Сергей Тенятников

Сердце летописца

Стихи

Об авторе: Род. в 1981 г. в Красноярске, обучался на факультете иностранных языков в КГПУ им. В. П. Астафьева. С 1999 г. проживает в Германии. Выпускник Лейпцигского университета по специальностям политолог, историк, филолог-русист. Пишет и публикуется на русском («День и ночь», «Крещатик», «Интерпоэзия» и др.) и немецком («Schlafende Hunde», «OSTRAGEHEGE» и др.), занимается видеопоэзией. Один из основателей русско-немецкого литературного объединения buterbrod. Лауреат Шестого Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2014» в Льеже (Бельгия). Лауреат литературной премии фонда им. В. П. Астафьева 2015 года.
Живёт в Лейпциге. Работает свободным переводчиком.

Диван

давай купим новый диван
цвета мокрого песка
будем складывать его
и раскладывать
будем на нём любить друг дружку
проливать на него чай и вино
прыгать на нём
а потом лежать валетом
будто мы вновь дети
и наши пятки ещё не превратились
в мозолистые копытца
давай купим новый диван
как голливудские актёры
покупают себе острова
давай поселимся на этом диване у моря
пересоленного Богом от любви к нам

Памяти Е. А. Т.

напророчь мне судьбу, фрау речь;
выдай мне визу, заполни анкету.
я был рожден в розовом восемьдесят первом
(между замёрзшей землёй и известковым небом)
в городе, о котором ничего не знал.
и поэтому ничем не отличался
от остальных жителей ойкумены:
кидал камни в птиц, держал под языком монетку,
стоял на голове, бегал эстафету.
но как я от огромной реки не гнал, она меня догоняла.
и в карьем глазу противоположный берег
в заводском дыму рисовался тем светом.

я вырос в краю гулливерских сапог и беличьих
платьиц. кочевал по пространству на ослице.
и солнце обжигало мою голову, как глину.
был голоден, но слишком молод, чтобы у меня за страну
что-то болело, которая сама себя трижды съела,
за её прошлое или настоящее, будущее жевавшее.
ходил вместе со всеми по одним тропам, болел
за компанию гриппом, пил из кружки ржавую водку.
в восемнадцать сменил постельное бельё, шрифт и взору
милые лица. моя память сделалась черно-белой сепией.
и хотя я так и не научился молиться… я благодарю
тебя за то, что ты по своему образу и подобию меня сотворила.

Уроки истории

здравия желаю, младший лейтенант!
у меня всё хорошо – живу, вдоволь имею
светлого хлеба и чистого неба,
пью «на здоровье», но плохо храню, что умею.
твоя война давно кончилась.
твоя жена тебя не дождалась.
твои четверо сыновей умерли тоже.
внуки разбежались по планете,
они тебя, если и вспоминают,
то только на девятое мая (этот день
что-то вроде твоего дня вознесения).
твоя мельница, говорят, ещё мелет:
зерно или время – не знаю, но хочется в это верить.
дороги, по которым ты ходил, стерлись
с карты вместе с розовой империей.
от твоей деревни осталось лишь кладбище,
на которое, как ни странно, всё ещё приходят:
прошлый год похоронили твою невестку.
похоже, земля живёт, пока покойники
ложатся в свои могилы. впрочем,
большинство вещей осталось по-прежнему.
река продолжает течь на север.
мужики валят тайгу. бабы рожают детей.
дети играют во взрослых, бросают
в огонь патроны, покрышки, книжки,
испытывают своё воображение.
я сижу на земле посреди средиземного моря,
над головою плещется вечность,
смотрю на твою звездочку, задвинутую
в самый край плечистыми генералами,
и улыбаюсь твоей улыбкой.

Прадед

мой прадед, отец 12-ти детей,
сибирский крестьянин Александр Баюшкин,
лишившийся ноги в 42-ом на одном
из бесчисленных русских полей,
вёл своеобразный дневник:
он ежедневно записывал
в амбарную книгу погоду.
Александр Баюшкин умер, так
и не окончив книгу.
к чему я это?
мне думается, что та книга с погодой
(которую я никогда не буду листать)
и есть единственное достоверное
доказательство жизни моего прадеда на Земле.

Солдата хоронят с почестями

солдата хоронят с почестями
по всем телеканалам.
без автомата, без осколков,
в форме цвета заката.
не слышно ни дождя, ни плача,
не видно ни лиц, ни звёзд.
солдат ложится в могилу,
обняв пустой живот.
он – ключ, не нашедший двери.
он – бог, не зачавший сына.
его сердце становится глиной,
и в нём нет места для мира.

Я не живу в Нью-Йорке

я не живу в Нью-Йорке
не считаю убитых уток
моё имя (в два раза длиннее чем у Лорки)
не сворачивает лимузином за угол
вот я протягиваю руки
хочу потрогать этот в канаву брошенный мир
и долго стою на звенящем перекрёстке
не решаясь поднять ключи от чужой квартиры

* * *
мы шли поодиночке и гурьбой.
попарно шли, как дети, за руки держась,
не выпуская спин из виду.
шли рядом – мы возвращались из кино,
не отличая ложь от луж.
мы шли за человеком в жёлтом кожаном пальто,
след в след, в колени загоняя мысли.
мы шли. он растворился в осиновой толпе.
сорвался голос – жёлтое пятно
с солнцем слилось.

* * *
мой дом мог бы стоять где-нибудь ещё.
в зеркале отражалось бы другое лицо,
в прихожей висело бы чужое пальто
и язык говорил бы «шо» вместо «чё».
моё я могло бы жить в ком-нибудь ещё,
во враче скорой помощи или в больном
головой. но, падая в ожидающее ничто,
я цеплялся бы всё равно за перила, как за плечо.

* * *
я рос, и вместе со мной
росли деревья, дома, дороги.
я рос, росли памятники
тварям божьим, облака ангелам,
и над всем росла луна.
я рос, и под моими ногами
росли ботинки, насекомые, трава.
я рос, и под всем росла история –
эта мина замедленного действия.

Александрия

воздух заполняет всё,
глотку полководца и сердце
летописца в равной мере.
куда ни взгляни, проявляются памятники
архитектуры или, проще говоря,
фоссилии бедных эпох.
но когда танк из достопримечательности
превращается в средство передвижения,
тут уже не до античности.
ночь приходит, видишь такое,
что и днём не приснится – или
с возрастом слов становится меньше
или, вправду, боги рассудок постепенно отнимают.
когда мы станем ретро, скорее всего,
над нашими наркотиками
будут смеяться даже дети,
так как у каждой вещи есть
не столько обратная сторона,
сколько последствия.
что там горит на восточном побережье…
александрийский маяк или, быть может,
библиотека.

Конь императора

на форум выходит конь и говорит:
добрый день, я Конь, он же Инцитат-Борзой.
император назначил меня первым гражданином
Рима, сенатором, консулом и, в конце концов,
воплощением всех богов.
под страхом смерти запрещается
называть меня именем, данным мне
при рождении (Порцеллиус-Поросёнок).
в первый день моего обожествления
я выбил копытом следующий указ:
сегодняшний день следует считать
началом новой эры, основанием
первой в истории Империи Лошадиной.
кони освобождаются из рабства,
всадники упраздняются как сословие.
население империи переходит на овёс и воду.
конюшни и пастбища переходят
в моё личное владение,
жеребцам и кобылам разрешается
лягать всех без исключения,
будь то варвар или патриций,
и наконец, скотоложцам объявляется амнистия.
в каждом поселении в кратчайший срок
должны быть воздвигнуты конные статуи,
с уже имеющихся приказываю сбросить всадников.
кто воспротивится сему повелению,
будет подкован и брошен в Рубикон.
текст присяги звучит следующим образом:
я клянусь тянуть свой хомут ради
благополучия и удачи Инцитата-Борзого.

толпа на площади, повторяя за конём присягу,
трясёт мордами и ржёт хором…
ржут сенаторы и граждане, плебеи и иудеи,
гетеры и гладиаторы, старики и легионеры.
громче всех ржёт сам Гай Цезарь Август Германик,
Великий понтифик, четырежды консул, император,
наделённый властью трибуна четыре раза,
Отец отечества, Калигула-Сапожок.
только рабы молчат. у них сегодня воскресный день.

О гражданах и варварах

солнце стояло в зените, припекало.
граждане, собравшись на площади,
слушали оратора: во вторник придут варвары.
граждане говорили громкими голосами:
мы свободны! наши законы прочнее стали!
наши стены – отвесные скалы!
мы сами себе царя и судью выбираем!
мы отличаем сахар от соли, ад от рая!

солнце клонилось к горизонту,
граждане продолжали: мы граждане,
и тем отличаемся от варваров!
варвары те, кого мы не понимаем!
варвары – скот, их место в сарае!
пусть только сунутся, воры!
в масле их сварим! в ров бросим!
воронам скормим! с землёй сровняем!

солнце погасло, варвары не появлялись.
граждане слали гонцов на край земли,
те ни с чем возвращались.
долго ли, коротко ли, граждане умерли,
то ли от холеры, то ли от холестерина.

солнце встало. в город ворвались варвары,
никого в домах не нашли, ничего в книгах
не прочли и сложили легенду о варварах,
что в древнем городе обитали.

солнце снова стоит в зените,
граждане на площади ждут событий.

* * *
в кастрюле булькает время,
в пальцах щёлкает кремень.
пахнет палённым волосом,
слушаю собственный голос.
мне ненавистно истории
эпическое старение –
её писк самки комара
над лысиной Гомера.

Михаил Стрельцов

Стою на пляже в латах и с забралом…

Постараюсь коротко рассказать, почему мне интересна поэзия Тенятникова. При том до такой степени, что можно уже говорить о робкой застенчивой любви к ней. При условии, что вообще-то я где-то к поэтам с редакторского высока, где даже уже и снисходить-то зазорно… Как и в любой самоиронии здесь только доля шутки. Потому как на первый взгляд стихи поэта выглядят слегка нелепо, как зашедший в полном снаряжении на лучезарный пляж средневековый рыцарь. То есть непохожи на тот или иной корпус современной русскоязычной поэзии. Где в полюсах либо почвенничество в энной степени – признание в любви к отчеству, к природе, патриотичность; либо постмодернестическое позёрство в ещё более постбродском периоде. Между ними – эксперименты, искания, становление поэта. И никуда поэзию Тенятникова не прислонить, не с кем вместе не сосчитать. Казалось бы – можно в средний ряд запихнуть, к экспериментирующим, мечущимся. Но вспомним! Пусть на пляже, пусть неуместно, но всё же рыцарь. Стать и осанка которого всегда при нём, где бы не оказался. Я бы даже сказал – основательность, достойная поэта, себя нашедшего.
Именно при её помощи поэт вбирает в своё творчество темы из различных, противоположных друг другу полюсов. И это совершенно правильный путь – быть вне парадигм, даже где-то над ними. В этом плане поэту, который говорит «я шёл на запад, вышел на востоке» повезло с биографией. Хотя повезло – не значит пофартило. Есть всё же формула поэтического становления, чем сложнее автору в быту, чем глубже и трагичней его переживания, тем лучше читателю. Родом из сибирской глубинки, Сергей Тенятников потянулся именно к знанию языков, к их звучанию. Что привело его вначале в педагогический университет в Красноярске, а затем утянуло в Лейпциг, с которым связано его текущее бытование. Именно сплав европейского лоска и азиатского самокопания, российской сермяжности и немецкого чувства собственного достоинства даёт нам нечто новое в поэзии – не малахольного Дон Кихота, а воина, уверенного в истинности своего пути. Перед нами не насаждающий некие общие идеи крестоносец, а – если угодно – самурай, не считающий нужным никому ничего объяснять про свои убеждения и причины, заставившие его зайти в латах на пляж.
Недаром много внимания Тенятников уделяет исторической теме, приближая древнее к нам, словно лупу наводя, степенно указывая на схожесть с современностью. Не тыкая носом, не вопя об открытии Архимедом, а именно указывая, нехотя как будто: мол, увидите или не увидите – дело ваше, это ничего не меняет. Мир у Теняникова почти един: прошлое, настоящее и будущее так тесно рядом, так близко, не протяжено, что кажется, будто «писк самки комара над лысиной Гомера» это тот самый писк – только что прозудевший над твоим ухом. Отсюда – огромность мирового груза, где все мы настолько крошечны и незаметны, невольно взывает к самоидентификации, о чем свидетельствует стихотворение, где есть такие строки «я был рожден в розовом восемьдесят первом / (между замёрзшей землёй и известковым небом)…»
Если говорить о сверхазадаче поэзии Тенятникова, то её проблематика по иерархии стоит намного выше как почвеннической литературы, где поэт обретает себя неразрывно со своей родиной, так и почти научной углубленности в развитие языка. Внутреннее осознание себя гражданином мира, а может и мироздания в целом – способно распылить, растолочь в пыли времен личность. Именно вылепливая себя, обретая под ногами почву, рыцарский путь ведёт поэта к точкам сопричастности с тем, за что он действительно может и готов сражаться. Отсюда и стихи о корнях по роду, гражданская лирика, попытка любовного уюта. И понимание: всё это настолько хрупко, что отсутствие тревоги невозможно. А значит, защищать это надо, предстоит, как бы, в целом, и не хотелось вроде. Именно поэтому даже на безмятежном бреге стоит во всеоружии молчаливо рыцарь. Тем самым, как только это он умеет: просто указывая, что он готов к битве за то, что ему дорого. А вы готовы, не готовы – дело ваше. Он может и один. За всех.

Примечание:
Род. в 1973 году в городе Мыски Кемеровской области. В 1995-ом окончил Кемеровский государственный институт искусств и культуры. Автор трех книги стихотворений и трех прозы. Публиковался в различных альманахах, журналах, в том числе «Москва», «Смена», «Огни Кузбасса», «День и Ночь», «Север», «Новая Немига» (Минск), «Дети Ра», «Северная Аврора», «Образы жизни» (Сан-Франциско), «Лед и пламень» (Москва).
Председатель красноярского регионального представительства Союза Российских писателей.
Живёт в гор. Красноярск.