Санджар Янышев

Стихотворения

Об авторе: Родился в Ташкенте, живет в Москве. Окончил факультет русской филологии Ташкентского университета. Поэт и переводчик, автор пяти книг стихов и публикаций в литературных журналах. Составитель первой двуязычной антологии современной узбекской поэзии «Анор – Гранат» (2009). Лауреат премии «Триумф» (2001), премии журнала «Октябрь» (2003).

Ось

Построй Мне дом, – сказало Слово. –
Мне холодно, твои сердца
не слишком твердая основа
для речетворного сырца.

Есть сруб, фундамент, рядом груша,
топчан дощатый, виноград…
Но не очерчена окружность,
за коей глухота и смрад.

(Душа ж до той поры без дому,
пока сама и не при Мне.
Она ведь – что? Слоистый омут…
Но Мое Царствие мутней.)

Приделай крышу Мне, заслонку
подвинь в мигающей печи,
наладь в окно бычачью пленку
и трещинки все завощи.

А за оградой – будь что будет.
Туда и тропки проложить
сквозь мальву не опасно, буде
есть дом, все прочее – кажись.

Душа ведь – маятник. Сколь сильно б
ни повело (иже еси!..),
обратно с точностью до “си—ля”
ее отдаст – вокруг Оси.

Тутовник

О кладбище, листвяный палимпсест,
тутовая невыболтанность к лету!..
“Не вздумай поднимать с земли и есть
то, что взошло на фосфоре скелетном”, –

так говорила мама. Я алкал
напиться млечным соком шелкопряда.
И сок подобно времени стекал
по ликам измышленного распада.

“Не то сулит беду, что тащим в рот, –
я голос Деда под плитой услушал, –
а то, что изо рта исходит. Вот
тебе мой летний дар – бери и кушай!”

Страж у ворот, свершающий намаз,
вдруг похитрел сквозь бороду и – чудо! –
два саженца проклюнулись из глаз,
обрызгав тутом. Белым-белым тутом.

* * *
Во мне шевелится янтарь
сухих платановых волокон.
И сразу – новая деталь:
гематоген больничных окон,

минтай бескостный, тубус-кварц,
фигурки в пате, как опята,
и собеседник – Розенкранц
ли, Гильденстерн в пижамке мятой –

мне в печень самую проник.
Он рот полощет марганцовкой
и ложкой чайною язык
скребет, чтобы звончей им цокать.

– Переходи! – хриплю в ответ…
Но чувствую: сейчас наверно
весь этот желто-красный цвет
тебе исторгну на колена.

Три цвета

А вот и нет, вещий пень, мы не дерево –
скорее купол, троичный, как мускул:
сначала КРАСНЫЙ – что мозг свирелевый –
участок нас – не широкий, не узкий,

а так себе: без разбора и правила
жуя, усваивая то, что к телу
прикосновенно – от рта до гравия,–
он в том числе обращен te Deum;

затем прохладное нечто и полое,
как привкус кальция – БЕЛАЯ мышца:
всё, что внутри,– наши сны и волосы –
растет вовне утвердиться в вышнем –

не божестве еще, нет, но вот с этого,
и правда, вверх, распрямляясь, как выдох,
как уточненье, хитин и плаценту
спалив без пепла,– летит на выход.

Там острие, там все прошлое – побоку;
одна родная душа – и не больше –
разрешена; там бесцветное облако
над СИНИМ пламенем:
– Боже!.. Бо-же…

* * *

Если мне ребячество позволит
Кольчатый понюхать этот срез –
Бог не выдаст, каланча не взвоет,
Сад не рухнет, саранча не съест…

Вот и ты навек туда вселилась.
Твой прописан в нем воздушный код.
И в какую б сторону ни длились
Время и пространство – мне легко

Повернуть их вспять таким нехитрым
Образом; и сколько бы я впредь
Ни любил – всё тем же хвойным спиртом
Будет воздух меж колец гореть.

И твоя в нем верная, как верба,
Часть – у обонятельных вершин.
Ты во мне так много опровергла.
Только он и неопровержим.

Ода симметрии

Помнишь, я маятник пел, постигал?..
Время струиться – и время треножиться.
К этим матрешкам, картам, стихам
ты уже, кажется, не относишься.

Тайные счетоводы земли
волос исчислили, голос измерили.
Из дирижаблевых недр извлекли
корень симметрии.

Мир равновесием сбит, укреплен,
словно плотина бобровым цветением.
Руки и ноги, как стержни времен,
равно от солнечного сплетения

удалены; и в количестве двух –
трон лицезрения, дерн лицемерия.
Эта строфа, ее буква и дух –
имя симметрии.

Что ж, и твой берег (прости и спаси!),
беличье, самочье в хвое и цинне,
власть бурых крапин в царстве росы –
тоже на попечение Цифре?..

Поздно. В мой разочарованный Сад
вышло бесформенное, бессмертное
небо – отверстое тысячью крат
эхо симметрии.

* * *
Спалось? Спалось. Но как!..
……………………..Какие трели
Нам под подушку проводил сверчок!..
О чем веретено в лимонном чреве
Скворчало, как расплавленный пичох.

День завтрашний без внешних вспоможений
Селился под махрушками у бра.
И сон с тобою был кровосвершенье,
Смещенье материного нутра.

Росло? Росло потом в тебе такое,
К чему по отношенью мы одни,
Что не рассечь на женское-мужское,
Не застирать, как пятна простыни.

И дней тех межеумочная птица
Такую высь нашла, что посейчас
Оттуда наши сны с тобой и лица
Видны как ее целое и часть.

Смерть солдата

Я не тем оглушен, что погоста,
словно нехристь двурогий, лишен,
что свечного домашнего господа,
как блудный овен, отлучен.

И не тем, что, как в детстве из лука,
настреляться я так и не смог,
что не лег, как отцова наука
учит нас – головой на восток.

А – что вместо просторного гроба
я лишь кожей обернут сырой,
как какой сарацин, и природа
с пятиста меня давит сторон.

Мне другое обещано было:
как-то крестный мой Скарабей
на Покров говорил, что могилой
мне воздастся по вере моей.

Я не больно-то верую в Бога
как радетеля мертвых. Кабы
все исчезло – ан вона как бойко
без меня продолжается быть.
………………………………………………..

Я сквозь ситечко вижу коренья;
крышки нету, всеяден песок…
Так лежу, словно умер. Но время –
как и раньше – летит на Восток.

Надпись на книге «Регулярный сад»

Мне же видится в этом обратное:
Не начало конца – не исход.
Человек – существо многократное,
По количеству ребер и хорд.

Отпускаю тебя, мое лучшее
Говорливых собранье вершин –
Торжество Земледелья и Случая,
Тьмы и Воли, Печали и Лжи;

Время-лето укропное, мёдное,
Что бы ни означал твой аккорд
(Ух, и мает, и мечет, и рвет его), –
Всё вали на меня как на мертвого.
Пересад. Перелес. Переход.

К поэме (вербное)

Отныне до века присутствие пчёл
в моей почивальне, как в мёде, – при чём
(что может быть более кстати?):

из лопнувших банок варенье, рассол –
по стенам, и вечер – прозёванный сон,
забытый, как слон в зоосаде.

Другие жильцы остывающих книг
галдят, что в итоге мне, кроме как в них,
и не во что будет вселиться…

Однажды увиденной в ртутном жару,
разъятой – но, после того, как умру, –
тобою пребуду, Мелисса.

И я прозреваю как Сретенье – век,
в котором на внутренней копоти век
мелком обозначится чёлка;

что ныне, в руках у детей и отцов
на вербных побегах головки птенцов
дрожат, словно белые пчёлы.

Элегия

Я в контрах с контрой, я с борьбой в борьбе.
Два верных стражника, два кормщика тебе
На полную отверженности ночь,
В которую ты нам замыслишь дочь…
Войди в мой дом – не в тот, что летний парк
Подпер спиной, а в тот, что хной пропах
Ташкентской осени. Я двадцать лет его
Не навещал, ты видишь – никого
Теперь в нем нет, и значит – самый срок
Глотать творящей пустоты комок.

Пришли. Продолжим. Тут вот, под стеклом,
Стоит за красным томом – черный том…
Сними-ка аккуратно первый ряд;
Да, то, что нужно. Умница. Я рад,
Что тень от этих букв всеядный свет
Не сжег за столько затворенных лет;
Что лица двух моих учителей
Он пропитал; и типографский клей…
Нет – дух древесный, как лесной орех,
По ним – то сверху вниз, то снизу вверх.

Тебя встречают капитан Смоллетт
И доктор Ливси. Опоздавших нет.

Я с контрой – в контрах, я в борьбе с борьбой.
И ты, и я – нам не бывать собой,
Затем, что непреложность – не закон
В любви; игрой уравновешен сон.
Твой свет – на мне, и тень моя тебя
Ведет туда, где мы играем – спя.
Где на любом борту, в любом дому
Себя не знаем мы – и потому
Уберегут нас там от многих бед
Смоллетт и Ливси, Ливси и Смоллетт.

Еще не рождена, пусть наша дочь –
Двойной портрет их повторит точь-в-точь.
Пусть унаследует – избави Бог,
Не твою верность, не мою любовь, –
Ум с простотой (две стороны лица):
Честь сильного и смелость мудреца.
Когда прочтет – как книгу ли, клавир –
Вот этот мир или… не этот мир –
В какой бы ни вошла – с ней будут там
Мой смелый док, мой честный капитан.

А мы себя, найдя с таким трудом
Друг в друге, – отдадим за этот дом.