Гавриил Маркин

Стихотворения

Об авторе: Род. в 1987 г. в Москве, окончил Московский городской педагогический университет. Публикации в журналах и альманахах «Воздух», «Белый ворон», «Акцент-2» (под псевдонимом Никанор Беглых), «Новая реальность» и др. Стихи переводились на немецкий язык.

«Поэзия Гавриила Маркина – это поэзия точек зрения. Любой из “ландшафтов” Маркина подразумевает своего особого созерцателя, для которого странное и фантастическое не странно и не фантастично, а вырисовывается как фрагменты его собственного мира, подобие черепков вазы со знакомой росписью. Мы знаем, что такое “ландшафты души”, но у Маркина следуют друг за другом ландшафты разных душ, каждая из которых – маска, метафора поэта. Пейзаж закрепляется точкой зрения, не впускающей в него ничего лишнего, не служащего выражению, эстетическому эффекту».

* * *
На костре из ружейных прикладов
жарят бедро колониста;
осколок шифера в расщепе стрелы, солома;
новый палеолит.

Вслед за птицами сизого вечера –
беззвучный дикарь в подмосковной осоке,
значение татуировки:
«Завтра подорожает хлеб».

Из иранской поэзии

Не встревожит покойников
поступь растения,
и дождь наберётся
в выкопанные черепки;

там – поле, в котором растут
вазы из древнего Рея,
их разбивают мотыгами
тихие земледельцы.

* * *
На неспешном лугу, где цветы раскрывают крылья,
уездный врач набрал в шприц ручейной воды
и, уже найдя вену, застыл: из цилиндра
глядели глаза ундины;

вздрогнул ветр, на игле примостилась пчела;
словно павшая с солнца, желтела пыльца
на тропе, протоптанной прокажёнными
из плетёных сёл.

* * *
Давно и совсем уже белый
под дождями страны ливов лежал череп,
в одной глазнице жил уж, в другой – мышь,
сквозь неплотные швы
с балтийской росой сквозили улитки
и холод;

а по золотому небу
катили на колёсах нимбов
отцы-аскеты и отцы-учителя.

* * *
Ходил в народ, вернулся другим,
с обгоревшей шеей и следом
от мотыги на лице,
ещё не затянувшимся;

шла его двадцать
седьмая весна, и бутоны
раскрылись –
для крика.

* * *
Сентябрь: загадку задал
красный король белому королю,
и когда
тот даст первый неверный ответ –

листья кленового леса
покраснеют все разом,
на втором – опадут, а на третьем –
начнётся зима.

А пока мчатся по полю всадники
с яблоками на копьях.

* * *
Сжимается, не как страх, но как предчувствие,
апельсин, позабытый на неструганой столешнице,

когда внутри словно растут готические соборы,
вот-вот коснутся шпилями сердца…

На плечах у них быстрые ткани,
а глаза у обеих завязаны киноплёнкой –
у любви и у смерти Карла Токаря.

* * *
Уже не притворяясь спящей,
она смотрела

из трещины, пробежавшей от корней до кроны
(в прошлом году были сильные морозы);

раскрываются почки предвестия,
муха бьётся в паутине,
отрясая росу.

* * *
Движутся в дожде бесшумные
колесницы пророков, и живёт
простота несказанного
в осеннем доме.

Ветер, несущий листья рябины,
неузнаваем.

Польская элегия

Пика, унизанная листьями, гниющими плодами;
ветр в хоругвях короля Степана ~

стук клюва о кирасу
будит стражника.

Одуванчик

– Быть может, улитка
мнит себя морем, наползающим на сушу?

Так жили мы, остерегаясь
только режущих стрекозьих крыл, у облачного пруда,

и жёлтое солнце над нами
становилось белым,
и улетало
с ветром.

Облачный корабль

Только бог, что живёт в подгнившем,
облепленном осами персике, слышал,
как по днищу нашего челна скребут
мачты незатонувших судов,

он единственный знает в лицо
тех, кто махал нам с осеннего берега,
пока их не развеял ветер.

Зима; девушка ведёт на тонком поводке
крейсер вдоль побережья Осаки.

* * *
Благословенны руки того, кто седлает коня сентябрю,
зная, что конь сбросит всадника
и потащит, сминая крапиву;

флейта в глубине струящихся листьев
смеётся сквозь слёзы,
беззвучно кричат золотые костры.

* * *
Белые птицы с красными глазами
стучат когтями о латы,
всё ещё обороняющие тело,
почти истлевшее –

их спугнёт проснувшийся механизм,
завод которого, казалось, давно иссяк:
штифты попадут на пластины,
зазвучат ноты.

(Кружит ноябрьский снег,
три сосны в чёрном поле.)

* * *
Лист коснётся воды,
и подёрнется рябью
отраженье монарха,
превращённого в камень,

а по плоду, упавшему
в зубья короны,
поползёт пятно гнили –

это всё, что в движении.

Корабль-призрак

Пусть
тайны остаются тайнами;

изредка
я поднимаю веки и сверкаю
золотыми луидорами, вложенными в глазницы,

а штурвал корабля,
давно пропавшего,
нельзя выпускать из рук:

север распростёрт ни над чем.

* * *
Неведомой силой
город поднимается со дна –

из верхних окон
извергаются потоки воды,
рыбы бьются на крышах,
водоросли на флюгерах, –

лазоревый губернатор
глядит на мальков барракуды,
резвящихся в треуголке, и вспоминает
утраченную текучесть мира.

* * *
Прошелестел в тайных лугах,
словно бог, что крадёт детей в сумерках перед рассветом,
день в середине августа, жёлтый с просинью,
глазом сверкнув, и в траве
цвета бутылочного стекла подберёшь
его дымчатое перо – подписать кондотту
с чертополохом
и облаками.