* * *
Боже, храни колорадских жуков,
Не отдавай их на милость
Из полосатых твоих пиджаков,
Бережно сшитых навырост.
Дай им картофельного молока –
Чаши они не осушат.
И к сентябрю унеси в облака
Их шелестящие души.

* * *
Нет смерти на земле. Но нет ее и выше.
Цветами пахнет смерть. Звезда звезду не слышит.
В забвении каком я вспомнил – в эту ночь
Смерть кончилась, бессмертье началось.

Не приходи ко мне – нет больше состраданья.
Ни страха, ни мечты, ни жажды обладанья.
И, позабыв меня, не сможешь мне помочь:
Смерть кончилась. Бессмертье началось.
Останься, как стихи забытого поэта.
Как от свечи, сгорела ночь без света.
И океан непролитой крови
Чернел во мне и ширился вдали.

* * *
Воды прозрачней, неба голубей
И дерева простого деревянней
Я выкормил желанных голубей
И отпустил – чем дальше, тем желанней.

В твоем дому остался на ночлег,
На десять лет застигнутый потопом.
Постель твою носило, как ковчег,
Над Азией, Америкой, Европой.

Пока Господь нас не перемесил,
Все тварное перекрестив попарно,
Безвидный дождь потопа моросил,
Бесплодны мы, и жалоба бездарна.

Я ждал вестей, заученных примет,
Но голуби носили терпеливо –
Сирени кисть, колючей сливы цвет,
Ветвь тополя и никогда – оливы.

Так сплетена из веток колыбель,
Ковчег иной, свободный от скитаний,
Воды прозрачней, неба голубей
И дерева простого деревянней.

* * *
Себя мы в детстве плохо повели.
Нас вывели из образного ряда,
Зашив пустых карманов пузыри.
По яблоку надкушенного взгляда –
Ногтем редактора, прививкой против тли,
В остывшем гении перемешав угли,–
Дипломы выдали и выгнали из сада.
Из детского, вишневого, пешком!
Пустеть в садах словесности российской,
Где мальчиком резвился босиком
И бабочек ловил и василисков.

* * *
Вот вы одна на свете белом
В снегу рождественской недели.
Я вас люблю, и нет мне дела,
Что вы весенний плащ надели.
Я вас никак не называю…
Я понимаю. Мне не светит.
Я все на свете понимаю.
Я понимаю все на свете.

Мы у Софии золоченой.
Мы у зеленого Богдана.
Все ходит мимо поп ученый
И смотрит так многостраданно.

– Святой отец, и я говею,
И душу смертную мараю.
Ведь ничего, что я не верю, –
Я все на свете понимаю.

Она в плаще. И дело к маю.
И ей, конечно, не до смерти…
Я понимаю… Понимаю!
Я потому живу на свете.

* * *
Душа моя очнулась и болит
И, как ребенок, в грудь мою уткнулась.
А что болит – она не говорит,
Мы никогда не поминаем юность!

Всю ночь ее качаю, чуть дыша.
Забудь меня, усни, моя душа.

* * *
В моем шкафу живет усталый свитер.
Обычный полосатый свитерок.
Я сотни раз о свитер руки вытер
И под дождем в нем пару раз промок.

Мы с ним срослись. Годами в нем носился.
Сказали, молодость закончилась вчера.
Я так любил его. Я очень им гордился.
Умели раньше делать свитера.

* * *
Этот вальс танцевали мы вместе
С инвалидом войны и труда.
Пели мы комсомольские песни,
Ты мне сразу ответила: “Да”.

Песен этих народ уж не вспомнит,
Украшает стальная звезда,
С пол-России, затерянный холмик
Инвалида войны и труда.

Поднимайся, страна, умывайся,
Разбивайся на пары любви:
Новый круг комсомольского вальса –
Раз-два-три, на крови, раз-два-три.

В этом танце, любя и страдая,
Стань и ты – ветеран, инвалид.
Ведь Россия всегда молодая
И всегда только “да” говорит.

* * *
Я так долго не видел маму,
Что старые женщины стали напоминать мне её.
Вот мама  идёт  за хлебом.
Вот ждёт трамвай на морозе.
Вот стоит в очереди в сберкассу.
Мамино бордовое зимнее пальто
И темно-зелёное демисезонное не знают износа.
Воротник из собольей спинки всё так же строг.
Мама никогда не узнаёт меня.
Мы долго не виделись,
Я сильно изменился.