* * *
О родине печаль неутолима…
Опять иду, волнением томима,
Искать слова – то в поле, то к реке,
За стаей птиц, что ветрами гонима,
И слово, словно посох пилигрима,
Сжимаю зачарованно в руке…

И слово, что ещё в душе таимо,
Вдруг вырвется на свет неумолимо,
Поднимется, как лилия со дна,
И видишь вдруг: усыпано цветами
Всё озеро души, чьё имя – память.
А в нём ещё такая глубина!..

А вот звездою слово замерцало,
И ожило озёрное зерцало,
И сотней бликов вдруг отозвалось.
И ближний берег с жёлтыми стогами,
И тихий свет ромашек над лугами –
Всё в это слово тихое сплелось.

В осеннюю распутицу

…И так на сердце муторно, когда
несёт шугу осенняя вода
и нас пугает холодом зловещим,
когда на берег вытащен паром,
и лодка, что пустить пора на слом,
становится нужнее нужной вещи.

В деревне жизнь – она и так сложна:
хлебнёшь с попажей горюшка сполна,
когда у лодки обмерзает днище,
и в заберегах скрыты берега;
а дома, как тепло ни сберегай,
его выносит мигом из жилища.

И это наша общая беда,
везде – чертополох да лебеда,
но крепко держит родина корнями,
и мы несём дрова и топим печь,
мечтая скинуть это бремя с плеч,
и просим Бога быть всё время с нами…

И так на сердце муторно, пока
не станет за ночь стылая река,
тогда, с собою взяв охапку веток,
пойдём дорогу за реку вешить,
и снова оживится жизнь в глуши,
когда на выходной дождёмся деток…

* * *
Зимнее поле… сухие былинки…
Месяца льдинка в небесном протае…
Словно бы кто-то окликнет:
– Галинка!…
Поле да ветер от края до края…

Словно в простом карандашном рисунке:
с бабушкой мы за столом своедельным,
мама в жакетке, с хозяйственной сумкой –
всё, что хранится в сосуде скудельным…

Может быть, это седьмая из вёсен:
бабушка стелет на снег полотенца…
Что там вода прибылая уносит:
старенький мячик?.. а может быть, детство?..

Мати посудой гремит спозаранку,
в вёдрах – с ледышкой вода прорубная.
Дышит дымком закоптелая банька…
Дочи приехала – радость какая!

Ветер шуршит по кустам краснотала…
Всё, что осталось, – моё безраздельно!
Речка… колодец… и банька осталась…
Всё остальное – в сосуде скудельном.

Словно скрип снега на ветхом крылечке…
Ветер качает сухие былинки…
Нет ни крылечка, ни дома…
– Галинка!..
Снежные вихри несутся навстречу.

Берёзка у колодца

О детстве сколько ни грусти,
Оно обратно не вернётся…
Лишь ты, берёзонька, лишь ты,
Стоишь всё так же у колодца.

В твоих ветвях поют дожди,
С тобой таимничает ветер…
И снова лето впереди,
И что за счастье – жить на свете!

В твоих ветвях поют ветра,
И перелётывают птицы,
А улетят – и мне пора
Настанет –
в путь поторопиться.

И, как раздвоенность ствола –
Дороги, сердца раздвоенье:
Здесь всё, родное до угла,
Речушки тихое струенье,

А там, вдали, есть дом другой,
Где жизнь прошла, родились дети…
Я помашу тебе рукой.
И ты мне веткою ответишь.

Приплыву к тебе лодочкой синей

Гаснет лампа заката над пожней,
Белой ночью сменяется вечер.
До свидания, Лáмпожня! Сложно
Жить в разлуке, от встречи до встречи!
Мы увидимся, знаю, не скоро.
Это счастье и просто везенье:
Побродить по высоким угорам,
Искупаться в холодной Мезени.
Зачарованный песнею длинной,
Край глухой, заповедный, чудесный:
И река, что так выгнула спину,
И дома на угорах отвесных.
Здесь приветливость в людях – издревле.
У домов не обсохли колодцы,
И хвоя лиственничных деревьев,
О которую – не уколоться.
Я приду с головою повинной,
Словно с самой причиною веской,
И, наверное, ты отодвинешь
Кружевное шитьё занавески, –
И, во власти знакомых предчувствий,
На высокое выйдешь крылечко,
Чтоб моею проникнуться грустью,
И поверишь, что время не лечит.
Я пройду от Мезени до Сёмжи,
Приплыву к тебе в лодочке синей.
Всё о том я, родная, о том же:
Как люблю тебя нежно и сильно.

Последний дом

Последний дом в ряду домов пустых…
Черёмушник разросся в угородах…
Но если к прошлому вернулся ты –
Лишь дёрни за верёвочку в воротах.

Войди туда, где мать ещё жива
И у окна сидит за рукодельем…
Но в сенцах ларь мучной и жернова
Напомнят: время – лучший в мире мельник.

И кажется, что целый век прошёл.
Зерно оставил ты, нашел – мякину.
И гирька от часов упёрлась в пол
В тот самый день, когда ты дом покинул.

На мучнике пылится ржавый серп,
Да ждёт в избе печаль – души привада,
Заставив в этих стенах вспомнить всех,
Кто там, в бору, за голубой оградой…

Горше полыни

А дом мой стоял на угоре,
На том, на крутом берегу…
Приедешь ли, девка, вдругоредь?»
…А что я ответить могу?

Кузнечик серебряно-тонко
Поёт, как ручей в полусне…
И снова, глазами ребёнка
Та встреча увидится мне,
Забродит в душе и нахлынет
Всё то, что забыть не могу:
И взгляд её, горше полыни,
И ветра осенний разгул…

«Что камень, на сердце обида:
Есть дети, да где они, где?
Отправили в дом инвалидов!..
Как встрече-то не обрадеть?»

И пряди пригладит седые…
«Ах, годы – что дым на ветру…
Живите, покуль молодые!..»
И слышится снова: «Помру,
Никто хоронить не приедет…
А ты передай-ко, быват,
Хошь кто-то из бывших соседей
Заглянет меня повидать…

А дом-от стоял на угоре,
Я карточку – вот, берегу…
Приедешь ли, девка, вдругоредь?»

…А что я ответить могу?

На распутье

Нет утешенья в цветенье июльских даров.
Лист подорожника – не панацея от боли.
Вправо посмотришь – бурьяном заросшее поле,
Влево – развалины жалкие скотных дворов.

Вправо пойдёшь – там пустые деревни стоят.
Влево свернёшь – там лесные дымят пепелища.
Ветер чужой над родными просторами свищет.
Где же она – полевая Россия твоя?

Может, пора искупить перед нею вину –
Дать по рукам разорившим страну лиходеям?
Сколько потерь, но ещё остаётся надея
Хлебом засеять поля, распахав новину…

Птиц не слыхать, и, до звона в ушах – эта тишь…
Прямо иди – к обмелевшим, отравленным рекам.
Стать ли мутантом – иль жить на земле человеком?
Ты на распутье… пока ещё… молча стоишь.

Берёза

Её вершина тонет в синеве,
Овеяна дыханием столетий,
И нити ниспадающих ветвей,
Как в звоннице, перебирает ветер.
И чудится: звонят колокола
Стоявшей здесь
в далёком прошлом церкви,
И видится: проходят, с верой в сердце,
Здесь жители огромного села…
И церковь, что погибла от огня,
И дерево с судьбою одинокой,
И озеро в печали синеокой
Сквозь дым столетий
смотрят на меня.
А где-то птицы первые летят,
Чтобы наполнить песнями гнездовья
И вывести птенцов в её ветвях.
И встретит
и проводит их с любовью.
С её ветвей нисходит тишина.
Хранит берёза дней далёких память.
За нею школа старая видна,
И наше детство
видится сквозь паветвь.
И звёзды осыпаются над ней
И тянут вниз мерцающие нити.
Стоит берёза, прошлого хранитель,
Как символ малой родины моей.

* * *
Всё ближе подступает лес к деревне,
Дух сосняка, багульника и пижмы.
Как всё сумели из деревни выжать
В лихие годы! И старухе древней,
Теперь никто ей не поможет выжить.

Облезлой кошкой поле, выгнув спину,
К деревне жмётся: может, приголубит.
Где тот Иван, что как-то вышел в люди
Из этих мест, навеки их покинув?
Кто Русь – царевну спящую – разбудит?

Зачем когда-то бились наши деды –
Лес корчевали, избы становили
Да засевали хлебом чищевины,
В войну стояли насмерть до победы? –
Перевернулись бы сейчас в могиле.

О двадцать первый век, хромая кляча,
Гордись мобильной связью, Интернетом –
Ты никуда заброшенность не спрячешь!..
Скажу: прощай, здесь ничего не светит,–
Судьбу деревне не переиначить.
…Она в ответ – лишь счастья милым детям.

Сон шмеля

Сухие падают дожди, шуршат в траве бумагой мятой,
и пахнет свежестью и мятой, а сердце просит: подожди,
не уходи, ты так мне люб, о мой сентябрь златоволосый,
слетелись на окошко осы, слова любви слетают с губ…

Желтеет колкая стерня, солома светится янтарно,
едва заметен свет фонарный среди осеннего огня,
и только провода звенят
струной расстроенной гитарной…

То имитирует, шаля, полёт шмеля осенний ветер;
последний одуванчик светел;
едва крылами шевеля,
в его пушистую постель приткнулся запоздалый шмель…
качает ветер колыбель…

Шмель засыпает навсегда, булавкой осени приколот,
и превратят вода и холод его вот-вот в кусочек льда…
Так и душа когда-нибудь найдёт другое измеренье:
речушкой спрячется под землю, на небе ли продолжит путь.

А ты побудь ещё со мной, избранник мой златоволосый,
а ты побудь ещё со мной!
Настанет время – без вопросов уйдёшь по лунному откосу,
не тяготясь своей виной.

Ты любил не женщину – стихи

Кто любил – поймёт и не осудит,
ночь остудит – в омуте звездой:
я тогда была с тобой повсюду –
полем, ветром, дождевой водой.

Ни лицом, ни талией осиной
не хвалюсь: воды не пить с лица.
Если ты и звал меня красивой –
только ради красного словца!..

А любовь – цветок она и камень,
сладость мёда с горечью осин…
Мы сплетались ветками – руками
в этой чаще сказочных лесин…

И поныне нет тебя роднее.
А тогда – в дожде игра лучей…
Я искала слово понежнее,
Падая в бессонницу ночей.

Слово – и листок оно, и птица,
Зверь лесной, бегущий на ловца…
Проливными строками струится
Та вода, её не пить с лица…

Слову – обволакивать и жалить,
обжигать холодной, прорубной…
Для меня записано в скрижалях:
быть с тобой – и быть всегда одной…

Словно рыба, подо льдами биться…
И удары сердца так глухи…
Если ты и смог в меня влюбиться,
То не в женщину, – в её стихи.

* * *
В жёлтых шарах купальниц – ливня весёлый шум,
Но обещают вёдро солнышки-паучки…
Знаю, пройдёт и это – всё, чем сейчас дышу,
Будут висеть по стенам высохших трав пучки.

Морось, холодный ветер… Вечером неспроста
Призрак-туман раскинет белые рукава…
Где-то вспорхнёт и смолкнет клик журавлиной ста…
Ветер подхватит листья – выцветшие слова…

Ну а пока несётся радостное «ку-ку»,
И от ночного ливня речка воды полна,
Каждый цветок – услада яркому мотыльку…
Заколочу не скоро в домике три окна.

Ящерка прибегает, прячется под крыльцо,
Бродят по влажным грядам солнышки-паучки,
Ну а пока что пчёлы мимо летят с пыльцой,
Я не сниму, пожалуй, розовые очки!