Олег Хмара

Стихотворения

Олег Илларионович Хмара (1936 – 2001) – старинный мой друг, замечательный поэт. Родился и вырос он на Украине, в Днепропетровской области, в селе Вольном, где жили многие поколения его древнего запорожского казацкого рода. По образованию он был горным инженером. Работал на шахтах Кривого Рога, Донбасса, Кузбасса. Жил в Днепропетровске, в Кривом Роге, в Москве, в Люберцах под Москвой. В СМОГе был со времени основания нашего содружества. При советской власти не публиковался, стихи получили известность в самиздате. Печатать его стихи начали в период перестройки. Автор публикаций в журналах, альманахах, сборниках и одной книги стихов.

* * *
По площадям, по улочкам кривым,
по переулкам старым без названий –
по прожитым годам, как таковым,
везёт меня трамвай воспоминаний.

Везёт меня последний старожил,
огнями отражаясь в лужах лунных.
А я сижу и думаю, как жил,
под перестук его колёс чугунных.

А жил, как все. Старался не отстать
от тех, кому другой удел подарен.
Но что имею – всё отец да мать,
которым я премного благодарен.

А что умею – то моё, при мне,
со мной растёт и набирает силу.
Но, видимо, созревшее вполне,
со мной, перекрестясь, уйдёт в могилу.

Вот и теперь – держусь, чтоб не упасть.
Живу, не зная счастья и покоя.
Зато душе приличествует страсть,
а плоть зато приемлет дух изгоя.

* * *
Стихает вражда, как круги на воде.
Добро прорастает, как щавель.
Корёжится зло. Но всегда и везде
найдётся для Каина Авель.

Топорщатся сёла. Растут города,
сверкая огнями окраин.
Вельможится жизнь. Но везде и всегда
найдётся для Авеля Каин.

Земля этот принцип продлит без конца.
И небо его не осудит.
По замыслу и по веленью Творца
так было, так есть и так будет.

* * *
Настрой души не подменить набатом
фальшивых фраз без дыма, без огня.
Моя душа давно больна закатом
последнего и рокового дня.

Пускай кого-нибудь волнуют фразы
и пустозвонство фарисейских слов.
Меня ж давно снедают метастазы
печальных бдений и печальных снов.

И ты, вполне заслуженный онколог,
больного не пытайся врачевать.
Мой дух так слаб, мой подвиг так недолог,
чему бывать – того не миновать.

* * *
Похмелья вечеров похожи на игру:
за час до темноты они ещё лукавы,
но северной звезды почувствовав иглу,
они стоят, тихи, они не жаждут славы.

В такие вечера с безоблачных высот
на землю грешную слетают херувимы
и видят, что дома живут подобьем сот,
пока не тронуты, пока богохранимы.

И люди в тех домах живут подобьем пчёл,
не ведая стыда, не чувствуя позора,
живут под чей-то смех и чей-то произвол,
танцуя свой канкан, свой танец медосбора.

В такие вечера на небе виден крест.
В такие вечера среди домов острожных
нет-нет да прозвучит печальный благовест
неправедных трудов и истин непреложных.

* * *
О, Коктебель! Когда б твоя лазурь
вошла в мою нетронутую душу,
узнал бы я дыханье тёплых бурь,
увидел бы и море в ней, и сушу.

И проросли б тогда в моей душе,
как кущи, как сады Семирамиды,
твои холмы, остывшие уже,
на берегах, давно видавших виды.

Душа была б, что Божья благодать,
которую не знают властолюбцы,
и были б в ней твоих заливов гладь
и гор твоих Нептуновы трезубцы.

И знал бы я под шум небесных струй,
под твой рассвет, изменчивый, как мода,
что сладок сон и сладок поцелуй
нетленного понятия – свобода.

И знал бы я под говорок волны,
под твой закат, червонный, как рябина,
что бриз солён и губы солоны
у девушки по имени Регина.

* * *
Потому, что ты чайкой в небе
в две мелодии, в два крыла –
я забуду о чёрном хлебе
и узнаю повадки зла.

Потому, что ты лодкой в море
в две уключины, в два весла –
я забуду о прошлом горе
и узнаю закон числа.

Потому, что ты синей лентой,
не имеющей глубины –
я останусь земною рентой
для тебя – для морской волны.

Ты же, ты же, стихия злая,
та, которую так люблю,
ты откроешь мне двери рая,
протянув (затянув) петлю.

* * *
Когда в душе сиреневый рассвет,
когда душа поёт и дышит новью,
без сожалений – прав я или нет –
живу работой и живу любовью.

Когда в душе вечерняя заря
и всё покрыто розовым туманом,
опять без сожалений – только зря –
живу бездельем и живу обманом.

Когда же в ней, в душе, темнеет ночь
и за грехи меня корит и судит, –
живу лишь тем, что подрастает дочь,
которая, даст Бог, счастливей будет.

Когда же в ней, в душе, к мольбам глухи,
ещё сильней сгущаются потёмки, –
живу лишь тем, что пишутся стихи,
которые, даст Бог, прочтут потомки.

* * *
Я умру в этих диких и гордых степях.
Я другую судьбу не приемлю.
И не важно – развеют по ветру мой прах
иль зароют в холодную землю.

Приднепровские степи… Полынь да ковыль,
да безудержный блеск ятаганов
мне мерещится сквозь придорожную пыль
да сквозь марево скифских курганов.

Приднепровские степи, седлаю коня,
и несёт меня буйная сила.
Вы ж любите меня и храните меня –
вы моя колыбель и моя вы могила.

Криворожские степи… Руда да беда,
да жестокая власть золотого колечка.
Вы печали моей голубая звезда
и надежды моей догоревшая свечка.

Но приветствуя всё же и всё же звеня,
созревает во мне ваша гордая сила.
Так любите меня и храните меня –
вы моя колыбель и моя вы могила.

И Донецкие степи – свидетели братств.
Терриконы да шахты следами абстракций.
Вы хранители чёрных несметных богатств.
Вы держатели белых сомнительных акций.

Вы служители вечного быта – огня.
Эта жажда огня нас давно породнила.
Так любите меня и храните меня –
вы моя колыбель и моя вы могила.

* * *
Любовь ли это? – нет,
ибо в твоих предтечах
неоткровенный свет
на новгородских вечах.

И потому сейчас
фальшивое боярство
воспитывает Спас
и лепит Государство.

Напыщенность и вздор,
но преданность собаки,
пока простой раздор
не доведёт до драки.

А драка? – так, слегка –
щипки они, укоры
(беспомощность щенка
перед тщетой Ангоры).

Затем – тупая смесь
и самоедство самки
выкармливают смесь
от мамочки до мамки.

Затем – через года
под призмой благородства
провоют провода
о признаках уродства.

Ужели не поймёшь
мои иносказанья?
Ужели не найдёшь
закон предначертанья?

Любимая. Моя.
Уста, плеча святые.
Так назову – не я,
а назовут – иные.

На то она судьба,
дарованная свыше:
беспутство и гульба
в подвалах и на крыше.

На то она стезя,
ниспосланная небом.
И выправить нельзя
ни холодом, ни хлебом.

* * *
Моя к тебе любовь – открытая река,
что в северных краях берёт своё начало,
что к морю катится, что плещет у причала,
что заливает всё – и в том её тоска.

Твоя ко мне любовь – открытая пустыня,
что с юга знойного несёт свои пески,
что ветром сушит грудь, что давит на виски,
что засыпает всё – и в том её гордыня.

* * *
Вдвоём у моря, в Коктебеле,
в зелёном шорохе стрекоз…
Мы в сентябре, но мы в апреле –
не надо слёз, не надо слёз.

И моря шум, и моря грохот,
и моря сумеречный яд
пускай доносят смех и хохот
тобой развенчанных наяд.

И нацепив свои наряды,
и брови вычертив дугой,
пускай узнают те наяды,
что я другой, что я другой.

Пускай увидит это море,
всепобеждающе трубя,
что мне дано другое горе –
любить тебя, любить тебя.

* * *
Наступает Великий Туман
и уходит моя бестелесность
в ту семью, где гуляет обман,
в ту страну, где царит неизвестность.

Не архаровец я, не пророк,
но душа моя часто пророчит.
И читаете вы между строк,
как кричит она, как кровоточит.

И разносит по свету молва,
что не жалуют блудного сына
толстозадая тётка – Москва
да блаженная мать – Украина.

Это – жизнь. Далеко ль до беды,
если крылья подрезаны ваши.
Если нету целебной воды,
но сияет наполненность чаши.

Это – страсть. Далеко ль до греха,
если гложет печать укоризны.
Если бедствует правда стиха
да бытует неправда Отчизны.

* * *
Имеющий наглость судить меня строго
за то, что крамольные верши пишу,
возрадуйся, ибо уже не дышу,
уже мне другая открылась дорога.

Вдоль этой дороги – могильная жуть.
Вдоль этой дороги не слышно приветов.
Лишь тени давно убиенных поэтов
стоят и перстом указуют мне путь.

И я прохожу. И последним встаю.
Шеренга длинна, но длиннее дорога…
Я рад, я доволен решением Бога:
я ростом не в них, но я с ними в строю.

…А ты, мой коритель, в статейке газетной
теперь пропечатай, довольный собой,
про тот папиросный, про тот сигаретный,
про водочный тот непутёвый разбой.

А ты, мой хулитель, смотри на червонцы,
раскладывай их вперемешку и в ряд.
Тебя потихоньку закупят японцы.
Китайцы тебя постепенно съедят.

* * *
Пока ещё горит – не угасает день.
Пока ещё светло и небеса беззвёздны.
И на души людей ещё не пала тень,
и лица их наглы, и очи их бесслёзны.

Но скоро из-за стен московского кремля
взойдёт луна призывом к очищенью,
поскольку не стоит – вращается Земля,
и мы причастны к этому вращенью.