Сергей Васильев

Стихотворения

Об авторе: Сергей Евгеньевич Васильев – поэт, переводчик. Род. в 1957 году в селе Терса Еланского района Волгоградской области. Окончил Литинститут им. А. М. Горького. Печатался в «Арионе», «Новом мире», «Знамени», «Вестнике Европы», «Золотом веке», «Дружбе народов», «Москве». Автор четырех книг стихов, в том числе «Странные времена», «Бересклет» и др. Пишет стихи для детей. Главный редактор детского журнала «Простокваша». Лауреат всероссийских премий «Сталинград», «О, Русь!», имени Расула Гамзатова. Живет в Волгограде.

* * *
Неба-то много, земля одна,
Ты, расплакавшаяся у окна,
Я, глядящий на мир с балкона,
И плывут печальные облака
Над рекой – будут плыть, пока
Ты прозрачна, словно икона,
Словно синицы, упавшие ниц
С нежных твоих ресниц.

Не полночь, не плач, не плеч полотно –
Нам остается только одно:
Ждать, когда дождь проснется,
Ждать, когда роща зашелестит –
И тогда лишь праведный Божий стыд
Наших грешных сердец коснется.
Пусть кометы свои распускают хвосты –
Главное, чтобы осталась ты.

Кошка в лукошке, печаль в горсти –
Я повторяюсь, Господь прости! –
Просто душа моя осиротела.
У тебя, как у Волги, большие глаза,
И плывет по России твоя слеза,
Не отделяя душу от тела.
А еще над нами стоит луна –
Желтая, как белена.

У Волги, знаешь, своя печаль –
Хочешь живи, а хочешь отчаль
С тяжелой грузной баржою
Туда, где сугробов растут лепестки,
Где сны твои небесам близки
И где смерть не будет чужою.
Ладно, родная, все будет славно –
Я не Игорь, ты не Ярославна.

Я люблю и Волгу, и эту страну,
И звенящую в тумане струну,
Кочующую повсеместно.
Отломлю ломтик лунного пирога
И узнаю вдруг, как ты мне дорога –
Тут и откроется бездна,
В которой ни верху нету, ни дна,
Только глаза твои, только ты одна.

* * *
Государство – невозможный зверь,
Оно будет и землю грызть,
Чтоб угадать, где твоя корысть
И в чем твоя благодать.

Не промахнется, дружок, поверь:
Оно любит коршунов, не голубей,
Оно способна тебя продать, —
Говорю же, оно страшный зверь.

* * *
Понимаю матерщину дворника –
Снег, метель и прочая пурга.
Снег – он будет все идти до вторника,
А быть может, и до четверга.

К воскресенью только успокоится,
Будет тихо во дворе лежать.
И метель, как белая покойница,
Дворнику не будет угрожать.

* * *
Мальчик, фразер, дуэлянт, офицер,
Взявший будущее на прицел,

Черный Кавказ, колдовская Тамань,
Арзрум и прочая глухомань,

Россия, ставшая черной дырой –
Лермонтов, вовсе не наш герой.

* * *
Бывает так, что нету хлеба
И молока, бывает так,
Что черным делается небо,
А ты от смерти в двух верстах.

Растет трава, щебечет птица –
Кто это, Заболоцкий, Блок? –
А ты, забыв с женой проститься,
Забился в темный уголок.

Неважно, кто гремит ключами
От рая, важно то вполне,
Чтоб знать, кто нам грозит ночами,
Тебе и мне, тебе и мне.

Большая элегия

1
Лес уронил багряный свой убор,
Мороз посеребрил мой взгляд печальный,
И в этой прелести первоначальной
Живу я, милый друг мой, до сих пор.

2
Куда как славно по снегу брести,
А вот куда не знаю – как придется.
Вода не умерла на дне колодца,
За остальное Бог меня прости.

3
Я просто жил, купал ступни в росе,
Косил траву, варил уху из рыбок.
Я без ужимок жил и без улыбок,
Наверное, я жил не так, как все.

4
А вот теперь я думаю и злюсь –
Какой там Ленин и какой там Сталин?
Один Державин лишь монументален –
Не трусь, еще проснется наша Русь!

5
А за окном опять идет снежок,
Такой веселый, на бомжа похожий,
И улыбается ему прохожий,
Его воспринимая как ожог.

6
Мой милый друг, я сделал выбор свой –
Глоток свободы и глоток природы.
Я у волчицы принимаю роды,
За мною звезд всегда идет конвой.

7
Чем кончится все это? Никогда
Не кончится, а будет длиться вечно,
И будет плакать ночь, и будет течь на
Плечи мои мертвая вода.

8
Настанет день, хороший день такой,
Когда ты поглядишь на мир иначе,
И улыбнешься, и зайдешься в плаче,
Объятый необъятною тоской.

9
Потом настанет жалкая пора
Австрийцев, немцев и других французов,
И одноглазый тут придет Кутузов,
Чтоб ропот отличить от топора.

10
Он медленно поднимет АКМ
И поднесет его к слепому глазу –
Твой АКМ! – и страшно станет сразу
Французам, немцам и румынам всем.

11
Кромешный август, черный Сталинград,
Где по ночам светло лишь от бомбежек,
Где и чернобыльский рыдает ежик,
Где Бог тебе не друг и черт не брат.

12
Что, стало страшно? Да, ведь там солдат
Через минуты две как умирает.
Офелия в реке белье стирает,
И мерзнет от мороза супостат.

13
Ну что ж, придумаем другой сюжет,
Немножечко отличный от вендетты –
Там ни Ромео нет и нет Джульетты,
Да и Шекспира, в общем, тоже нет.

14
Там кровь с любовью сладко рифмовать,
Там поцелуй останется на ужин,
Там ты настолько нежностью контужен,
Что девушку не уложить в кровать.

15
А что Россия? Что Россия – там
Безмолвствуют и водку пьют сердито,
И греки там молчат, и Афродита,
А кто и говорит, так Мандельштам.

16
Экклезиаст пусть тоже помолчит,
И кто его, безумного, придумал:
Иди, мол, в бездну и гори в аду, мол,
Где жизнь твоя поднимется на щит.

17
Вернемся в Русь. Березки тут растут,
Которых да не раз воспел Бианки,
Тут рубят головы порой по пьянке,
Кресты святые ставят так же тут.

18
Ах, как они сияли те кресты
На куполах высоких и прилежных.
Я так любил их, радостных и нежных,
Чтоб тоже головы рубил. А ты?

19
Калашников, я что тебе скажу:
В дырявой нашей памяти увечной
Одна лишь дружба остается вечной,
Любовь и страсть подвластны дележу.

20
А впрочем, знаешь, не об этом речь –
Подумаешь, блондинки иль смуглянки,
Они, как те клубнички на полянке,
А речь о том, чтоб нашу речь сберечь.

21
Пусть плавают в речушке караси,
Пусть бабочки пернатые порхают,
Пусть желуди под дубом отдыхают,
Пусть длится жизнь на солнечной Руси.

22
О чем я? Не скажу тебе о чем.
Ты сам поймешь, пространству потакая
И времени. Гляди зима какая –
Печаль и грусть, и вечность за плечом.

23.
Какой там космос! Видишь чернозем?
Там Мандельштам, и Пушкин, и Державин.
Не Волочкова, даже не Аршавин –
Когда б ты знал, какой мы воз везем!

24
Вселенский продолжается пожар,
И Бог похож на дедушку Мороза,
В одной его руке мерцает роза,
В другой – стеклянный и волшебный шар.

25
В котором видно все как наяву,
В котором жизнь расти не перестанет,
А роза то Снегурочкою станет,
А то пролеской прорастет во рву.

26
Пройдем теперь в прифронтовой лесок,
Там столько васильков и грабов грубых,
Там вечность отпечатана на трупах,
И кровь не проливается в песок.

27
Герой не тот, кто кушал героин,
Общаясь с веной мыслью сокровенной,
А тот, кто жил лишь жизнью сокровенной,
Как парусами Александр Грин.

28
Мы отвлеклись. Забыли, что вдали
Или вблизи мороз не то рисует –
Он плоть твою так нежно полосует –
Какой там к черту Сальвадор Дали!

29
Что Эдуард Мане, что Клод Моне,
Да, хороши, но мне милей Саврасов –
Грачи без выдумок и без прикрасов,
Но мне это достаточно вполне.

30
Попробуй жизнь прожить и проживешь,
Одним мгновеньем долгим начиная –
Не так, как эта бабочка ночная
Набоковская и не так, как вошь.

31
А как звезда, летящая в ночи,
Чтобы светить бомжу или святому,
Чтобы тебе помочь дойти до дому –
Да ладно, друг мой, лучше помолчи!

32
Поговорим о главном – о душе,
Которая помолвлена с судьбою,
Которая живет сама собою
На невысоком третьем этаже.

33
А выше солнцем говорит луна,
Кокетничает, дурочка такая,
И звезды улыбаются, сверкая, –
Важнее хлопка и нежнее льна.

34
И Бог опять приходит на балкон,
Чуть бородатый и чуть-чуть поддатый,
Смущенный неожиданною датой,
Которая бежит за ним вдогон.

* * *
Можно плетень и судьбу чинить,
Но такая вот жизнь начинается –
Хочется нежное сочинить,
А нежное не сочиняется.
Не потому, что ушел во тьму
Бог, как часики, тикая,
А потому, что уже никому
Не нужна эта нежность тихая.

* * *
Одиночество – это луна в окне,
Чай в стакане и жизнь в бреду.
Одиночество – это душа в огне
И постылая плоть во льду.
Хорошо-то как: ни стол накрывать,
Ни посуду потом не мыть.
Даже розами не устилать кровать –
И возлюбленной не хамить.

* * *
Пустынная степь, луна,
Ковыль, поглощённый тьмой.
Дорога всегда длинна,
В особенности домой.

Так сладко купать в пыли
Босые подошвы ног
И лишь на краю земли
Узнать, как ты одинок.

Не мытарь, не фарисей –
Когда же взойдёт заря!
Так шёл домой Одиссей,
Расталкивая моря.

Лет, может быть, через сто
И ты, ощутив предел,
Придёшь, чтоб увидеть, что
Твой дом давно опустел.

* * *
Дождик какой опять –
Шепчущий, просяной.
Спать бы теперь да спать,
И Бог с ней, с этой страной!

Да нет, говорит трава,
Не верь чужим небесам.
Вот как поставят у рва,
Так станешь травою сам.

Поймёшь лишь перед бедой,
Что ты с ней одних кровей.
А ров наполнен водой,
А глина полна червей.

* * *
Дар простоты не каждому даётся,
Лишь избранным. А прочим остаётся
Уродовать классическую речь,
Побрякивать, отпугивая граций,
Фальшивым серебром аллитераций
И сонные метафоры стеречь.

Метафора – она, брат, как синица,
И хороша, когда тебе приснится,
Связуя быстротечные века,
Свободная, не в золочёной клетке
Словарика, а на дремучей ветке
Российского живого языка.

И всё же соль не в ней. Удел невежды –
Рядить стихи в нарядные одежды,
И простота не хуже воровства,
Когда она, как нищенка с сумою,
Как с полем ветер и как снег с зимою,
С народом не утратила родства.

Ты помнишь слов обыденных свеченье,
Крестьянской речи тихое теченье
И чернозёмных мыслей торжество?
Послушаешь – и сладостно, и больно!
А чтоб достичь подобного, довольно
Быть гением, не более того.

* * *
Когда душа твоя соприкоснётся
С душой ручья, рассвета иль цветка,
В ней что-то необычное проснётся,
В чужие уходящие века.

И, ощущая страх пред небесами
И пред природой распростёршись ниц,
Ты поглядишь на этот мир глазами
Ползучих тварей и библейских птиц.

И вдруг, любуясь тем, как коромысла
Листают вечность крылышками, ты
Поймёшь, что в жизни нет иного смысла,
Чем просто жить без всякой суеты.

* * *
Пускaй живут и мaйские жуки,
Пускaй осенние кусaют осы,
Пускaй живут нa свете мужики,
Пьют сaмогонку, курят пaпиросы.

Пускaй и жизнь совсем уйдёт в рaспыл
Нa этом злом и беспредельном зное.
Ведь я не помню, кто меня любил –
Живaя твaрь иль существо иное.