ему неуживчиво
с теми, кто жил расчётливо,
кто проживал расплывчато,
а умер весьма отчётливо.
Он – пошёл по столетьям,
после смерти – да в гору!
Не знал, что кончит бессмертьем.
Кто это знал в ту пору?

Быть

Скатилось солнце в осень
со спелых летних круч.
На вертикалях сосен
горизонтали туч.

Ветшает свет осенний
над оторопью вод,
где рубища растений
латает первый лёд.

В распавшейся дуброве
откроется на миг,
что ты – избранник крови,
её тепла должник,

что мыслит лишь тобою
безвременный хаос,
где ты с твоей судьбою
не деревом возрос,

за целый мир в ответе,
за чистоту и честь –
ведь ты и есть на свете,
и ведаешь, что есть.

1964

Валторна осени

Сухая осенняя ясность,
рассеянный пляс мошкары,
глухая предзимняя гласность
запруды, колодца, коры.

Створожившееся затишье
легло на мембрану пруда.
Нагие деревья чуть выше,
чуть ниже нагая вода.

О чём так светло и просторно,
взывая ко всем и ничья,
поёт эта осень-валторна,
сухие уста щекоча?

Так ясно в прохладе осенней
душа твоя вновь молода,
как в пору последних прозрений
и первых шагов во Всегда.

1968

В мякоти облака — алое…

В мякоти облака – алое
солнце упругим ядром.
Ветер невидимой лавою
в дюнах идёт напролом.
Чаечья свара на отмели.
Терпкая свежесть врасплох.
Кажется, – лёгкие лопнули,
но не кончается вдох.
Что это – радость, немилость,
злая напасть, благодать?
Думал, душа налюбилась,
вышло – мальчишка опять.

Дубулты, февраль 1988

Время

Лене Кореневой

Серый пруд, дождём сморённый,
зыбь зеленоватая…
Время – это за иконой
похоронка мятая.

Горы лиственного хлама,
роща полусонная…
Время – это не программа
телевизионная.

Время – это Бог, доколе
в нас сознанье теплится.
Чей-то стон не молкнет в поле.
Память – страстотерпица.

2008

Голубь в окне

Голубь в окне, на обыденность нашу глядящий, –
уж не с известьем ли он, что просрочены сроки?
Всё обойдётся, надеюсь, и город галдящий
милостью неба очнётся от горькой мороки.
Всё ещё спят акварели твои и гуаши.
Что бы тебе оживить поседевшие кисти?
Голубь в окне, озирающий помыслы наши, –
к нам он наведался только ль из птичьей корысти?
Что ему надо, голубчику, – только ли крошек?
Всё же, надеюсь, не с бухты-барахты в окне он.
Уж не затем ли он жёсткие перья ерошит,
что Ниспославший его не на шутку разгневан?
Что же мы вызов своим огорченьям не бросим?
Тихим отчаяньем сами себя уморили…
Скоро ли снег обелит нашу грязную осень?
Только и радости всей – русый профиль Марии.

Октябрь 2000

Есть третья сторона листа…

Кириллу моей души

Есть третья сторона листа,
исписанного с двух сторон,
там обитает чистота
без дат, событий и имён, –
непознанная белизна,
не воплотившаяся взвесь,
и пониманье, что она,
пером не тронутая, есть,

покоя не даёт перу, –
в сравненье с этой чистотой
всё, что напишешь поутру,
предстанет к ночи суетой.
Какая глубь и широта
в пространстве этом всех времён –
на третьей стороне листа,
исписанного с двух сторон…

1980-1998

Заглядывал в себя…

Лиле и Максиму Лившиным

Заглядывал в себя и доходил до края,
и там клубилось то, чему названья нет,
поскольку некто Бог –
………………..или Боязнь иная –
не явность, а молва, вопрос, а не ответ.

Заглядывал в себя и возвращался целым,
почти всегда шёл дождь и серебрился сад,
и было не понять – что за его пределом,
какой на свете год, какой в краю уклад?

О жизни знал лишь то, что довелось очнуться,
и что слияньем стал неведомых кровей.
О смерти знал лишь то, что с ней не разминуться,
а есть ли в этой мгле просвет – пойди, проверь.

Не мог уразуметь, когда возникло время,
куда оно летит, на время ли оно?
И замысел, –
………………..какой у этого творенья,
и для чего о нём нам мыслить суждено?

Заглядывал в себя, стыдясь и обмирая,
почти всегда шёл дождь и сад был в серебре.
Заглядывал в себя и доходил до края,
и там один во всём себя искал в себе.

2004


Идти, едва касаясь локтя…

Алле Салтайс

Идти, едва касаясь локтя,
расчеловеченным бульваром,
газетные футболить клочья,
дыша машинным перегаром.
Но локоть рядом, два-три слова
равны старательной беседе,
и птицы стоят дорогого,
и мальчик на велосипеде.

Арбат подонист и купечен,
туристы в маршальских фуражках,
уже и удивляться нечем,
старуха держит пиво в ляжках.
Рисует помазком художник
смазливую провинциалку,
жрут мойву два хрыча таёжных,
бредёт бедрастая вразвалку.

А локоть что-то хочет молвить,
он тычется пониже бока,
и будто утешает: мол ведь
всё это до поры, до срока…

8 сентября 1992

Накануне еловых торжеств

В толчее городской еле-еле мы
различаем свой голос и жест.
Но так бережно ветки побелены
накануне еловых торжеств.

И чем ближе к событию чистому,
тем задумчивей суетный мир.
Не истрачены души, – воистину
гнёт житейский их не истомил.

Вот они и готовятся к радости,
пусть она и не долго жива, –
разживутся толикою святости
от еловых щедрот Рождества.

2004

О родине я и дышать боюсь…

О родине я и дышать боюсь.
А говорить о ней – и вовсе мука.
Быть сыном этой сини – не для звука:
лишь речь росы не оскверняет Русь.

Кто старше, кто надёжней, кто верней
в малиновых потёках предвечерья?
Чьи голоса значительней, чьи перья
перед молчаньем обомшелых пней,
где в кольцах спят спиральные века
с прогорклым порошком отжившей крови.

А в самом центре капля светляка –
правдивей, чем всё наше пустословье.

1972

Сегодня там война

Был к морю этот город пришвартован,
дома дымили в нём, как корабли,
и в сумерках казалось, что готов он,
отчалить от приевшейся земли.

Здесь вкусный воздух, остаёмся – ладно?
Цикадами зашелестела мгла,
когда – за рубль – старинная веранда
с откоса нас к созвездьям понесла…

Твой шёлковый затылок, как бельчонок,
устало на моей ладони спит,
и в лунной полумгле так явен стыд
твоих насторожённых плеч точёных.

То мятою пахнёт, то сонным сеном,
в ногах горячим тестом пухнет кот.
И рядом – тихим зверем сокровенным –
клекочущий прибой в ночи живёт…

Невесть, зачем, в два года раз, не чаще, –
та ночь всё ставит на свои места:
в её небытии – всё настояще,
и ты в ней так тревожна и чиста.

Сегодня там война, и плачут дети,
и город тот в страданьях изнемог.
И кажется, что не было на свете
твоих,
в меня вплетающихся ног…

1961-1992

Сомненье пальцев…

Как сердцу высказать себя?
Ф.И.Тютчев

Сомненье пальцев, их тревожный шелест
в надежде смутной звуками облечь
слепые мысли, — чувственная прелесть
немого рта, взыскующего речь, —
все эти признаки разумной воли
хоть как-то огласить в скупых словах
томленье разума в земной юдоли,
где возле губ клубится вечный прах, –
возможно, только это и даёт нам
понять, что существует некий кров:
не он ли дарит существам немотным
избыток смыслов при нехватке слов?

21января 2001

Твои светло-русые волосы….

Маше

Твои светло-русые волосы с медовым отливом,
забранные в пучок двадцать семь лет,
в разлуке с тобой делают меня счастливым,
зажмурюсь – и вижу волос твоих свет…
Почему именно сегодня я подумал об этом?
Может, потому что с утра за окнами льёт,
и дерево – мокрым зелено-жёлтым букетом —
почти такое, как в Жевневе в третий наш год.

В той пойме под вечер тихо пахла душица,
и был розово-голубоватым над заводью пар.
Там поныне твой потерянный крестик таится.
Впрочем, он был католический, вот и пропал.

Похоже, всё с людьми не единожды: вот ведь
ты до сих пор для меня душистая близкая даль,
догадка о чём-то вечном, каждодневная отповедь
Времени, чьё пространство – вовсе не календарь.

1 декабря 2001

Тезис

Восклицаем: «Народ, народ!» Когда мы орать забудем?
Попечение о всём народе попахивает словоблудьем.
Старуха голодная молит: «Народ, разойдись по людям!..»

1 августа 2008

Я столько всякого перезабыл…

Борису Жутовскому

Я столько всякого перезабыл,
навязанного жизнью после детства.
Но то, что причиталось мне в наследство
при нарожденьи – этот спелый пыл
всеведенья, которое во сне,
как Время, удивительно бескрайне, –
чем дальше, тем полней живёт во мне,
всё бессловесно объясняя втайне.

Наверно, утешенье: надо рвом,
где шумно рвётся света перепонка,
всего коснувшись серым веществом,
понять, что ты – седая тень ребёнка,
и, пропадая, лишь на то пенять,
что детство не могло до смерти длиться,
и смерть свою – на этот раз – принять
как трезвую возможность не родиться.

1976