Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(9)-2016

Илья Оганджанов

Стихотворения

Род. в 1971 г. в Москве. Закончил Литературный институт им. А.М. Горького, Московский государственный лингвистический университет, Международный славянский университет. Поэт, писатель, переводчик. Публикации: журналы «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Урал», «Сибирские огни», «Крещатик», «День и ночь», «Черновик», «Вавилон»; антологии и альманахи. Переводы: с английского – Т.С. Элиот, Роберт Фрост, Сильвия Плат, Уолт Уитмен, Филип Ларкин; с китайского – Ду Фу. Автор книги стихов «Вполголоса».
Живет в Москве.

Послесловие Татьяны Грауз

* * *
плыть и плыть бы за облаком
в неоглядную даль
с ветром петь бы и петь
разудалую песню
но лишь клочок вечереющей сини в моём окне
да гроздь сирени
камнем лежит на сердце неразгаданная тайна цветка
и дремлют в крови
цыганская скрипка и пастушья свирель

* * *

сегодня как и вчера как наверно и завтра          ветви бегут от корней теряя листья     золотые рыбки скользят по воздуху и тонут         ветер учит их мёртвых говорить        слушай и запоминай           бежит ручей           в тревожной траве колокольчик воды ни с чем не спутать        мы так часто умирали от жажды         вчера как наверно и завтра          в тревожной траве золотые листья         слушай          ветер качнул занавеску         невидимый кто-то входит за ветром         приносит в дом опавшие листья         учит нас говорить        колокольчиком жажды звенит ручей          в зеркальной воде невидимый кто-то холодно руку твою пожимает         мёртвые листья приносит домой        и учит нас говорить        сегодня как и вчера как наверно и завтра

* * *
послушай как бьётся сердце
его косолапые шаги
похожие на ≪да-да≫ и ≪нет-нет≫
то удаляются то приближаются
и удаляются вновь

Игра в прятки

…я не знаю, что было, когда не было дерева.
Е. Кулиева

ты говоришь мне: я тебя вижу, ты стоишь за деревом. плечи видны из-за ствола. дерево уже тебя в плечах, поэтому я тебя вижу. и ещё я знаю, что за словом «дерево» стоит вот это дерево, за которым стоишь ты, а что стояло за словом, когда ещё не выросло дерево и ты не стоял за ним, я не знаю.
теперь мой черёд: ты стоишь за деревом, и пусть я тебя не вижу, но точно знаю, что ты там, потому что когда ты пряталась, я подглядывал. а за словом «дерево» стоит не только это дерево, но и много других деревьев, за которыми мы могли бы спрятаться, и тех, за которыми мы никогда не спрячемся. я это знаю, не потому что видел все деревья на свете, а потому что читал об этом в книгах. а когда не было этого дерева и никакого другого тоже не было, за словом стоял Бог, как он сейчас стоит за нашим деревом, мальчик, приехавший из чужого города, с ним никто не хочет водиться, и он играет в прятки сам с собой. я давно за ним подглядываю.

* * *
После грозы,
когда умолкает ткацкий станок ливня
и всё вокруг соткано из тишины,
мне кажется, что я один на целом свете.

Но вот я слышу:
ровное дыхание земли сливается с моим дыханьем,
стрекозы хлопочут – штопают воздух,
по-стариковски охает ветер,
и листья шелестят: им снится сон, что они – бабочки.

И спускаясь по лестнице слуха
дальше и дальше от мира,
я различаю звук удаляющихся шагов –
это душе моей снится,
что она идёт по мокрой от дождя траве
тебе навстречу.

* * *
стог сена в осеннем поле
в пустынной сини – облако
…………………………….луч зари
в утлой лодке объятий плывем мы
…………………………………..куда – не знаем
как далеко от берега
как сон безгрешен под лёгкой простынёю ветра
как одиноко под небом звучит мой голос
……………………………………………где ты где ты
трава пожухла
………………и облака след растаял

* * *
по рельсам вен грохочет скорый поезд
новогодней гирляндой вагоны ныряют в колючую ночь
ты один на перроне
и перрон отплывает во тьму
в час отлива – ледяное сияние звёзд
в свои глубины отступает память
парус боли как плод наливается ветром
на палубе – хмельные голоса
ты один на пустом берегу
крики чаек умирают в груди

* * *
провожаю взглядом облака
с детства не знавал занятия серьёзней
разве что на берегу реки
там где стрёкот со щебетом спорят
глядеть на неутомимую воду
доверяя ветру слетающие с губ слова

* * *
в небе колодцы света      человек умирает от жажды     мартовский дождь обрюхатил деву – вот тебе дева абонемент в планетарий       мать укачивает в коляске разбитое зеркало    бедуин пересыпает из века в век сутры пустыни       за щекой у ребёнка солнечная карамель          океан насмехается над нашим пронырливым взглядом вернувшимся из дальних стран с пустым обозом        переводные картинки вечности – врачи рекомендуют от неврозов        нам не одолеть когорты закованных в пену волн, но мы согласны на вечность в умеренных дозах: введите мне в вену десять кубиков океана, и вот я – Христофор Колумб или Кортес, неважно – под ногами Америка, какой-никакой, а материк

– Что может сказать кролик об удаве, сидя у него в брюхе и нащупывая останки своего предшественника?
– Да здравствует пищеварение!

передёрни затвор и живца насади на крючок
отверни на полную вентиль аорты
раскачай качели ума своего
и-и-и…                                                                                                                                                                                             миру – мир
баю – бай
Мамаю – Барклай
Кардену – колено
бревну – полено
наркоманам – по шприцу
с миру – по Ницше

меня тошнит         врачи рекомендуют траве готовиться к сенокосу         мальчик готовится стать солдатом        ты ложишься спать с кем попало и всегда встаёшь ровно в восемь         колыбельную спой мне на завтрак       жизнь проходит доброе утро      здесь были мы: Маша плюс Саша равно Коля плюс Оля равно икс плюс игрек

* * *
Дым и пепел,
с вами родство моё непреложно.
Младший брат ваш,
с детства я вам подражал:
пепел посею – дым пожинаю.
В вас обретал я новые силы
и будущее снилось мне –
дыма увядший нарцисс,
только такие цветут на пепелище сердца.
С вами читал я страницы бессонниц и заучил наизусть:
нет в человеческом голосе силы равной человеческой скорби.
С карканьем стая ворон срывается с губ.
Слово моё – легче дыма,
бесплоднее пепла.

О вероломство кровников:
вотчина пепла – земля,
небо застлано дымом.
Лишь у меня нет доли в наследстве.
Но я не ропщу.
Я бы не вынес чёрной работы забвенья.
Мне бы справиться с малым наделом
на границе меж дымом и пеплом –
с душой.

* * *
я говорю
с травой листвой волной
кузнечиком и стрекозой
заливистой мне неизвестной птицей
словно с самим собой я с ними говорю
и словно сам себе же отвечаю
дремучим шелестом и колыбельным плеском
гудением и стрёкотом и мне
вдруг кажется
что это не у птицы – у меня в гортани
журчит хрустальный ручеёк

Палимпсест
(первая страница)

дачный посёлок причаливает к берегам июля         ты стоишь на крыльце         на капитанском мостике         и ведешь свои мысли по глади летнего утра         шмель возится в цветке шиповника        твой сосед пётр иваныч обходит огород дневным дозором         и ты приветствуешь его улыбкой давно живущей на твоих губах

ровные волны зеленеющих грядок          куст шиповника – буек душистый         дачные домики в гавани полдня          тень соседа точно спущенный парус          проплывают в мареве мимо тебя

и шмель гундосит твой сосед пётр иваныч прося на водку         и всплеск лучей о волнорез его улыбки        куст шиповника       и ты в карманах и в тени колючей шаришь         протягиваешь розу шиповника петру иванычу         и он разглаживает лепестки         и просит два рубля ещё добавить

Палимпсест
(четвёртая страница)

ты ходишь по комнате
перелистываешь братоубийственные летописи
рифмуешь сусальных ангелов с букетом увядших нарциссов
ходишь и ходишь

юноша спешит на свидание зажав в кулаке пригоршню мотыльков для своей возлюбленной          ангелы маршируют по брусчатке сознанья         их шаги отливаются в литеры и детонируют в твоём мозгу          это буки идут войною на веди       шрапнель поцелуев       и судьба покидает окоп       твердо слово ея        аки обры обрящете бороны смерти        оттаявшие по весне любовники присягают в верности осязанью          лепестки нарциссов и крылья мотыльков врачует жена в ожидании мужа         азъ добро есть         черви гложут глаголь        в мозжечке детонируют ангелы         горсть мотыльков бросает вдова на могилу супруга

ты ходишь по комнате
узнаёшь из летописей что дыба –
лучшее средство от скуки
рифмуешь букеты увядших ангелов с литерами смерти
ходишь и ходишь
и собираешь в пригоршню мотыльков

Палимпсест
(страницы с пятой по восьмую)

спатьспать           повернуться набок           вывернуть взгляд наизнанку          и спать          будильник лузгает семечки секунд       ты сплёвываешь шелуху        пустую колыбель качает мать        взрослый сын плачет у неё за спиной         мамамама страшный сон мне приснился        он и сейчас         стоит лишь закрыть глаза         шевелится под веками

мальчик на фотографии которую я показываю знакомым приговаривая этоякогда ма-ма мы-ла ра-му         на его-моём лице улыбка-раковина поднятая со дна речки Онеги и вскрытая перочинным ножиком        и вот ямальчикнафотографии поравнявшись со мной какойясейчас       тем же ножиком которым взрослые вскрывали его-мою улыбку-раковину пырнул меня в самое горячо          в сплетение солнечного и лунного затмений

спатьспать         незнаюкакойясейчас и которыйчас        жена плеснула под боком теплой речной волной          плеснула и отхлынула прошуршав ворчливым песком       унося его в глубь себя         в гугнивую тишь          там покоятся мальчики на затонувших фотографиях           улыбки-раковины тронутые первой ржавчиной перочинных ножей           там покоится многоемилоесердцу           некогда тело её предстояло на ложе вышедшей из берегов Онегой Онегой страстно текущей        как отрадно было бросаться с разбега в бурный поток или поёживаясь осторожно ступать в прохладные воды плыть по теченью нырять и плескаться точно школьник во время каникул     ныне же с хлебным обозом по Ладоге мёрзлой правишь опасливый путь свой         бурлаки за волосы тянут тебя по обмелевшей Онеге           тянут-потянут эхухнут и тянут до изнеможения до затмения солнечного и лунного сплетений до незнаюкакойясейчас и которыйчас

И УСПИ ДАЛИДА САМСОНА НА КОЛЂНЂХЪ СВОИХЪ: И ПРИЗВА СТРИГАЧА

на стрелках будильника набухают почки иных миров        чтоб завести весенние часы слетаются скворцы     скво-рцы скво-рцы       кузнечик тревожно стрекочет за циферблатом          взрослый сын из-за спины матери заглядывает в пустую колыбель словно прохожий в окно выпуская голубя сизого дыма         сизые голуби дыма сливаются с тучами и облаками проплывают под веками        тучи точно беременные женщины и облака словно складки обрюзгшего женского тела беременные тучи и обрюзгшие облака беременные и обрюзгшие женщины проплывают над миром над пустой колыбелью проплывают под веками

этоякогда учительница была строгая и несчастная а мы волчата-лакомки лузгали семечки секунд столпившись у карты мира и скалясь на освежёванные туши материков и пока строгая и несчастная смачивала свои губы в водах Онеги приговаривая повторяйте за мной ма-ма мы-ла ра-му мы переправлялись парами на другой берег и смотрели оттуда как она одиноко водит указкой по синей струйке реки и было неясно рука ли дрожит ли река от истока до устья          и которыйчас и какойясейчас

И УСПИ ДАЛИДА САМСОНА НА КОЛЂНЂХЪ СВОИХЪ: И ПРИЗВА СТРИГАЧА, И ОСТРИЖЕ СЕДМЬ ПЛЕНИЦЪ ВЛАСЪ ГЛАВЫ ЕГО

будильник тикает тикает гнойная ранка        это скворцы не вернулись в скворечню сердца          кузница стрёкота за циферблатом       стрелки провисли под тяжестью плодов сочный опыт грусти передаешь собеседнику вазу с фруктами        он выбирает яблоко или виноград или что больше нравится его подруге         и гладя её самое горячо          нет-нет это чужая подруга моя ваза с фруктами           глядя на неё через плечо понимаешь       скворцы не вернутся в скворечню сердца      и выбегаешь на улицу бросаешься к первому встречному прохожему голубю сизому дыма и бросаешь ему навстречу крошки шёпота          крошки шёпота          гули-гули

этоякогда в свои права вступает эвридэй         и тонкострунные девы фальшивят в твоих заскорузлых объятьях        и ты сидишь на берегу Онеги        червячок на крючке         удишь-глядишь       садится стрекоза на поплавок твоей печали    мальчик на фотографии выплывает на середину реки его голос зовущий на помощь обгоняет волну налегая на вёсла дыханья         и причаливает к берегу слуха твоего        ты поднимаешь веки набухшие словно вата приложенная к гнойной ранке        поднимаешь веки         и прерванный сон твой словно сын покидающий мать         устремляется к устью иных миров         туда          куда улетели скворцы скво-рцы         где небо чаяний наших         туда         где жив Господь       и ты живчеловек живкурилка живчик ямальчикнафотографии незнающий какойясейчас и которыйчас        ты щупальца всех пяти чувств своих тянешь-потянешь эхухнешь и тянешь в едином отчаянье к ОнегеЛадогемерзлой к лопнувшим почкам иных миров к Господихлебнашнасущный      и говорит Господь         повторяй за мной         МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ

мамамама страшный сон мне приснился

И УСПИ ДАЛИДА САМСОНА НА КОЛЂНЂХЪ СВОИХЪ: И ПРИЗВА СТРИГАЧА, И ОСТРИЖЕ СЕДМЬ ПЛЕНИЦЪ ВЛАСЪ ГЛАВЫ ЕГО: И НАЧА СМИРЯТИСЯ, И ОТСТУПИ КРЂПОСТЬ ЕГО ОТ НЕГО.

Август

раннее утро на исходе лета словно цитата из Евангелия от Природы
солнце всходит на холм с полными вёдрами синего неба
не беда что малость расплескалось
и глотка для счастья довольно
но в счастье ли дело
когда от самого горизонта
до безлюдных окраин души
простирается море света
на сухих и зелёных травинках – капли росы
слезинки Бога как говорят в деревне
в них отражается всё что минуло
и всё чему минуть ещё предстоит

половица ли скрипнет чиркнет по сердцу сверчок
каждый звук – окно распахнутое в вечность
и я в него гляжу из комочка своей тишины
где выучусь такому языку
чтоб каждый звук был заповедью и молитвой
он ведом только ветру и листве воде и ветру ветру и осоке
куда мне с голосом тепличным до колокола гроз
к стрекозам и шмелям пойду в ученики
из васильков и незабудок
играючи добуду
звонкого неба слезу
и уроню её на землю

лес на холме солнцем пронизан по самую чащу
ель кивает макушкой незримым гостям
птицы пробуют голоса репетируя скорое ≪досвиданье≫
и первое золото осени холодком обжигает сердце

* * *
Как хорошо о чём-нибудь мечтать
ранним утром проснуться под небом иным
совершенно другим человеком
в несбыточном краю где птицы гнёзд не вьют

Как хорошо о чём-нибудь мечтать
плыть по теченью в рюмочке хрустальной
считать ворон витая в облаках
и времени кандальной поступи не слышать

Как хорошо о чём-нибудь мечтать
писать стихи
пить тёмный мед заката
петь соловьем в лесу твоих объятий
беспечно нежась въяве как во сне
вдали от жизни и вдали от смерти

Как хорошо о чём-нибудь мечтать

Татьяна Грауз

«Живые зеркала Ильи Огаджанова

(короткий разговор)

Когда выпадает первый снег, унылая мрачная графика города обретает живые и ясные черты, и как по волшебству проявляется (будто на старинной серебряной фотоплёнке) звонкая морозная перспектива улиц. Просветлённые бульвары начинают дышать свежим зимним воздухом, и так хорошо шагать по скрипящему, ещё не посыпанному солью снегу, так хорошо, как бывает только в детстве.

зачерпни звонкой воды детства ..вглядись в размытые
акварели памяти…. нашепчи       нашепчи что-нибудь
в пустое дупло этой ночи словно на ухо мёртвому другу

(из стихотворения И. Оганджанова)

шаг первый

Что такое поэтическая речь? как она зарождается? в какую тьму и глубину заводит? куда уходят её корни? куда стремится её крона? что проступает и угадывается за метафорой речи как дерева? Смогу ли я ответить хотя бы на часть этих вопросов – не знаю. Знаю только, что в случае Ильи Оганджанова вполне уместно говорить об этом, потому что система ценностей, которую проповедует своим творчеством Оганджанов, глубоко связана с органической формой существования искусства, и форма эта лишена умствования, умозрительности и уходит корнями в живой чернозём речи. Чернозём, не обескровленный измами, а глубоко соединённый с русской и мировой культурой. «Слово о полку Игореве», А. Фет, И. Тургенев, А. Пушкин, О. Мандельштам, Т. Элиот, С.–Ж. Перс и Ду Фу нашли своё прекрасное место в тихом и неторопливом «разговоре с самим собой» поэта Оганджанова.

шаг второй

В середине 1990-х годов учёными были обнаружены зеркальные нейроны головного мозга (англ. mirror neurons, итал. neuroni specchio), которые возбуждаются как при выполнении определённого действия, так и при наблюдении за выполнением этого действия другим существом. Такие нейроны есть у приматов, людей и некоторых птиц. Функция, которую выполняют зеркальные нейроны, до конца не ясна и является
предметом научных споров, однако, считается, что эти нейроны могут быть задействованы в эмпатии, т.е. в понимании действий других людей и в освоении новых навыков путём имитации. Некоторые исследователи утверждают, что зеркальные нейроны могут строить модель наблюдаемых событий и действий, в то время как другие исследователи относят их функции к освоению навыков, связанных с речью.
Рефлексия, то есть «зеркальность» восприятия окружающего мира, представляет собой, по-видимому, естественное свойство человека телесного (homo corporalis). Каким образом рефлексия осуществляется, как человек проявляет себя в окружающей среде, как взаимодействует с собственным «внутренним» миром, – вот самые простые и загадочные вопросы о существовании органической материи, ответы на которые ещё не найдены.

шаг третий

В книге Ильи Оганджанова ≪Вполголоса≫ мы слышим авторскую рефлексию на окружающую реальность, видим как автор и его лирическое «я» прикасаются к миру «внешнему» и миру «внутреннему». Три главы этой книги – это три разные формы этого взаимодействия. Наречие вполголоса, взятое в название книги и первой её части, – это особый способ говорения, приглушенный, тихий, когда автор заведомо знает, как трудно быть услышанным, и поэтому обращается, скорее, к себе самому, чем к другому. Палимпсест (название второй части) отсылает нас и к прямому значению
слова (т.е. когда сквозь один текст просвечивает другой – соскоблённый – текст), и к пониманию того, что сквозь голос одного поэта слышны и другие голоса, другое время, другое пространство, другой воздух и ветер. Другие культурные слои. Виден другой свет (графически это просвечивание оформляется в увеличенных пробелах в строке между семантичесими отрезками текста). Третья часть книги «Tenebrae, или между сердцем и сердцем≫ приближает нас к тому, что представляет собой трудно уловимый мир-«я» и мир-«ты» («И сквозь самих себя, / отражённых в самих себе, / мы видим») и кто есть этот близкий сердцу другой, и что может связывать и разъединять ≪я≫ и ≪ты≫. На этой зыбкой и проницаемой границе соединения и разъединения и возникает тихое и углублённое созерцание радостей и боли жизни, пульсирующей внутри и вне лирического героя.

шаг четвёртый

Экзистенциальная напряжённость уже с первых страниц задаёт тон всему корпусу стихотворений книги «Вполголоса».

вдали от родины…….. на пажитях иных………… твой голос
обретёт иную силу…………….. и чтобы в посмертном хоре
не сфальшивить……….. запомни всех кто размочил сухарь
судьбы в этом воздухе влажном как дыхание хищного зве-
ря…… запомни всё с чем нянчилось пространство…… всё
чем оно переболело

Обращённость к тем, кто был к тем,«до тебя», кто говорил с тем и этим миром до твоего в нём присутствия – это не столько оглядывание назад, сколько определённое «расширение взгляда», позиция, когда лирический герой понимает, что ценность поэзии – в подлинности существования и в жизни, и в искусстве: «чтобы в посмертном хоре не сфальшивить». Время, в котором поэту дана возможность говорить, так коротко, что легче и естественней увидеть себя ≪за≫ переделами жизни, то есть «вписанным в неисчислимый и невидимый хор прошлого, где воздух влажен «как дыхание хищного зверя». Множество дорог открыты лирическому субъекту: дороги заблуждения («с карканьем стая ворон срывается с губ»), пути отчаяния («слово моё – легче дыма / бесплоднее пепла≫) и одинокие тропинки грусти по поводу невозможности избежать забвения («Я бы не вынес чёрной работы забвенья»). Но лирический субъект выбирает малое – бесконечно кропотливую работу души («мне бы справиться с малым наделом/ на границе меж дымом и пеплом –/ с душой»). И строится эта работа по очень ясным, самим для себя созданным «внутренним законам»:

ты ходишь по комнате
перелистываешь братоубийственные летописи
рифмуешь сусальных ангелов с букетом увядших нарциссов
ходишь и ходишь
….
…………………………………………….ангелы марши-
руют по брусчатке сознанья….. их шаги отливаются
в литеры и детонируют в твоём мозгу. это буки идут
войною на веди шрапнель поцелуев………. и судьба
покидает окоп….. твердо слово ея…. аки обры обря-
щете бороны смерти
….
ты ходишь по комнате
узнаёшь из летописей что дыба –
лучшее средство от скуки
рифмуешь букеты увядших ангелов с литерами смерти
ходишь и ходишь
и собираешь в пригоршню мотыльков

Однако соблюдение этих законов не гарантирует, что результат поэтического высказывания окажется «положительным» и принесёт плоды. Через ритм шагов, ритм сердца, ритм дыхания («ходишь и ходишь»), через прощупывание звуковой среды лирический субъект пытается вызволить слова из внешнего и внутреннего пространства языка. Эти слова становятся «особыми» и единственными и создают новую – художественную – реальность. Но ничто не гарантирует, что произойдёт именно это благодатное преображение. Добытые слова могут стать тем неуловимо-
мерцающим, что желал бы явить миру поэт, – «пригоршней мотыльков». Но могут оказаться уже омертвелыми, похожими на «букеты увядших ангелов». Внутренняя драма книги «Вполголоса» как раз и формируется в ускользающей от жесткого определения художественной реальности, которую рождает поэтическое слово:

слово ещё за тобой за тенью твоей отстающей
новобранцем на марше убитым в первом сраженье за
тенью твоей ещё слово виноватым ребёнком едва
поспевает…

шаг пятый

Целостность поэтического мира Оганджанова особенна тем, что хотя формально и можно разделить его на стихи и прозу, на переводы и эссеистику, но в сущности, всё написанное Оганджановым представляет единую полифоническую по внутреннему звучанию книгу. Свободный стих (верлибр) в какие-то годы сменяется у Оганджанова на рифмованный, короткая проза соединяется в роман-пунктир, который строится,
или точнее, саморазвивается по симфоническому принципу через пластическое соединение рассказов. Такова эта подвижная и в то же время целостная в своём единстве система «живых зеркал» Оганджанова, язык которого с годами становится всё более прозрачным и символическим, оставаясь предельно ясным и незамутненным.

* * *
ветер дождь листопад
духовые и струнные
настройщик плакун-травы
беру как скрипку ветку клёна
и в тёмном шелесте мерцает звезда
и вьётся музыки бесцельная тропа
и я на ней один
без компаса и карты

Этот особый символический язык, которым говорит городской «тепличный» лирический герой стихов и прозы, находится в фокусе зрения автора. Благодаря этому мы видим, чувствуем, как и каким образом выстраивается система «живых зеркал» как художественный метод. «Зеркала» Оганджанова не мёртвые и плоские –они звучат, они одушевлены, они взаимодействуют и друг с другом, и с лирическим героем, и с читателем. Они являются и его инструментом, и голосом автора, его тропой, музыкой. Благодаря их живому участию и со-участию лирическое «я» автора оживляет те зыбкие связи, которые соединяют человека и всё, что его окружает. И эта со-настройка человека и мира и есть та «внутренняя Тропа», по которой голос поэта прорывается из своей потаённой тишины –к нам –в мир.

каждый звук –окно распахнутое в вечность
и я в него гляжу из комочка своей тишины
где выучусь такому языку
чтоб каждый звук был заповедью и молитвой
он ведом только ветру и листве воде и ветру ветру и осоке
куда мне с голосом тепличным до колокола гроз
к стрекозам и шмелям пойду в ученики

Но Оганджанов не спешит уходить в звукоподражание или заумь – его задачи иные. Его «подражание» природе – это, скорее, жест слияния и драма невозможности полного со-единения. Но драма эта для лирического субъекта –по мнению автора – естественна. Лирический субъект подчиняется этой драме, или драма пытается подчинить себе лирическое «я» поэта, чтобы в смиренном соединении, в умалении своих «гордых» помыслов поэт мог прозреть промысел жизни, который, безусловно, больше всего, что поэт может о жизни сказать.

шаги шаги шаги

И завершая этот короткий разговор об особенностях поэтики Ильи Оганджанова, хотелось бы заметить, что органичность его художественного мира, в котором соединена горькая саморефлексия протагониста и мягкая ирония автора, кажутся мне важными и существенными именно сейчас, в наше время-hi-tech. Сочувствие к человеческим слабостям и сопереживание человеку в его радости и горе –вот то, что, на мой взгляд, сохраняет в нас живой ток жизни.

Примечание: Татьяна Грауз –поэт, эссеист. Живёт и работает в Москве.