Каринэ Арутюнова

Стихотворения

Об авторе: Каринэ Арутюнова (Киев, Украина), автор книг «Пепел красной коровы» (2011, Азбука-Аттикус), «Скажи красный» (2012, «Астрель»), «Счастливые люди» и «Дочери Евы».
Рассказы из сборников вошли в шорт-лист премии Андрея Белого, лонг-лист премии Нацбест и «Большая книга». Лауреат фестиваля памяти Ури Цви Гринберга в номинации «Поэзия» (июнь 2009, Иерусалим). Лауреат премии «Нонконформизм» за 2014 год. Публиковалась в журналах «Зарубежные записки», «Сибирские огни», «Волга», «Крещатик», «Новый мир», «Полутона», «Интерпоезия», «Иерусалимский журнал», журнал культурного сопротивления «ШО», «День и ночь», «Performance», «Литературная Армения» и других. Печаталась в сборниках прозы «Все включено» (лучшая проза 2012 года, «АСТ»), «Двойная радуга», в Антологии странного рассказа.

«…Вот все это – мастерство, многочисленные умения, ученость, никогда не выставляющая себя напоказ, гармония, которая не боится сказать о казалось бы запретном (так человек явился в наготе на картинах среди средневековья), гуманизм, позволяет мне говорить о Новом Возрождении и о Каринэ, как об одном из очень немногих мастеров этого современного Ренессанса. И в этих людях надежда, и в этом смысл надеяться на великую роль культуры…
Я собирался подробно остановиться на подборке стихотворений К. Арутюновой, привести цитаты. А потом решил, что этого не нужно делать. Как ни банально – поэзия пусть сама говорит о себе. Когда она настоящая, все сказано строками. И еще раз, наиважнейшее, – стихи Каринэ пишет только тогда, когда невозможно о чем-то сказать в рассказе или картиной. Никогда иначе! Ни за что!..
Некогда я написал о Каринэ Арутюновой, что мне кажется – она идет по канату над многими городами, странами, людьми. И балансирует между землей и небесами, и никогда не падает. Многие города и страны? Да, так и произошло – много времени проводит Каринэ в путешествиях, и всегда легко спрыгивает к людям с каната, говорит с ними, как своя. И появляются книги об этом пути…»

февраль закончился

Февраль закончился.
А март не наступил.
Чернила высохли
почти наполовину.
И жало птичьего пера
поникло. Больше не скрипит.
Сипит, вздыхает зев ангинный.
Сангинный, охряный, больной,
глотает жаркий чай с малиной.

Полынный жар в конце зимы
щекочет горькою истомой.
И сны, в которых мы – не мы,
немы, беззвучны, невесомы.

Миндалин жадная весна
Стучит в окно, хрипит, пылает.
И кособокая луна дырявый
небосвод латает
похоже, вечною иглой.

Конец света отменили

Нанизывающие бусинки слов,
перебирающие драгоценные камни.

Выдавливающие по капле
Сок виноградной лозы.

Плачущие на рассвете
винами всех вин и покаянием всех
покаяний.

Молящие о спасении.

Выпрашивающие доброе слово.

* * *

Край света – он недалеко.
На пороге моего дома.
На пороге моей комнаты.
На границе моего сна.
На обрывке моих сновидений
болтаюсь пойманная на блесну.
Держите меня, держите,
не дайте пропасть

* * *
Конец света отменили, говорят,
до следующего вторника или среды.

Но это неточно.
Можно сходить к дантисту.
Можно сходить к нотариусу,
заверить необходимые документы,

* * *

это огромная разница,
быть снаружи и быть внутри.
Идти по коридору, заглядывая, отстраняясь.
Отшатываясь.
Я всего лишь иду.
Я всего лишь в аду.
Стуча каблуками, бегу к выходу, к окну,
сажусь в любую машину, автобус,
самолет.
Перевожу дыхание.
Да, пьеса знакома.
И автор из наших, вот только имя…
Имя Его не принято всуе.
Пожалуй, откажусь от роли,
от главной.
Я не настолько тщеславна.

* * *

Что сильней?
Чувство стыда?
Боли?
раскаяния?
Наслаждения.

Что раньше?
Вкус яблока?
Его форма?
Совершенство граней?
Напоминание о грехопадении.
Столь сладостном,
Столь вопиющем,
что мысль о возможном раскаянии
преступна.
Боль же кажется эфемерной,
а стыд – всего лишь приправа.
Посреди океана соли и крупицы
жгучего перца – капля стыда.
Полноводное озеро бесстыдства.

* * *
Гипсовая маска
проступающая из стены
родом из детских снов.

Как же я могла не узнать…

Маска, я тебя знаю.

Маска, я узнаю тебя из
сотен тысяч.

Маска, уходи, еще рано.

* * *
Я убегу в другую страну.
Я убегу в другой дом.
Сменю паспорт,
мебель, кухонную утварь.

Я изменю группу крови.

Запутаю следы.

Найду другого, других.
Сменю занавески.
Выкрашу свежей побелкой стену.

А потом буду рыть туннель.
Локтями, ногтями, зубами.

Мой маленький слесарь

В доме напротив
горят два окна.
За окнами
спит чужая страна.
Спит-не спит, стучит.
Молотком, топором.
Спит-молчит, замышляет
недоброе.

Спит-молчит.
Рассыпается битый кирпич,
Покачнется на ветке луна-магарыч,
а некто фомич из чайника пьет.
Он тоже не спит, всю ночь напролет
караулит. Он важную вахту несет.

Не то чтобы бодрствует.
Просто живет. На кухоньке тесной
в майке сидит. Тоска его льется
ручьями. Бежит. Стекает
по глотке горючей рекой.
Он смотрит в окошко,
он машет рукой.

Не мне ли он пишет признанье в ночи.
Мой маленький слесарь по кличке Фомич
Мой маленький ангел, ночной гробовщик
стучит молоточком. Рыдает ямщик.
Он гонит понятно кого и куда.
По трубам бежит неживая вода.
Лукавый Фомич подводит итог.
Трезвея, он всходит уже на порог.
высокий и статный, он громко стучит.
Он ногтем скребет, он выпью кричит.
не молчи, мол, открой, не молчи, не молчи.

А до рассвета рукою подать.
А до рассвета допеть, догулять,
довыть, добежать, доскрести, доползти…

Ямщик, не гони.
Я иду открывать.

Здесь ничего не происходит

Здесь ничего не происходит
Все так же стонут небеса
И чья-то тень уныло бродит
И так же рвутся голоса
В плену предутренних кошмаров
Неслышно маятник поет
Сползает на пол покрывало
И рыбий глаз на блюде тает,
И кто-то за стеной рыдает,
Дурным предчувствием объят

Клетка

Беспомощным взглядом
Ищешь опору, и  не находишь.
Трепетно проникаешь
во все пустоты и щели.
Напрасно.
Маятник раскачивается
неотвратимо.
Глубина колодца
неизмерима.
Бездомным бреду,
раскрытым навстречу
ветру.
Помыслы святы
суетны мысли
желанья –  греховны.
Из всех оттенков  спектра
выбираю один – черный.
Карусель несется
по кругу, cообщая
головокруженье
взгляду.
Загнанный в угол –
уже не прошу пощады.
В лапках у белки
орех перекатывается
без остановки.
Стекленеет  взгляд.
Ей отсюда не выбраться
без сноровки.
У поезда нет назначенья
и предназначенья
нет тоже.
Боже!
Из всех объятий
выбираю одно, –
и это вернее,
чем упоенье
надеждой
ложной.

Будто ковчег, уплывающий в вечность

Ты обитаешь
в том самом городе,
где ветер восточный
соседствует с южным,
мешая гортанную речь
с наречием русых племён.
Где на пыльных подмостках
пробует голос новый мессия.
Где звон колокольный
вторит мечети.
Где одиночество
следует тенью,
столь беспредельно и
столь неизбежно.
Где брадобреи с утра и до вечера
ловко фехтуют мечами острыми.
Где совершенно и где белокаменно,
будто ковчег, уплывающий в вечность,
за тающей дымкой амфитеатром
тонет твой город в облаке снежном.
Мне, отбывающей в дальнее странствие,
веки смыкает вселенская нежность…

Белизною Акрополя

Белизною Акрополя
В купол бездонный
Константинопольской
Вязью и синью
Под звон колокольный
Осанна
Осанна
Восславим Мессию
Милостью Божьей
Щедрою дланью
Спаси и помилуй
улыбку младенца
Семя Иосифа
Чрево Марии

Так тихо плачет мирозданье

дыханье дня за занавеской,
как быстро тает сон без сна,
как быстро тает жар полночный,
как сладко пить его до дна

Так горько плачет мирозданье
в прохладе утренних пустот.
Ожог бесшумного прощанья…
Обитель птиц, живущих в стае.
Куда мне с ними, чужаку.
От края шаг, и шаг – до края.
Вцепившись в мачту, я плыву

Туда, где нет имен и званий.
Туда, где звездам вопреки
живут забытые желанья
и запоздалые мечты.

В том городе, который светел,
В том городе, который тих,
струна печальная дрожит
и плачет позабытый стих.
И кольца утреннего света,
бесшумно скатываясь с крыш,
ложатся рядом тихо-тихо.

Скользнет улыбкой по губам.
Опалит сонные ключицы
и вспыхнет розовою птицей
ночной несбыточный пожар

я замёрзшими пальцами флейту ласкаю

…ты играешь на саксофоне, –
я на трубе водосточной лабаю
у восточной стены,
на окраине спящей столицы
я замёрзшими пальцами флейту ласкаю
я лабаю по сколу, по нерву, по краю,
я по крышам гоняю с разбитою скрипкой
я играю последнее танго в париже
протяжённостью свинга пугая бродячих котов.
такая синкопа и драйв самому кустурице
не почудится и не приснится
в самом страшном и жарком из снов..
я по крышам летаю, по сгибу, по нерву, по краю
на окраине города с визгом и лаем
на обломке сырой черепицы
я играю джем-сейшн.