Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1-2014
Сергей Круглов
Стихотворения
Родился в 1966 г. в Красноярске. Учился на филологическом факультете Красноярского университета. С 1999 г. служит православным священником. Стихи выходили в различных изданиях в России и за рубежом, переведены на итальянский, французский, английский, польский, словацкий.
Автор восьми книг стихов, двух книг церковной публицистики.
Лауреат Премии Андрея Белого. Живёт в Москве.
Половины моей жизни более нигде нет
Непарный носок, обнаруженный
при освидетельствовании содержимого
замкнутого компендиума (специальная тавтология)
отработавшей очередной свой цикл
стиральной машины, безгласно
указует самым своим наличием — через отсутствие
(и невозможность вспомнить и установить точно:
отсутствие или исчезновение?..) своей пары —
на строго отлаженный, бесшумно
и неуклонно совершающийся, непередаваемо ясный
и предельно неизъяснимый божественный (не инфернальный:
инферно не творит законов, как не
творит вообще ничего благого; лишь снова
и снова создаёт, путем сцепок того или иного текучего,
насильственно зафиксированного в своём течении,
нечто сущеобразное: выморочные имитации
вечности из материала времени,
одну за другой, в начале которых,
тут же и сразу, их конец)
закон.
О философия! явлена ли пропажа
носка как воумление
твари, чтоб из силы в силу
восходить к тебе? ты ли,
чтоб пылающий нус нисходил к данности носка и упокоевался
в мягкой живородящей тьме
Богоустроенного? Или сама себе
собою недвижно, флуоресцентно
сияешь ты
в пустоте, а обретение
носка — лишь только к пропаже, и
жизнь наша столь же
непарна и безвозвратна?.. немолчно
выбалтывая, так и не скажешь.
Твари по паре
Огромно протяжённая прозрачная тень,
Рифлёно струисто стеклянно
Неслышимо дребезжа
Проплыла, облизывая ржавые стволы сосен.
Канаты неба ослабли,
Упали концами в асфальтовые пучины луж.
Отчего мы так отчаянно хрипло потно
Горячо наждачно
Дышим с тобой во всю
Оставшуюся нам глубину едва ли трети этой разрежённости?
Оттого что мы готовились стремительнo, но опять опоздали
К отплытию ковчега.
Кто первый из команды,
Глядя с бортовой палубы в оптический прицел
На двуединый неподвижный удаляющийся навсегда силуэт,
Бросит в нас камень — «склллленннь» — только в глазах пойдут
Оранжевые зелёные палые
Круги по октябрю.
* * *
Слезинка дитятки потинка старика
Имперскою костию резною покатилась,
Басманный суд опричная серьга
И в пьяный летник лето нарядилось.
Пророчьею косматой головой
Взойдет запёкшееся солнце —
Щербатой волчьей ягодой-москвой
Наполнят таз с багровою каймой:
Кипит и варится и пенке всклень неймётся.
Незрячий кесарь ненасытный рот,
Несут в половнике — и ости выбирая
Одышливо и медленно жуёт
Беззубо чавклою слюной перетирая.
Нигун надежды
Морщинистый меноры свет
И кадыкастых пальцев вины
О даль и ширь о шибболет
Великоросския раввины
Бездонны тени в полстены
Раскачиванье задыханье
И в буквы кровию полны
Червлёных тонких игл вонзанье:
Осиновый имперский тав
Что без гвоздя во шип сколочен
Фарранским жёлтым камнем став
Приотворится скособочен
В глубокоголубой шаббат
В покое лев ягнёнок в славе
И Богоносец — сводный брат
Сняв ношу бережно поставит
Он ни вносил ни выносил
Ему предел земного ада
Границей кармелита был
С Камчатки до Калининграда
«Крик» Мунка
вид на осло-фьорд с холма экерберг
здесь кончается
небо
писанное не кровью но гноем
ветер из отверстой, настолько
отверстой человеческой дыры
рушит декорации надувает
паруса парусии
Ты не сможешь не прийти
на такой зов
* * *
Пророчество — опасная болезнь —
Воздушно-капельным путём передаётся
И через слух: поближе подойди,
Вдохни его пылающих словес —
И заразишься насмерть, и навек
Себя утратишь!..
Когда пылающий патруль многоочитый
Рассыпался и город оцепил,
И порт блокировал, — как был самоотвержен,
Сообразителен как был и осторожен
Тот, кто, дрожа, тайком, из-под полы,
За треть цены всего и не торгуясь,
В обход сурового указа коменданта,
Билет в Таршиш пророку Йоне продал,
Как сострадателен, брезглив и боязлив.
* * *
я только и мог что смотреть
(как всегда бывает во сне — в тягостном
но закономерном оцепененьи: о!
оглянись же! не слышит)
как медленно ты исчезаешь верхом дитя моё
на плечах рыжего великана клёна
шагающего во тьме не разбирая луж
удаляющегося как мерцающий столп
в пустыню осени
утром
я найду его пятипалые следы на асфальте
* * *
Когда ты спишь, я тихо дышу, сверху вниз,
По твоему животу (спи-спи; на правый, вот так, повернись бок…),
И вспоминаю историю этого мира, и утраченный парадиз,
И кончик языка слегка помещаю тебе в пупок.
Ямка, не глубже жизни!.. не далее как вчера —
Кисловато на языке, и память судорогой свело —
Ты помнишь? Он в муках родил тебя из моего ребра,
И — не унималось, и Он останавливал, и сочилось вновь,
А я — вот тут перекусил, и перевязал, и от счастья дышал тяжело,
И были капли пота мои как твоя кровь.
George Benson. «The Little White Woman»
Моё чёрное сердце — запиленный старый винил
(Дымный, лёгкий, как бы необязательный джаз,
Бензиновый, неоновый, ванильный тонкий ночной асфальт
Призрачного города, выстроенного на вулкане).
Чтобы винил начал вращаться и звучать,
В него, в лиловую запёкшуюся борозду,
Опускается белая гладкая мерцающая игла
В вышитом бархатном башмачке,
Лодыжка очерчена тонкой серебряной змеёй,
Сапфировая жилка пульсирует сквозь корунд, — игла
Опускается всё ниже,
В средоточие музыки, вынимает своё остриё —
И снова. И сердце, хрипло стуча
Изношенным воспалённым механизмом,
Рождает треснувший, но твёрдый и протяжённый звук, и больше
Не умолкает и не останавливается никогда.
Король Конрад III берёт приступом Вайнсберг в 1140 году
Тридцать четыре толчка ровно (кто бы
Считал их, но их — тридцать четыре),
Тридцать четыре, исполненных слепого щенячьего визга,
Глубокоренной обиды кутёнка,
Топимого в ведре, старающегося выжить,
Отдавливаемого от света, дыханья, млека, —
На тридцать первом он берёт себя в руки,
Сделав над собой неимоверное усилье,
Вспоминает о цели — таран головой барана
Бьёт, собрав в мальчиший костяной цыпастый побелевший кулак
Все эти прозренья, чаянья, неуверенности, мренья,
Дрожанья, дребезжанья, расстроения амплитуды,
В единую точку —
Ещё. И ещё. Тупо, упорно, собрав остатки,
Непреклонно то же самое повторяя. И снова.
И!!!..
Сннннннннова.
Туда, вглубь. Всхлипывая, стараясь
Дальше, выше и глубже. Туда, где
Нет эрогенных зон, нет ни творчества, ни свободы,
Где только багровые пульсирующие корни иггдрасиля,
Только однозначные основы, где почва — туда, выше
И глубже. Вздымается, пульсирует и опадает
Латная железная рукавица,
Усыхает поло, теряет наполненье, взбухает.
Королю штурмовать город
Не привыкать стать. Король — в очередной раз, Небо! —
Уверен в себе. Прежде, видишь,
Чем взять крепость, король взял
В руки себя. Король уверен в победе.
И се! — врата пали.
Крепость извивается, плавится в поту, растворяясь,
Как воск под нагретым лезвием, воскресает —
И плавится снова, в стоне и рыданьи;
В ответном движеньи
Вдавливается в победителя, вбирая
Текущие внутрь армейские подразделенья,
В конвульсии, раз за разом,
Сокращаются, текут и пылают
Донжон и внешние стены,
И твердыня лежит, сдавшись на милость, —
И, пока победитель,
Довольный собой, как филин, ослепший на солнце,
У разверстых влажнокипящих врат празднует победу,
Пока пьянящее вино течёт из бочонков
Потоками в расслабленные солдатские чрева, —
Она, сжав ледяное пылающее сердце,
Безмолвно, беззаветно и твёрдо
Выносит на себе через скрытую, тайную калитку
Свою драгоценность,
Своего навек единственного повелителя и мужа.