Шут

Шут! Шут! Тут шут!
Шута поймали!
–«Пошути, шут! По шутовству соскучились!
Посмеши, шут! По смеху стосковались!
Тащите сюда всех царевен– несмеян!
Тащите сюда всех зарёванных царевен!
Шут! Шут! Шут!»
А тот стоит весь бледный
И губы у него трясутся.

Русь

Рябая Русь
В рубахе рваной
Рожает
Родится розовый
Ребёнок,
Заорёт,
И робко роботы толпой
Его обступят.
– Рубите руки
резвым гармонистам!
Там Русь лежит
Среди стволов сосновых.
Там Русь лежит
И смотрит в облака.
Там Русь лежит
И тихо, ровно дышит,
А радиоактивный тёплый дождик
Шуршит в хвое,
И медленные капли
Стекают по рябым её щекам.
Растут грибы,
Гигантские грибы
Растут в лесу,
Их собирают дети
И продают на рынке
За бесценок.
Но никому они не говрят,
Что там на мху
Рябая Русь рожает.
Что проку прятаться? –
Иные рассуждают,–
История, как трактор озверелый,
Прёт напролом,
Просеку прорубая
В непроходимом времени.
– Простите,
но надо всё–же пальцы
поотрубить
всем резвым гармонистам поскорее!
Рябая Русь рожает.
О, Господи!
Как долго!

* * *
Раздвинулись
распались облака
раскрылось небо
вышел светлый ангел
приблизился
и что-то мне сказал
– погромче! – попросил я –
чуть погромче! –
но он не повторил свои слова
и удалился
и снова сдвинулись
сплотились облака
закрылось небо
что он сказал мне
этот странный ангел?
и почему он говорил так тихо –
почти шепотом?

Вариация на тему печали

Печально я гляжу на настоящее
хотя многие, глядя на него,
просто умирают от смеха
печально я гляжу в будущее
хотя многие ждут его
как манны небесной
и на прошлое я поглядываю с печалью
хотя многие поминают его
только добром
ишь какой печальный нашелся! –
говорят обо мне многие –
выкинуть его из настоящего!
не пускать его в будущее!
отнять у него все прошлое!
пусть болтается
вне времени и пространства!
я слушаю и не обижаюсь:
многим ведь печаль недоступна
и они сердятся

Непрочная душа

Бывают минуты,
когда душа разрывается на клочки.
Их собираешь,
кое-как склеиваешь
и ходишь с такой душой –
ведь новую–то
нигде не достанешь!
Но снова нахлынут роковые минуты,
и снова душа разлетится в клочья.
И снова,
сопя от усердия,
склеиваешь свою непрочную душу.
Так и живешь.

* * *
Я говорил ей:
не мешайте мне,
я занят важным делом,
я влюбляюсь.
Я говорил ей:
не отвлекайте меня,
мне нужно сосредоточиться
я же влюбляюсь.
Я говорил ей:
подождите немного,
мне некогда,
я же влюбляюсь в вас!
Мне надо здорово
в вас влюбиться.
– Ну и как? – спрашивала она. –
Получается?
– Ничего, – отвечал я, –
все идет как по маслу.
– Ну что? – спрашивала она. –
Уже скоро?
– Да, да! – отвечал я. –
Только не торопите меня.
– Ну скорее же, скорее! – просила она. –
Мне надоело ждать!
– Потерпите еще немножко, – говорил я, –
куда вам спешить?
– Но почему же так долго? – возмущалась она. –
Так ужасно долго!
– Потому что это навсегда, – говорил я, –
потому что это навеки.
– Ну, теперь–то уже готово? – спрашивала она.
Сколько можно тянуть?
– Да, уже готово, – сказал я
и поглядел на нее
влюбленными глазами.
– Не глядите на меня так! – сказала она. –
Вы что,
с ума сошли?

Доверчивый

Я всем верю – и мужчинам, и женщинам, и младенцам, и лошадям.
Некоторые меня обманывают, но я всем верю.
– Быть может, я неумен? – спрашиваю я у женщин,
и они опускают глаза.
– Быть может, я недотепа? – спрашиваю я у мужчин,
и они отворачиваются.
– Неужели я глупец? – спрашиваю я у младенцев, и они начинают плакать.
– Ну скажите же мне прямо, что я болван! –
кричу я лошадям. –
Что вы хвостами-то машете?
– Да нет, – говорят лошади,– просто ты такой доверчивый. – И всем как–то неловко.

Накатило

Накатило,
обдало,
ударило,
захлестнуло,
перевернуло вверх тормашками, завертело,
швырнуло в сторону, прокатилось над головой и умчалось.
Стою,
отряхиваюсь.
Доволен – страшно.
Редко накатывает.

* * *
Какие мы, однако, смешные!
Какие мы, однако, смешные!
У каждого есть тело – бестелесных вроде бы нет.
У каждого есть душа – хоть маленькая, да имеется.
И у каждого в груди что–то стучит – представьте себе у каждого!
И каждому хочется неземного счастья – ей–богу, каждому!
Но каждому чего–то не хватает. Кому – благоразумия,
Кому – безрассудства, кому – крыльев за плечами,
А кому – и волос на темени.
Какие мы однако не совершенные!
Отчего же не обретаем мы совершенство? Чего мы тянем?
У каждого на то свои причины, свои отговорки, свой резон.
Пессимисты полагают что совершенство не достижимо.
Так да здравствует же оптимизм!

Звездный урожай

Тряхнул я ствол мироздания,
И звезды посыпались к моим ногам – Розовые,
Желтые,
Голубые,
Спелые,
Сочные,
Вкусные,
Но все с острыми колючими лучами.
Пока рассовывал их по карманам,
Все руки исколол.
Завтра ночью
Небо будет беззвездным –
Можете убедиться.
А послезавтра
Созреют новые звезды –
Можете проверить.
Потрясите ствол мироздания,
И все звезды ваши.
Только запаситесь рукавицами,
Мой вам совет.

Морские заботы

У моря
Свои заботы
Морю надо биться о скалы,
Веками надо биться о скалы,
окатывая их белой пеной,
подтачивая их.
Морю надо качать корабли,
Усердно, подолгу
Качать корабли,
Накреняя их то влево,
То вправо,
Вздымая то нос, то корму.
Море должно шуметь и сердиться,
И брызгаться, и развлекать
Ребятишек,
Выбрасывая на мокрую гальку
Зазевавшихся крабов.
Мне бы, признаться,
морские заботы!
Уж я бы тогда
побился о скалы!
Уж я бы тогда
покачал корабли!
Уж я бы тогда
швырял на гальку
огромных кальмаров
и осьминогов,
а также остатки старинных
галер,
каравелл,
галиотов,
фрегатов
и бригов!
А крабы –
Эка невидаль!

* * *
Были
Земля и небо,
Были
Человек и птица.
Земля простиралась под небом
И была хороша.
Небо размещалось над землею
И было бездонным.
Человек стоял на земле
И был с ружьем.
А птица летала в небе
И была счастлива.
Человек, прицелясь
Выстрелил в птицу.
Птица камнем
упала на землю.
Земля покрылась
Птичьими перьями.
А небо от выстрела
Раскололось пополам.
Поди теперь докажи, что земля и так была
Замусорена,
Что небо издревле было
С трещиной,
Что человек не был слишком
жесток,
а птица была неосмотрительна!
Попробуем склеить небо
И воскресить птицу.
Попытаемся обезоружить
Человека
И подмести всю землю.
О, если бы это удалось!
Ведь тогда
До окончания веков
В синем бездонном небе
Летала бы белая
Счастливая птица
И на прибранной, чистой земле
Стоял бы человек
без ружья!

Стихи о том, как плохо быть человеком

Хорошо быть обезьяной,
и попугаем хорошо быть,
и крысой,
и комаром,
и амебой.
Плохо быть человеком:
все понимаешь.
Понимаешь,
что обезьяна – кривляка,
попугай – дурак,
крыса – злюка,
комар – кровопивец,
а амеба – полное ничтожество.
Это удручает.

* * *
Нормальность вопиюще ненормальна!
До минимума надо снизить норму
Нормальности.Идиотизм блестящ,
В нём бездна смысла, бездна удовольствий!
Свихнувшиеся! Ваш черёд пришёл!
Настроим идиотских городов,
Дорог дурацких,
Сумасшедших механизмов,
И будем жить, хихикая в кулак!

* * *
Был ли я крылатым?
Или крылья мне только снились?
А что,
если я и впрямь
потерял их?
А что,
если они и вправду
были длинными и белыми?
А что,
если они снова вырастут?
В последнее время
у меня часто чешутся лопатки.
Но куда лететь?

* * *
девочка
вывела погулять шотландскую овчарку
президент Соединенных Штатов
был убит
и убийца президента
тоже был убит
и убийца убийцы президента
тоже был убит
какие-то подростки
выбили все стекла на нашей лестнице
два троллейбуса
наотрез отказались ехать по своему маршруту
и были растерзаны
толпой озверевших пассажиров
крупнейший китайский атеист
объявил себя богом
и сжег все буддийские монастыри
у меня сломалась пишущая машинка
и я был в отчаянии
а на Юпитере кого–то свергли
и кто-то захватил власть
но все это только казалось
на самом деле
шотландская овчарка
вывела погулять китайского атеиста
президент Соединенных Штатов
выбил все стекла на нашей лестнице
моя пишущая машинка
была растерзана толпой озверевших подростков
убийца президента
наотрез отказался ехать по своему маршруту
и убийца убийцы президента
тоже наотрез отказался
пассажиры захватили власть на Юпитере
два троллейбуса
сожгли все буддийские монастыри
я объявил себя богом
и девочка была в отчаяньи
но этого было мало
президент нашей лестницы
сломался
крупнейший буддийский атеист
выбил все стекла у пишущей овчарки
моя китайская машинка
кого-то свергла
пассажиры озверевших штатов
вывели погулять соединенных подростков
убийца президента
объявил себя девочкой
а убийца убийцы не объявил
шотландские монастыри
наотрез отказались ехать по своему маршруту
и два троллейбуса
были в отчаяньи
из всего этого хаоса
выплыла большая рыба
поглядела на меня одним глазом
усмехнулась
и поплыла дальше
и тут
именно в этот миг
возникла эта самая мелодия
и я вспомнил –
ave maria!
и я удивился –
ave maria!
и я заплакал –
ave maria!

Лучшее стихотворение

Предвкушать его.

Услышать скрип двери
и догадаться,
что это оно.

Растеряться.

Но взять себя в руки
и, побледнев от решимости,
прочесть его про себя.

Поразиться.

И, переведя дух,
прочесть его вслух,
но шепотом.

Расхрабриться.

И, открыв окно,
прокричать его громко,
на всю улицу.

Наконец успокоиться.

И ждать новое,
самое лучшее.

Купол Исаакия

Вечером
я любовался куполом Исаакия,
который был эффектно освещен
и сиял
на фоне сине-фиолетового неба.

И вдруг я понял,
что он совсем беззащитен.

И вдруг я понял,
что он боится неба,
от которого
можно ждать всего, чего угодно,
что он боится звезд,
которых слишком много.

И вдруг я понял,
что этот огромный позолоченный купол
ужасно одинок
и это
непоправимо.

Восторженный

Хожу по весеннему городу,
и в горле у меня булькает восторг.
Но я и виду не подаю.
Хожу по городу и криво усмехаюсь:
«Подумаешь, весна!»

Сажусь в весеннюю электричку,
и в ушах у меня щекотно от восторга,
но я не поддаюсь.
Еду в весенней электричке
и исподлобья гляжу в окно:
«Эка невидаль – весна!»

Вылезаю из электрички,
бросаюсь в лес,
раскапываю снег под елкой,
расталкиваю знакомого муравья
и кричу ему в ухо:
– Проснись, весна на дворе!
Восторг–то какой!

– Сумасшедший!– говорит муравей. –
И откуда только берутся
такие восторженные идиоты?

* * *
Протяни руку,
и на твою ладонь
упадет дождевая капля.
Протяни руку,
и на твою ладонь
сядет стрекоза
большая зеленая стрекоза.
Только протяни руку
и к тебе на ладонь
спустится райская птица
ослепительной красоты.
настоящая райская птица!
Протяни же руку!
чего ты стесняешься –
ты же не нищий.

Постой минуточку с протянутой рукой,
и кто–то положит тебе на ладонь
свое пылкое восторженное сердце.

А если положат камень,
не обижайся,
будь великодушен.

В музее

У богоматери
было очень усталое лицо.

– Мария, – сказал я, –
отдохните немного.
Я подержу ребенка.

Она благодарно улыбнулась
и согласилась.

Младенец
и впрямь был нелегкий.
Он обхватил мою шею ручонкой
и сидел спокойно

Подбежала служительница музея
и закричала,
что я испортил икону

Глупая женщина.

Так

– Не так,– говорю,–
вовсе не так.
– А как? – спрашивают.

– Да никак, – говорю, –
вот разве что ночью
в открытом море
под звездным небом
и слушать шипенье воды,
скользящей вдоль борта.
Вот разве что в море
под небом полночным,
наполненным звездами,
и плыть, не тревожась нисколько.
Вот разве что так.

Иль, может быть, утром
на пустынной набережной,
поеживаясь от холода,

и смотреть на большие баржи,
плывущие друг за другом.

Да, разве что утром
у воды на гранитных плитах,
подняв воротник пальто,
и стоять, ни о чем не печалясь.

Вот разве что так, – говорю, –
не иначе.

* * *
Необъяснимо,
но ребенок
так горько плачет
у истока жизни.

Непостижимо,
но мужчина
пренебрегает
красотой созревшей жизни.

Невероятно,
но старик
смеется радостно
у жизни на краю.

Бессовестные.

Веселые они люди –
бессовестные.

Спросишь:
– И не совестно вам?
– Нет,– отвечают, –
не совестно! –
И улыбаются.

Удивишься:
– Неужто и впрямь
совсем у вас совести нет?
– Да,– говорят,–
ни капельки нет! –
И смеются.

Полюбопытствуешь:
– Куда же вы ее дели,
совесть-то свою?
– Да у нас и не было ее, – говорят, –
никогда не было! –
И хохочут.

Отойдешь в сторонку
и задумаешься.

Два глухонемых хулигана

Два глухонемых хулигана
три глухонемых хулигана
четыре глухонемых хулигана
хватит?
можно еще.
Пять глухонемых хулиганов
шесть глухонемых хулиганов
семь глухонемых хулиганов
теперь достаточно.
Семеро здоровенных
глухонемых хулиганов –
это целая толпа.
Безобразничают они скромно:
не матерятся,
не пристают к девушкам,
не пугают старушек –
просто стоят на мосту
и чего-то ждут,
а на мосту стоять не положено.
Милиционер свистит,
но они не слышат,
потому что они глухонемые,
и получается безобразие.
Семеро совершенно глухих
и безнадежно немых хулиганов
ждут на мосту
какого-то чуда.
Но если вам кажется,
что их все же
слишком много,
можно оставить только шестерых
или пятерых,
можно ограничиться четырьмя
или даже тремя.
Давайте оставим на мосту
двоих глухонемых хулиганов,
одному будет скучно
ждать чуда.