Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 3(7)-2015

Айрат Бик-Булатов

Из поэмы «Роденовский Бальзак»
Стихи

Родился в 1980-м, Высоцкий и Леннон были ещё живы. До Олимпиады оставалось чуть больше месяца. В начале 2000-х, оказавшись в Питере, принёс в один известный питерский журнал свою поэму. Там, только взяв рукопись, мне сказали: «А вы зачем поэмы пишете? Их же всё равно никто не читает!» С тех пор написал ещё несколько. Читал. В Казани уже к этому привыкли. Сама большая поэма из цикла – «Ма-я-ков-ский». Целиком читал три раза. Длилось шесть часов. Третью читку – в два дня. Первые две – с перерывом на обед. Ничего, люди выдерживали. Поэты других городов, заезжавшие в Казань, начинали меня знать, потому что приходил, участвовал, что-то читал, а часто и организовывал всякие чтения, вёл студию, театр поэзии, делал фестивали. В Набережных Челнах, Саратове, Саранске по поэмам и стихам ставили спектакли. В Белграде – актриса Зорица Йованович. Много программ с музыкантами. От оркестра до арфы, рояля, скрипки или, там, саксофона. В Париже читал в магазине «Globe», в Москве – в «Булгаковском доме», в Питере – в пространстве «Нос» и в Музее Зощенко. В «Воздухе» как-то раз Данила Давыдов написал несколько строк про мои поэмы. Премий нет и не предвижу. Только журналистская – «Хрустальное перо» местного Союзжура, в номинации «Имя в журналистике». Делаю доктелефильмы про хороших людей. Ещё – доцент Казанского университета, кандидат филологических наук.
Поэмы. На самом деле поэмами зову их уже скорее условно. Часто – романы в стихах. Иногда – «поэмы-симфонии». Биографический цикл. Где биография часто служит этакой рамкой событий, за которую не выхожу; но далее – начинается моё послание миру, иногда – мистерия, иногда – рефлексия о том, что болит… к героям отношусь с большой нежностью; не знаю уж, как случилось, что «подсел» на этот жанр и приходится их тревожить, но надеюсь, не врежу. Ищу ритм, для начала. Часто приходится проделывать настоящую научную работу, выясняя биографии даже случайных персонажей или, например, маршруты старых московских трамваев (для поэмы про Маяковского)… Последняя по времени поэма в цикле – о памятнике Бальзаку работы Огюста Родена. Думал, что будет камерная поэма. Роден и Бальзак. Двойники. Ваятель и призрак. Почти типичный сюжет. И вдруг туда полезли все эти господа, получился такой портрет Франции рубежа веков и портрет её художников… или вовсе: наш портрет? Русская тема появилась неожиданно, в самом конце (хронология поэмы: с 1893 по 1902 год), когда к Родену приезжает Рильке и становится его литературным секретарём, а решение приехать созрело у него после того, как он окончательно расстался с мечтой навсегда перебраться в Россию. И вот Россия в поэме появляется тоже – как страна-призрак, как воспоминание Рильке о чём-то прекрасном, но недостижимом… нечто похожее мелькнуло у меня в поэме о Рахманинове, где – «Россия-Атлантида»… Всё, как всегда, забредает в поэму, слышу шумами в её раковине.

Айрат Бик-Булатов
Твой живот – тёплая глина,
Я узнаю тебя, как сына,
Как семидесятидвухлетняя мать – своего
Пятидесятиоднолетнего сына.
Ты не бойся моих касаний
И толстоватой своей наготы.
Я – ваятель, а ты – это ты,
Великан с седеющими волосами…
Хочешь, я с тобою встану рядом?
Старики – померятся животами!

Обнажённые толстые старики!

По рождению – бедняки!
О. Роден не худее О. Бальзака.
Солнце хохочет закатом
За мутным окном,
Вытягивая ветви каштана-арфы.

Глина мнётся и вязко и густо
Под большими руками Огюста.
Я закончу лепить на заре
Оноре. Потерпи, мой Оноре…
Взгляд, похожий на взгляд рыбарей,
Ловящих на Тивериадском море,
Вперивает немой в незнаемое.
Оноре де Бальзак. Собрат мой.
Твой Огюст – изваяет Бальзака.

Ты стоишь, неведомой Серафитой,
Гермафродиткой норвежских фьордов,
Над тобою белое небо и звёзды,
Я не знаю о тебе – ничего!
Только фиалковый цвет ускользающего заката
Обволакивает нас с тобою,
Пеленает нас, будто младенцев,
О. и О. – Оноре и Огюста,
И кладёт не на ложе Прокруста,
На скорлупы ореховых люлек…

Мир огромный! Гляди, над сиянием северным
Расщебечутся южные птицы!
Соединяются полюса
Под трезвон разноцветных сосулек.
Наши женщины непреднамеренно
Нарушают наши границы,
Поджигают наши леса!

Мы с тобою уплываем на лодках-лепестках –
Колыбелях синего океана…
Красота твоя, спрятанная в руках,
В этих пальцах, нежных, благоуханных!
Я её разгадал, несмотря на живот,
На седые виски и измятые скулы!
О Бальзак мой! Задумчивый кашалот,
В сизоводую заперт лагуну.

Твои пальцы красивые глажу,
Глина стелется мягко и ровно!
О ваятели! Тихие стражи
Человеческих душ беспокойных –

Вот мы кто! Мы латаем прорехи,
Заполняем за выбывшим место!
Я – последний из нашего цеха,
Только вышедший из подмастерьев!
Бронза мне – и молитва и месса!

Так застыл пред вратами адовыми!
И его воплощать? Все мы – грешны?
И задумчив мой каменный Данте.
Только Ева восшепчет: «Конечно!»

Нет спасенья от долгих вопросов.
О Бальзак мой! Что всё это было?
Не ответишь! Ты призрак! Ты остров!
Кто живой здесь? Камилла!
Камилла!

(…)

У художников тоже – всё как у людей, как надо.
И не чаще других у них – вступается брат за брата,
Остаёмся непоняты, уходим пешком на закате
Рисовать, рисовать… Ночевать на простой кровати.

Повесить картину на стену, чтобы не так убого.
На картине – кровать и стена по новой. Сюжет Ван Гога
По наследству медленно переходит к прочим.
Брат за братом, художники за художниками,
Или я вот – скульптор, – ему наследуем нынче.
Тишина Ван Гога меня в мастерской отыщет.

Рыжий вестник веточку миндаля поднесёт в стакане.
Токованье тетеревиное послышится в темноте.
Доживём до весны… наши женщины тихо идут за нами.
Я почуял дыхание их. Оборачиваюсь – не те!

Голова Бальзаковая гипсовая устало
Надо мною молчит задумчиво и тяжело.
Нет Камиллы, Ван Гога тоже нет, никого не стало.
Лишь добряк Танги с портрета глядит тепло!

Наши женщины и нищета, или богатство даже,
И, положим, слава, любовь, всё-всё, что
прочувствовал на свете я, –
Собрано в единственном месте. Все мы – персонажи
твои, Оноре!
«Человеческая комедия» – не закончится
на чьей-нибудь смерти
В каком-нибудь загадочном ноябре!

Вот они, передо мною, художники, братья Ван-Гоговы.
Многие – нищие, прогнанные, погибающие зазря!
Что у вас есть к ним? Сочувствие полорогое?
Вот так и получится – точный Эмиль Золя!

Вот где реализм колосса, отбросившего всяческие
ступени,
Мол, их нам, писателям-реалистам, держать не с руки.
«Творчество» – роман Золя о художниках –
как о несчастном отребьи,
Будто написанный рукою мамы Танги!

Да, поумневшей, научившейся однобокому
Сочувствию к бедным, непризнанным гениям
от искусства,
К одиноким художникам, разных мастей «вангогам».
Но что нам её сочувствие?

Что нам твоё сочувствие, о Эмиль?!
Не имеет значения: сочувствие или свара, –
Там, где нет понимания творчества, – нет любви,
Для художника – нет. Издавая «Ругон-Маккаров»,

Ты, Золя, конечно, мечтал повторить за ним,
За Бальзаком с его комедией человечьей,
Но без лестницы-мистицизма – читай: любви!
Без его солёного взгляда в вечность!

…Оноре! Оноре! Я тебя предчувствую и угадаю!
Обними меня! От усталости упираюсь в стену…
Это я, о Бальзак! Ваятель твой, старина Роден,
Из второй недописанной сцены…

Человеческая комедия. Сцена вторая. Действующие лица:
Роден. Золя. Сезанн. Танги. Октав… И перед адом
Сидит, задумчив, гордый флорентиец –
Сам Данте!

(…)

Я усну, Оноре, на полу в мастерской,
Средь фигурок своих невесомых,
Над моей головою трепещется рой
Белых ангелов насекомых,
И твоя голова над моей головой
И картины оглохшего Гойи!
Спой мне песню, Бальзак, про одно из озёр,
Колыбельную древней Савойи!
Омываемы водами Лак-дю-Бурже,
Уплываем, последние дожи,
В италийских гондолах, и мало уже
Остаётся шагреневой кожи.
Может, вовсе не хватит её на двоих,
Наши троны утоплены в луже.
«Исписался, Бальзак, пропусти молодых!»
«У Родена работы всё хуже!»
Я и впрямь, дорогой Оноре, не постиг
Твоё тело и, стало быть, душу!
Мне во сне улыбается Гойя Франциск,
Я в ответ улыбаюсь и трушу!
Я срисую фигуры из «Бедствий войны»
И срисую сюжеты «Капричос»!
А Бальзак мой покинет пределы страны
И венчаться уедет в Бердичев.
Чем кончаются войны – да ведомо чем!
Чем кончаются браки – простудой.
Домочадцы далече. Цепляюсь вотще
За последние эти секунды.
Ночь нечаянных призраков. Лай во дворе,
Звёзды медью царапают небо.
До свиданья, Франсиско! Привет, Оноре!
С возвращеньем, Бальзак! По руке я
Погадаю тебе! Отгадаю тебя
По брюссельскому слепку с ладоней!
Не сегодня, Огюст! Не сегодня, Роден!
Лучше впрямь бы занялся ты Гойей!
Я усну на полу… и спасения нет,
Всё не так и не то, Оноре!
Не от тела к душе простирается свет!
А напротив… похоже на бред!
Но идёт от души – к животу и плечам,
Расширяя конечностей нити,
Раздвигая глаза…
Подчиняясь лучам
По-другому всё тело задышит!
Подчиняясь лучам светоносной души,
Придаю деформацию телу
Твоему! Я нашёл! О Бальзак мой, держись!
И доверься бедняге Родену!
Обними меня, друг, не давай мне упасть!
Помоги мне, придай же мне силы!
Я не смог бы постичь нынче дух твой и страсть,
Если б раньше не знал я Камиллы!
Что ж, у нас не сбылось! Не моя навсегда!
Я-Роден упустил свой Бердичев!
Простудиться боялся! К тому же – года!
И ненужные рамки приличий!
Я усну, Оноре, лучше просто усну!
Я нашёл тебя! Вырастил! Встретил!
Я ребёнком в лесу так глядел на сосну!
Ты ведь знаешь, как чувствуют дети?
Я в мечтах забирался! Кричал вышине!
Так и нынче – кричал бы и песни
Распевал бы! Ведь ты же доверился мне!
Ты один – доверился мне!

Возвращаться в мир войн и сплетен,
Так не хочется, о Оноре!
Задержи меня, Оноре!
В старом доме рушатся лестницы…
В старом доме рушатся лестницы…

– Эй! Вы! Там! Открывайте, Роден!
Слезайте с кровати!
– Да кто там!
– Комиссия! Гильдия желает знать!
– А, это вы, Дюке!
– И не один!
– Что ж! Проходите! Прошу вас!
– Где наш памятник?
– Дюке! Зачем же так шумно!
Вот – макет!
– Это? Вы издеваетесь, Роден?
Что это?
– Моя скульптура!
– Это – каменная дура!
– Бесформенная масса!
– Вы сам – дурак!
– Мы разрываем контракт!
– Решать не вам, а совету!
– Господа, неужели вы называете ЭТО
памятником Бальзаку?
– Да за кого он держит нас!
– Бесформенная масса!
– Масса!
– Принимать нельзя никак!
– Даём вам сутки! Представьте готовую статую,
или мы разрываем контракт!
– Сутки, или возвращайте аванс!
– Господа, я услышал вас!
Покиньте мою мастерскую! Увидимся на совете!
Буду я или мой представитель!
– Мы будем рекомендовать расторгнуть
этот контракт. От имени нашей комиссии!
– Всё! Насмотрелись? Господа!
Покиньте мою мастерскую!

2015